Шпион по найму - Валериан Скворцов

Думаю, что ощущение оперативной растренированности было ещё одной причиной того, что Шлайн явился на встречу со мной в состоянии нервной натянутости. Ефима, как говорится, резко подняли, и он обнаружил, насколько отсижены у него ноги. А мне, конечно, отнюдь не светило в насквозь просматриваемом Таллинне, городе, в сущности, захолустном, однако, по причине своего столичного статуса набитого агентурой не меньше Варшавы, заполучить в партнеры бюрократа, утратившего полевые навыки.

— Немцы идут на встречу с персоной, которая вас интересует. Переговоры либо в Таллинне, либо в Пярну, либо в Риге, — доложил я. — Где-нибудь на лесной даче или в отдаленном пансионате на взморье. Точное время определяется. Однако группа сопровождения, по данным источника, уже начала подготовку и ориентирована именно на Таллинн.

— Большая?

— До пяти человек, — сказал я.

— Сходится, — откликнулся Шлайн, одним словом выводя информацию в разряд второстепенной и лишь подтверждающей его собственные сведения. Которые, я знал, к нему не поступали.

Неискренность как-то сама собой сделалась козырной мастью в игре, которую Шлайн повел в годы нашего сотрудничества после Бангкока, уже в России. По-моему, он считал, что в Москве я — всего лишь, как говорится, этнический русский — нахожусь не на своей территории.

Пользуясь языком картежников, степень шлайновской неискренности измерялась мною от шестерки до дамы. Ефим редко выкладывал короля, а уж до туза не доходило никогда. Похоже, теперь он его вытащил.

Лейпцигские же сведения носили эксклюзивный характер. Не стоило бы Ефиму блефовать, выдавая себя всезнайкой.

Дитер Пфлаум, старый кригскамарад по Легиону, ныне лейпцигский обыватель, по-немецки добросовестно окучивал эту информацию целую неделю, а его связи в Германии не снились агентуре шлайновской конторы. Скорее всего, Ефим располагал опосредованными сведениями из своих источников, не заслуживающих, по его мнению, доверия, а потому требовалась перепроверка. Иначе зачем бы ему или его инопланетянам нанимать меня для прогулки в Лейпциг и устраивать это свидание в Таллинне на их, судя по всему, «спящей», то есть не используемой, и дорогостоящей явке, приберегавшейся, возможно, для иных целей?

Пфлаум на сто процентов исповедовал доктрину своего народа: качество прежде всего. Сведения Дитера были высокой пробы. Контора Ефима, чем бы она не являлась, работала в иной традиции: беспрерывно качала в огромных объемах сведения из любых источников, которые после аналитических перегонок давали в конце концов тоже качественный продукт. Однако, подобная метода требует безграничного бюджета. А я на собственной шкуре давно ощутил: Шлайну выделяют деньги в обрез. В «Кофейной», отправляя меня в Лейпциг, Ефим впервые за последние пять лет не затеял безобразную, с моей точки зрения, торговлю по поводу гонорара…

Закомплексованные, затянутые тугим узлом взаимные счеты между людьми разведки и контрразведки пропитываются ложью не меньшей вязкости, чем у политиков. И если Ефим теперь лгал, даже по вдохновению, значит я, помимо сбора заказанной информации, оказался исподволь втянутым — или меня втягивали — ещё во что-то. Не дай бог, если в контрразведывательные действия. Другими словами, во встречный бой. В работу, за которую фрилансеры, во всяком случае единоличники вроде меня, не берутся из чувства самосохранения.

В силу объективной необходимости победить любой ценой руководство операциями «в поле» не различает, где кончается оперативная работа и начинается мясорубка на уровне терроризма… Сбор же информации — нечто вроде грибной охоты. Грибы можно распределить между желающими поровну.

В Москве речь шла о получении информации. Из какого источника касалось только меня. На том моей миссии полагалось бы и завершиться неким чеком на некую сумму. Предписание отправиться на Таллиннскую явку в музыкальной лавочке Велле поступило в Лейпциг от Шлайна в последний момент. Пришлось выезжать ночным поездом в Берлин, поскольку полеты на Восток производятся из аэропорта Шонефельд, как правило, по утрам, а из рейсов в балтийские страны имелся только один — на Ригу, где пограничная стража определенно обратила внимание на мой французский паспорт, когда я покупал на автовокзале билет до Таллинна.

И вот в довершение — грубая неискренность и примитивный балаган под мелодию «Сюку-сюку».

— Скажи-ка, Ефим, как называется то, чем мы теперь занимаемся? Это операция или что? Зачем понадобилась нести околесицу про собачье мясо, встречаться в этой гостиной, похожей на кабинет мамы-сан в провинциальном борделе? Зачем хромоножки-связные? Почему Таллинн, а не Москва? Отчего эта неуютная и чужая территория?

— Марика! Марика! — крикнул Шлайн, будто взывал о помощи.

Он явно брал тайм-аут — подумать над ответом. Я тоже использовал перерыв, чтобы погадать над его выкладками.

Определенно Шлайна озадачивала перспектива договариваться со мной о новой услуге, да ещё с сомнительным, судя по его напыщенности, исходом. Возможно также, что он действительно собирался предложить мне поработать с ним в паре, напрямую. Это поменяло бы отполированную схему наших неформальных взаимоотношений и могло придать им, боже упаси, какой-то статус. Раньше он меня нанимал. А теперь? Ему что же, предстояло меня вербовать?

Лживая заносчивость Ефима могла скрывать и смятение бюрократа, вынужденного принимать ответственное решение сходу, без предварительной прокачки ситуации и всех вводных…

Чуть выше, чем полагалось бы, занося ступни над ковром, девушка вошла с подносом, на котором стояли несколько банок пива, бутылочка кока-колы и два стакана. Нервным движением тонких пальцев с безупречным маникюром она откинула белокурую прядку на висок.

— Спасибо, Марика. У вас красивое колье. Янтарь и серебро? — спросил я, пытаясь растопить напряженность.

Она не ответила. В ней чувствовалась враждебность.

Я представил себе, как где-то наверху, в жилых комнатах, она и её отец раздраженным шепотом только что обсуждали возможные последствия приезда гостей, появление которых с годами казалось все менее вероятным.

— Мне нравится, Бэзил, что ты быстро восстанавливаешь языковые навыки, — сказал Шлайн, когда девушка вышла.

— Это предложение застрять здесь, Ефим?

— Ладно, отступаю… Пей свое пиво…

Шлайн вдавил в подлокотник дивана край зубчатой пробки и ударом блинообразной ладони сбил её. Отхлебнул кока-колу из горлышка, издал утробный звук первобытного наслаждения, вылил остатки в стакан. Рыгнул.

— Извини, слишком газированное…

Ефим приходил в норму.

Пиво отдавало глицерином. Маркировка на банке была финская.

— Кто такие эти Тоодо Велле и Марика Велле? — спросил я.

— Отец и дочь… Тоодо помогал в линейном развертывании пограничных застав на острове Сааремаа в сорок четвертом, способствовал в наборе агентуры. Разведотдел погрануправления числил его в штате. Давние доверительные отношения. Оба считаются нашими старинными друзьями.

— Ранен?

— Подорвались на старой мине. Спустя двадцать лет после войны. Вся семья. Собирали бруснику в закрытой зоне, имели допуск. Жена не выжила…

Я слил пиво в стакан из первой банки. Открыл вторую.

Ефим вертел в волосатой лапище бутылку. Манжета сорочки, рукава полупальто и блейзера едва доставали до запястья. На запрокинутом лице под очками, снизу, виднелись рыжие ресницы, затенявшие бесцветные, расширенные и неподвижные зрачки, словно у замороженного судака за стеклом рыбного холодильника в супермаркете.

Странно, но теперь, когда он готовился приступать к своей вербовке, я не чувствовал неприязни к этому бюрократу. А если бы я, Бэзил Шемякин, оказался на месте Ефима-чиновника, что же — поступил бы иначе?

Наверное, я оправдывал его потому, что намеревался оправдать себя.

Требовались деньги — и в возрастающем количестве — на восстановление дома в Замамбасове, как называл деревеньку возле Кимр предыдущий его владелец, обрюзгший бородатый художник, испугавшийся пропить дар Божий в захолустье…

— Ефим, — сказал я, — агент, который умеет беречься от дури начальников, не нуждается в понукании. Я рабочая лошадь. А рабочей лошади, которая тащит повозку, не нужна выездка… Я тягловая скотина, на которой не скачут в атаку. В разведке результаты приносит стабильность, а не наскок. В чем же дело? Ты затеваешь перетряску наших отношений?

Шлайн заерзал, сминая полы полупальто и блейзера. Подушки под боками и локтями, да и наши позы — мы сидели развалясь, полулежа на диване, недостойные серьезности переживаемого момента, вызывали у него, видимо, досаду. Ефиму, возможно, инстинктивно хотелось оказаться сейчас в кресле на Лубянке или где он там высиживает положенные часы, принимая донесения и просчитывая интриги коллег и интересы начальников. Или встать за пюпитр на трибуне, чтобы зачитать по бумажке нечто назидательное.