Партизан и все-все-все - Карина Шаинян

И проснувшись, партизан сказал братьям:

– У нашей фляги есть дно, и Джим давно мертв, а цветы вянут, когда их срывают, чтобы подарить. И это правильно – так и должно быть, все должно быть печально – но любви в этом мире тоже нет…

– Мы тебя любим, партизан.

– Я вам не верю.

– Ты говорил, что любишь нас.

– Я наврал.

«Как будто кто-то укусил за душу, – подумал партизан, – вцепился зубами в душу – и понимаешь, что отогнать этого кого-то – невозможно, потому что этот кто-то – это ты… Почему так больно? Как будто – ударился обо что-то невидимое, но твердое. Я сам построил эту стеклянную стену – но почему я сам – не могу разрушить ее?»

– Мне больно, – сказал партизан.

– Хватит хныкать, – ответил Умный брат. Буйный брат подставил партизану подножку, потрепал по голове и вышел в окно. А Задумчивый брат залез под кровать и загрустил…

Партизан потер шишку, вышел из избушки и засмеялся.

– Вот видишь, а ты говорил – больно, – сказал Умный брат, проходя мимо.

– Я притворялся, – ответил партизан, – ни капельки ни больно.

Потом партизан взял краски, нарисовал вокруг ссадины розовые и желтые цветочки и пошел гулять. И все говорили: «Смотрите, какой веселый партизан!»

А когда партизан вернулся, он увидел, что братья – далеко, как будто он смотрит на них в перевернутый бинокль.

– Почему вы так далеко? – спросил партизан.

– Мы рядом, – удивленно ответил Умный брат.

– Зачем вы ушли от меня?

– Мы не уходили, вот они мы, – улыбнулся Буйный брат.

– А может, это я от вас ушел?

Задумчивый брат кивнул и отвернулся.

– Как смешно, что вы так далеко, – сказал партизан, – мне до слез смешно… – он взял из рук Буйного брата карабин, выстрелил себе в сердце и ушел на перевал.

И когда он поднялся на перевал, Бог уже допивал спирт.

– Почему братья ушли от меня? – спросил партизан.

– Ты смеялся над ними, и они ушли, – ответил Бог, – ты боялся их – и ушел сам… Не приставай ко мне с глупыми вопросами – видишь, спирт кончается, а до аптеки № 42 далеко… Не лезь ко мне со своей глупой тоской, не трахай мне мозги – я выше этого. Лучше подумай о чем-нибудь божественном – тебе станет легче.

И улетел, не крикнув «Догоняй!», даже не сверкнув ничем на прощание.

А партизан попробовал думать о божественном, но не смог. Попробовал просто подумать – но тоже не смог. Сел на кучу флаконов из-под спирта и заплакал.

И плакал, пока ему в ухо не задышали сильно и горячо. Он поднял голову – и увидел, что вокруг стоят кони, переминаются с ноги на ногу, ласково машут хвостами.

– Я смеюсь над теми, кого люблю, – сказал партизан коням, – я смеюсь над братьями, потому что люблю… и – убегаю – потому что люблю… Если я не буду смеяться и подойду слишком близко – меня разорвет на кусочки, а девушки подумают, что это такие розовые бумажки, и будут писать на этих кусочках любовные романы… Вы понимаете?

И кони кивали головами и трясли гривами.

Утро

А потом было похмелье – за все солнечные дни, и за все горячечные вечера, и за все пьяные ночи. Руки тряслись от сделанного, и сказанное тошнотой понималось к горлу, а в ушах танцевал чечетку какой-то тип в смокинге и с приторной мордой. Партизан укусил чечеточника за ногу и ушел на перевал, перешагнув через иссохшие мумии братьев, раскиданные на полу.

Бог снова сидел на том же месте.

– Аптека № 42 закрыта, – сказал Бог умирающим голосом, подняв налитые кровью и слезами глаза.

– А ведь тебе тоже хреново, Бог.

– Мне нет никакого дела до этого мира. Он слишком несовершенен. Как может быть совершенным мир, где по утрам нельзя добыть спирта? Так, использованный холст, детские забавы. Теперь мне все равно. Я сижу и размышляю о возвышенном.

– Тебе тоже хреново, Бог, – повторил партизан.

– Да, – ответил Бог и заплакал. А потом – отвесил партизану подзатыльник.

– Я увидел твой мир, – сказал партизан, – и ужаснулся, и возлюбил его, и блевал с него, и снова – любил. Поэтому – так плохо. И тебе плохо – поэтому…

А Бог отвесил партизану еще один подзатыльник и отшатнулся удивленно.

– Почему ты смеешься, партизан?

– Если я не буду смеяться, я подохну от боли и тоски.

И партизан снова рассмеялся дико и безобразно.

– Да иди ты, – сказал Бог и вышвырнул партизана в черную дыру.

А сам вытер нос шелковым платочком, повернулся к миру задницей и сел размышлять о возвышенном.

Но почему-то все время оглядывался через левое плечо.