Холст, свернутый в трубку - Андрей Плеханов

Я вдруг ловлю себя на том, что Сергей говорит вовсе не на испанском языке. "Брателло", "маруха" - я никогда не слышал таких слов. Однако я понимаю все, что он говорит. Почему-то это не удивляет меня.

Чувствуется, что художник затронул любимую тему и готов разговаривать об этом как угодно долго. Не могу сказать, что живопись интересует меня. Я пытаюсь сменить тему.

- Как вам нравится наш городок? - спрашиваю я. - Многие находят его весьма привлекательным.

- Какой городок? Как называется?

- Морайра, - удивленно говорю я. - Вы что, не знаете, где находитесь?

- Ну так... Догадываюсь... - машет он в воздухе рукой. - Испания, что ли?

- Да, - говорю я, все более изумляясь. - Вы где остановились? В гостинице?

- Не-а.

- А где? Снимаете апартаменты?

- Да нигде. Я ненадолго зашел. Вот выпью и домой пойду. В Жуковку.

- Как пойдете?

- Да так же, как и пришел. Собственными ножками. Пешком.

Все-таки его начинает забирать. Он несет чушь.

- И как же вы шли пешком? - Я решаю подыграть его дурацкой шутке. Через Аликанте, наверное? Тут недалеко - всего-то сто двадцать километров...

- Сто двадцать? - Он чешет в затылке. - Нет, друг. Это, пожалуй, далековато будет. В тапках далеко не уйдешь. - Он выпрастывает ногу из-под стола, и я наконец-то понимаю, что за обувь на нем - стоптанные домашние шлепанцы розового цвета, скорее женские, чем мужские. - Знаешь что, приятель? Давай еще по полстакана, и пойду я.

В мастерскую к себе. А то моя хавронья меня хватится.

- Хавронья?

- Ну да. Это я жинку свою так называю. Нюх у нее на это дело - если я с кем-нибудь за воротник закладываю. Орать начинает, скотиной меня называет, бывает, поленом огреет. Так что извини...

Я молча нацеживаю текилы из бутылки в стаканы. Выпиваю так же, как он, - залпом опрокидываю в рот противную жидкость и ощущаю, как она закручивается в глотке маленьким водоворотом. Проглатываю автоматически, почти бесчувственно.

- Вот теперь хорошо! - Художник откидывается на спинку с удовлетворенным видом. - Жаль, что здесь нельзя надолго остаться.

Миленько тут у вас. Представляешь, как здорово было бы зависнуть на недельку. А так - тяпнул пару стаканов и бегом домой. Разве это жизнь?

- Ничего не понимаю. - Чувство, поднимающееся в моей душе, нельзя уже назвать любопытством. Скорее, это ужас, вызывающий оцепенение. - Объясните мне, что происходит. Пожалуйста!

- А чо ты можешь понимать? - Бородач перевешивается через стол, дышит на меня перегаром и чесноком. - Без толку тебе объяснять. И вообще, тебя на самом деле нет. Нет! Понял?

- Как нет?

- А вот так. Щас увидишь...

Он тяжело поднимается на ноги и бредет прочь. Добирается до стены и проходит сквозь нее.

Стена перестает существовать, превращается в огромное окно, провал в пространстве. Я вижу в этом окне мастерскую художника - огромную, с чудовищно увеличенными предметами. Печка, обмазанная белой известкой; грубо сколоченный стол, заваленный скрюченными тюбиками из-под краски. Мольберты с незаконченными картинами вдоль бурых бревенчатых стен. Кажется, что наше кафе стоит на столе в мастерской, как комната-клетка Гулливера, попавшего в страну великанов.

Мне положено разинуть рот от изумления, но челюсти потеряли подвижность. Я пытаюсь пошевелить рукой и не могу. Я не дышу, сердце мое перестает биться.

Вдруг я понимаю: я нарисован. Распят в неподвижности на плоском холсте. И все, что окружает меня в кафе, - тоже нарисовано. Люди изображены небрежно, схематично, один только я прописан тщательно, в манере, близкой к фотографии. Гиперреалистической манере.

Я начинаю понимать, откуда взялись все мы, сидящие в заведении "Нена", что на площади Лос Пескадорес.

На столе художника, в его мире, я вижу раскрытый журнал. На глянцевой цветной фотографии изображен интерьер кафе "Нена". Моего кафе. Подпись под фотографией гласит: "На Коста-Бланко к вашим услугам множество замечательных кафе и ресторанов".

Я понимаю, почему художник не знал, как называется наше заведение и даже город. Это всего лишь фотография какого-то кафе.

Одного из множества.

Я вижу на фотографии людей за столиками - тех самых, что окружают меня сейчас. Но себя на фотографии я не вижу.

Художник сам придумал меня - нарисовал таким, каким я был нужен ему. Вылепил мне лицо персоны, жаждущей пригласить кого-нибудь к своему столу и угостить выпивкой.

Я пленник. Раб, годный лишь для того, чтобы поднести стакан своему хозяину.

Моя миссия закончилась. Осознание этого не добавляет секунд к моему существованию. Гигантские руки художника сдирают мой мир с подрамника, сворачивают его в трубку холста и бросают в огонь.

Сергей Можайский сидит на корточках у печки и тупо смотрит, как догорает холст. Пьяная отрыжка никак не проходит.

Чертов гастрит. Да что там гастрит, понятно, что там давно уже язва. В желудке. Одна или несколько. А уж сколько язв в душе - не сосчитать. Язв кровоточащих и не дающих спать, есть, думать, дышать.

Единственное, что еще получается автоматически, - ляпать репродукции один к одному. Ляпать их одну за другой для людей, ни хрена не понимающих в живописи, придурков и уродов... Пять одинаковых Рубенсов - это ж надо... Дерьмо.

Гнусное пойло - эта текила... Гнусная жизнь... Гнусный дар - умение перерисовывать фотографии так, что они становятся живыми.

Интересно, что происходит с нарисованными людьми после того, как они сгорают? Да нет, что тут интересного? Сгорают, и все. Гораздо интереснее то, что выпивка у них настоящая...

- Серега! - Кулак, не по-женски увесистый, молотит в дверь. - Чего опять заперся? Опять пьянствоваешь, алкаш проклятый! Кто вчера обещал завязать? Управы на тебя нету! Откуда только самогонку берешь? Ну-ка открывай, а то дверь высажу!

- Отвяжись, дура... - бормочет художник. - Хавронья! Убогая деревенская свиноматка. Что ты понимаешь в искусстве?..

Он садится на пол, прислоняется к стене и закрывает глаза.

Разноцветные бабочки летают в его голове.

Я стою на улице. В свете фонарей видны дома ночного городка. Теплый воздух испанского лета наполнен запахом моря. Ветерок дотрагивается до моего лица, ласкает его нежными пальцами.

Я в первый раз вижу этот город. Настоящий, реальный город. Мой город Морайра. Город, в котором я буду жить.

Обитатели этого городка еще не знают, что я существую. Но это не так уж и важно. Завтра я приду к ним, подружусь с ними. Я понравлюсь им. Ведь у меня такое доброе лицо. Я так хорошо разбираюсь в анисовых настойках. И так люблю угощать людей выпивкой - всех, даже незнакомых.

Я словно создан для этого.