Медальон сюрреалиста - Алина Егорова

Как и рассчитывал дон Сальвадор, ни с кем из обитателей монастыря юноша не подружился, даже знакомиться не счел нужным. Всё, абсолютно всё монастырское окружение казалось юному Сальвадору не достойным его внимания. Да и кто там мог быть интересным?! Одни убогие, другие туповатые, и все как один плебеи! Ему, сыну аристократа, с такими и дышать одним воздухом зазорно, какое уж тут общение? Из всего окружения, по мнению Дали, ровней был лишь отец Кристиано, но и тот заносчивому юноше казался в некоторых вопросах безнадежно отсталым. Если бы не смертельная скука, то Сальвадор и со священником не стал бы разговаривать, а так отец Кристиано его забавлял. Старик хвалил его картины, хоть ничего в них не смыслил, и еще вдавался в рассуждения, а Сальвадор нарочно изображал черт знает что. Его наброски порой напоминали детские каракули, и понятно, что никакого смысла они содержать не могли. Бывало, что отец Кристиано критиковал Сальвадора, но делал он это очень тонко, с поистине аристократичной деликатностью.

Однажды отец Кристиано заметил:

— На ярмарке в Барселоне я видел, как один молодой художник продавал свои полотна, и люди у него брали их с большим желанием. Картины шли просто нарасхват!

— Что за картины? — ревниво поинтересовался Сальвадор.

— В основном пейзажи. Лес, поля, овраги… Но это не твоя тематика, каждый мастер своего дела.

Слова священника затронули струнки самолюбивой души Сальвадора. Он давно присмотрел овражек над рекой: сверху луг, пестрящий геранью и клевером, а внизу серебро тихой воды.

— Мастер своего дела тут один! — самоуверенно заявил юноша. С этими словами он взял свой планшет с набросками, карандаши и отправился к оврагу.

Погода хмурилась, серое с просинью небо обещало опрокинуться дождем. В такую погоду идти на пейзажи — все равно что время терять. Времени у Сальвадора была тьма, а еще имелся упрямый характер: раз он что-либо наметил, то его не остановит ничто — ни пожар, ни наводнение и уж тем более ни какой-то дождь.

Придя на место и устроившись над оврагом на бревнышке, Сальвадор посмотрел вдаль, где нависали темно-серые тучи, и понял, что погорячился. Ветер забирался под тонкую рубашку, пронизывая до мурашек. Он и по дороге к оврагу понимал, что погода не подходящая, но его гнали упрямство и юношеская самонадеянность. До монастыря далеко, по-хорошему нужно было брать ноги в руки и искать укрытие. Внизу, у берега, шатром раскинулся старый тополь, от ливня не спасет, но все же лучше, чем совсем ничего. Неуверенно ступая по песчаной насыпи, Сальвадор спустился вниз и устремился под дерево. Громыхнуло. От неожиданности юноша вздрогнул и тотчас услышал звонкий девичий смех. Под тополем, тряся копной черных кудрей, хохотала юная цыганка.

— Замолкни, проклятая! — рассердился Сальвадор. Он не любил бродяг, попрошаек и прочий люд, относящийся к социальному дну. Ему, Сальвадору Фелипе Хасинто и маркизу де Дали, не пристало знаться со всяким сбродом — это ему внушали с раннего детства.

Цыганка перестала хохотать, она смерила юношу надменным взором жгучих глаз и отвернулась, что-то бормоча на непонятном диалекте.

Дождь уже хлестал напропалую, потоки воды просачивались сквозь сито густой листвы, и, чтобы не промокнуть, Сальвадор прижался к стволу. С наиболее защищенной от ветра и дождя стороны дерева стояла цыганка. Юный сноб оказался совсем рядом с ней, так, что их отделяла пара сантиметров. Сальвадор чувствовал запах ее немытого тела, слышал легкое затаенное дыхание. Он презрительно отвернулся от девушки, но не сомневался, что она на него смотрит.

Каким же пристальным и сильным был ее взгляд! Он как плита приколачивал к месту и не позволял даже шелохнуться. Странное чувство охватило Сальвадора. Этот колдовской взгляд вызывал оторопь, ему вдруг пришла мысль, что он так и останется здесь стоять навсегда. От этого сделалось противно: какая-то бродяжка посмела парализовать его волю! И в то же время хотелось, чтобы это странное оцепенение не проходило.

Южные дожди недолги — гроза прошла так же быстро, как и началась. На небе обозначился просвет, последние капли поливали землю бесшумно и стремительно. Цыганка как стрекоза выпорхнула из-под дерева и побежала вдоль оврага прочь.

— Эй, куда ты?! — зачем-то закричал Сальвадор, выйдя из оцепенения.

Девушка уже была далеко. Мелькнув цветастой юбкой, она растворилась в пространстве.

В монастырь Сальвадор вернулся промокший и злой. Он шел по высокой в каплях траве, проходя мимо деревьев, дергал за ветки, стряхивая на себя воду.

— Теплоход ушел! Из-под носа ушел! — бормотал он.

Было невыносимо обидно от того, что он ничего изменить не мог. Какая-то цыганка посмела заставить его стоять истуканом на месте, а после исчезла, не позволив выместить свое негодование по этому поводу! Так по-свински с ним еще никто не обходился. Всюду тон задавал он и только он; это вокруг него все ходили на цыпочках, это его капризы всегда исполнялись, и это он мог всех заставить плясать под свою дудку.

Но Сальвадор еще не оценил масштабов бедствия. Цыганка завладела его мыслями: ее пестрый образ стоял перед глазами, а высокий смех звенел в ушах. И взгляд, сильный немигающий взгляд гремучей змеи врезался в память и вызывал озноб. Сальвадор не понимал, что с ним происходит, отчего злился еще больше.

Обедать он не стал, за ужином кусок в горло не лез. Грязная, щуплая, некрасивая оборванка даже не собиралась покидать его голову, как он ее оттуда ни гнал.

Сальвадор злился на самого себя за беспомощность. Он привык, что все складывается так, как хочет он, потому что он с рождения умел ловко манипулировать окружающими и всегда делал то, что хотел. Еще будучи ребенком, Сальвадор умел заставить мир крутиться вокруг его персоны, но справиться с собственными мыслями он оказался не в состоянии.

Сальвадор попытался отвлечься — взял карандаши, плотный лист бумаги, вышел на улицу. Думал нарисовать пейзаж: луг, деревья, собранные клином тучи над горизонтом, но после нескольких штрихов обнаружил, что рисует цыганку. Высоко запрокинув голову с засаленными космами, девушка издевательски хохотала. В бешенстве Сальвадор скомкал рисунок и швырнул его в сторону. Уже темнело, поднявшийся ветер забирался под свободную рубашку, надувал ее пузырем и щекотал холодными щупальцами крепкое молодое тело. По спине и рукам бежали мурашки, юноша ускорил шаг, направляясь в свою келью.

Спать, спать, спать! За ночь сон прогонит дурные мысли, и наутро от назойливой цыганки в памяти не останется и следа. Сальвадор содрал покрывало со слишком аскетичной для него кровати, разделся и лег. Засыпал он обычно сразу, спал крепко, наслаждаясь яркими необычными снами и долго нежась по утрам в постели. В этот раз заснуть не удалось.

За окном завывал ветер, качая скрипучую ветку старого ясеня. Ветка, как раненая птица, царапалась и билась в стекло; над нею, замутненная тучами, висела луна. Сон не приходил, вместо него появился образ цыганки. Дерзкая и нахальная, она явилась к Сальвадору ночью.

— Уйди, проклятая! — прорычал юноша и запустил в образ ботинком.

Поняв, что не уснет, он поднялся с постели. Отец, когда мучился бессонницей, выпивал бокал крепленого вина. Этого было достаточно, чтобы через пару минут мертвецки уснуть.

Недолго думая, Сальвадор оделся и отправился на монастырскую кухню за выпивкой. В первый день, когда ему показывали монастырь, он увидел в приоткрытой кухонной кладовке несколько бутылок. Кухня находилась в отдельно стоящем покосившемся строении и, вероятно, запиралась на ночь. Запертая дверь юношу ничуть не смущала, он запросто мог забраться через окно.

Прохладная каталонская ночь была доверчива и тиха. Свет в узких монастырских окнах погас, все давно спали, чтобы встать на рассвете. В тусклом свете луны Сальвадор добрался до кухни, толкнул высохшие створки окна, поднялся на руках и, вскарабкавшись на подоконник, исчез во тьме. Искать кладовку пришлось на ощупь. Чертыхаясь и натыкаясь на углы, он обнаружил то, что искал, — его рука нащупала пару пузатых бутылок. Откупорив одну из них, понюхал горлышко, потом сделал осторожный глоток. Запах сильно напоминал забродившее варенье из персиков, вкус был не то пивным, не то винным. Выпив примерно кружку, Сальвадор отметил, что напиток отдаленно напоминает сангрию. В голову ударил хмель, по телу пробежала приятная теплая волна, захотелось петь. Он тут же затянул в полный голос:

Siempre que te pregunto,