Повесть о человеке - Шервуд Андерсон

Временами она чувствовала себя так плохо, что не в состоянии была работать в прачечной, — силы внезапно ее покидали. В такие дни она оставалась дома и лежала на своей раскладной кровати. У нее бывали жесточайшие мигрени, которые длились часами, и в это время она почти не сознавала того, что творилось вокруг. Потом она приходила в себя, но каждый раз у нее после этого бывала большая слабость. Жить ей суждено было, по-видимому, не очень долго, но вряд да ее это особенно огорчало.

После таких приступов, совсем обессилев, она бывала вынуждена подолгу лежать в постели. И лежа так у себя одна, она постепенно начала интересоваться жизнью обитателей соседней комнаты. Она слезала с кровати, в одних чулках подкрадывалась к двери и, стоя на коленях на пыльном полу, заглядывала в замочную скважину.

Жизнь, которую она увидела в этой комнате, сразу приковала к себе ее внимание. Иногда Уилсон сидел там один за кухонным столом и писал все то, что потом очутилось у меня и что я здесь уже приводил. Иногда подруга его бывала с ним. Случалось и так, что он оставался один и ничего не писал. В такие часы он подолгу шагал из угла в угол.

Когда они бывали оба дома и Уилсон писал, женщина почти не шевелилась и сидела, скрестив руки, где-нибудь на табуретке у окна. Написав несколько строк, он обычно начинал расхаживать по комнате и разговаривать то с ней, то с самим собой. Горбунья утверждала, что, когда он что-нибудь говорил своей подруге, та отвечала ему только глазами.

ПризнаЮсь, мне трудно сказать сейчас, что именно я почерпнул из рассказов маленькой горбуньи и что было плодом моего собственного воображения.

Но я убедился, что в отношениях этих людей друг к другу было что-то странное. Об этом-то мне и хочется рассказать. Во всяком случае, они не производили впечатления обыкновенной семьи, которой просто не повезло. Он постоянно был поглощен своим трудным делом — я разумею стихи, а она, как могла, стремилась ему помочь.

Как вы, вероятно, уже поняли из тех стихов Уилсона, которые я здесь приводил, темой их были человеческие взаимоотношения, не обязательно те, которые складывались в этой именно комнате, у данной женщины с данным мужчиной, но отношения между людьми вообще.

У человека этого были свои, полумистические взгляды на жизнь. До того, как он встретил свою подругу, он бесцельно скитался по свету, ища себе спутницу жизни. И вот он нашел ее в городке штата Канзас, и — так, во всяком случае, он считал — все стало на свои места.

Да, он был убежден, что, оставаясь одиноким, человек не может ни мыслить, ни чувствовать, что такие попытки неизбежно кончаются крахом, заводя в тупик, отгораживая от мира неприступной стеной. Голос начинает, звучать фальшиво; в жизнь вторгается разлад. Надо, чтобы кто-то один задал тон, по которому станут равняться все голоса, складываясь в один общий гимн жизни. Имейте в виду, что я вовсе не излагаю свои мысли. Я хочу только дать вам представление о том, что у меня самого осталось в памяти от прочитанных сочинений Уилсона, от мимолетного знакомства с ним и от того влияния, которое он распространял вокруг себя. Он был вполне уверен, что человек не способен ни мыслить, ни даже чувствовать, если он одинок. Он утверждал также, что тот, кто живет одним только интеллектом, не желая считаться с запросами тела, никогда не придет ни к одной здравой мысли. Настоящее понимание жизни воздвигается как пирамида. Выглядит это приблизительно так: прежде всего чье-то тело сливается с телом любимой женщины, одна душа с другой. А потом уж, каким-то таинственным путем, тела и души всех остальных людей притягиваются к ним, и все сливается воедино, в каком-то могучем потоке.

Трудно вам будет, пожалуй, во всем этом разобраться, читатели моего рассказа о Уилсоне! Впрочем может быть и нет. Может быть, ум ваш яснее моего, и то, что так тяжело дается мне, для вас будет совсем просто.

Как бы то ни было, я должен рассказать вам все, что узнал, когда заглянул в этот водоворот порывов и побуждений, которые я, признаться, не очень-то понимал.

Откуда же взялась все, что я вам только что рассказывал о нем? Действительно так думала маленькая горбунья, или все было потом дополнено моей фантазией? Сейчас это уже совсем не важно. Гораздо важнее то, как думал сам Эдгар Уилсон.

По-видимому, он считал, что должен излить свою душу в стихах, но был убежден, что это ему не удастся до тех пор, пока он не встретит женщину, которая бы безраздельно физически ему принадлежала, и что только союз его с ней может даровать людям что-то поистине прекрасное. Надо было найти женщину, наделенную этой силой, и к тому же обязательно такую, которая отдалась бы ему без всякой корысти.

Видите, до какой степени он был поглощен собой! Ну вот он и увидел, что нашел эту женщину, когда встретил жену аптекаря в Канзасе.

Да, он нашел ее и сумел что-то дать ей взамен — что именно, мне трудно сказать, но только в жизни с ним она обрела самое подлинное счастье, удивительное и какое-то совсем необычное.

Пытаясь рассказывать о нем и его влияния на других людей, я как будто ступаю по канату, натянутому между двумя высокими зданиями над улицей, заполненной народом. Достаточно одного выкрика снизу, взрыва смеха, автомобильного гудка, и проваливаешься вдруг куда-то в пустоту. И тогда хочется жестоко посмеяться над собой.

Он стремился слить в своих стихах себя и свою любовницу, сделать эти стихи сгустками духа и плоти обоих. Вы помните, в одном из стихотворений, которые я здесь приводил, он говорит, что хочет соединить, сжать всех жителей города в одно человеческое существо и полюбить это существо.

Все это невольно заставляет думать, что Уилсон — человек очень властный и даже наделенный какой-то губительной силой. Читая этот рассказ, вы увидите, что он и меня сумел подчинить себе и заставляет меня, даже сейчас, служить своей цели.

Он захватил эту женщину и поработил ее. Он хотел владеть ею всецело и безраздельно. Каждый мужчина этого хочет, но вряд ли кто, добиваясь своего, бывает так неудержимо смел.

Может быть, и она сама была ненасытной, а он действительно дарил ее настоящей любовью везде и всегда и в то время, когда они бывали вместе, и даже тогда, когда ее не было с ним.

Разобраться со всем этом нелегко. Поверьте, что мне хочется выразить вовсе не мои собственные мысли, вовсе не то, что я слышал от горбуньи, которую, как вы помните, я оставил в каморке, где она, стоя на коленях, подглядывала сквозь замочную скважину.

Горбунья следила за тем, что происходит в соседней комнате, и вся жизнь этих людей протекала у нее на главах. Маленькая горбунья тоже подпала под власть Уилсона. Она тоже влюбилась в него, тут не может быть ни малейшего сомнения. В комнате, где она стояла на коленях, было темно и грязно. На полу, должно быть, скопилось немало пыли.

Она рассказала мне — впрочем, даже если это и не было выражено словами, она дала мне понять, — что Уилсон или работал у себя за столом, или расхаживал из угла в угол по комнате перед своей подругой, а та сидела на табуретке, и на лице ее, в глазах было такое выражение…

Он все время давал ей чувствовать, как ее любит, но, может быть, такая вот отвлеченная любовь распространялась и на всех людей вокруг. Это оказывалось возможным потому, что любовница его была олицетворением плоти, в то время как все существо его самого устремлялось к чему-то другому. Для вас это все, пожалуй, и не важно, но маленькая горбунья была человеком простым и никогда не считала, что владеет каким-то особым даром понимания. Она стояла на коленях в пыли, подслушивала и подглядывала в замочную скважину и, в конце концов, ощутила, что человек, с которым она никогда и нигде не сталкивалась и который был ей по сути дела совсем чужим, дарит и ее своей любовью.

Как только она это уразумела, все существо ее наполнилось радостью. Она почувствовала себя умиротворенной. Сама она ничуть не переменилась, но жизнь приобрела в ее глазах новый смысл.

В комнате, где Уилсон жил со своей подругой, бывали иногда и разные мелкие происшествия. Можно было бы рассказать и о них.

Так, в один из теплых июньских дней, когда шел дождь и в комнате было довольно темно, горбунья, по обыкновению, стояла на коленях у скважины и наблюдала.

Подруга Уилсона выстирала белье и, так как в этот день его нельзя было сушить на воздухе, она протянула веревки от стены к стене и развесила белье в комнате.

Когда, все уже висело, Уилсон, который, невзирая на дождь, ходил гулять, вернулся домой. Усевшись за стол, он начал писать.

Так он писал некоторое время, а потом встал и начал шагать по комнате. И тут он наткнулся на мокрую простыню. Он продолжал ходить, разговаривая со своей подругой, но мало-помалу собрал все белье, в охапку и, выйдя на лестницу, вышвырнул его на грязный двор. Пока он все это делал, подруга его сидела неподвижно и молча. Уилсон снова взялся за прерванную работу. Тогда она спустилась по лестнице, собрала, белье и все перестирала. Он еще раз ушел гулять. И только когда, вернувшись, он увидал, что она опять развешивает наверху белье, Уилсон как будто сообразил, что он наделал.