Рассказы - Поль Виллемс

Вечером, прежде чем заснуть, он наслаждался целым часом свободы. Принимал душ, ложился и тушил свет. Погружался в блаженное одиночество, и мысли его бродили, где им вздумается.

Это были счастливые мгновения. Лежа во тьме с открытыми глазами, Дени думал о предметах, вызывал в памяти их образ, вспоминал их такими, какие они есть, без метаморфоз и превращений. Коробок спичек, трубка, вилка, рюмочка для яиц — вещи простые, без затей, полезные и мудрые по своей форме. Он воображал белый деревянный стол, гладкий и блестящий, на столе мысленно располагал перечисленные предметы. Он с упоением представлял себе три спичечных коробка, положенные на равном расстоянии друг от друга, рядом с ними — две вилки, следом — четыре рюмочки.

Строгое расположение предметов на столе умиротворяло, и он забывался сном.

Спал Дени на кровати красного дерева, поставленной на три ящика — так спали когда-то морские офицеры. Кровать была вмонтирована в деревянный остов чердака, ночник запрятан в лиловую раковину, книжная полка заставлена литературой по морскому делу — настоящий “укромный уголок”. Так, во всяком случае, заявили друзья Габриэллы.

В другом углу комнаты, в алькове, стояла кровать Габриэллы. У этого ложа имелась одна лишь женственная деталь: раковина с ночником была розовая.

Такая обстановка позволяла Габриэлле, когда она принимала гостей, ложиться позже супруга.

— Ты же зарабатываешь деньги, — говорила она. — Чтобы утром быть в форме, тебе надо рано ложиться спать.

Дени покорно отставлял бутылку с ромом и в одиннадцать вечера отправлялся в постель, радуясь, что перед сном будет играть в раскладывание вещей по местам.

Как-то вечером ему не спалось.

Головой он почти упирался в деревянную стену и вдруг услышал, как по ней барабанит дождь. В желобе запела вода. Вначале это было просто сбивчивое и взволнованное бормотание, как будто дождь хотел что-то рассказать, но боялся, вдруг их кто услышит. Потом у Дени возникло ощущение, что он понимает этот язык, во всяком случае, различает слова: каждая капля звучала как отдельная нота. Разница в тоне бывала порой едва уловимой.

Неискушенное ухо Дени не столько различало ноты, сколько их угадывало.

С тех пор, едва желоб затягивал свою песню, Дени просыпался, а поскольку на улице стоял октябрь, дождь шел почти еженощно. Вскоре ему удалось распознать двадцать четыре звука разной высоты. Он был сам не свой от счастья.

— Я поймал рождающуюся музыку, — думал он...

Это было, как будто двадцать четыре козочки с крошечными бубенчиками семенили у подножия спящих гор. Можно было вообразить густые хвойные леса, горные потоки, ущелья. Дени мысленно склонялся над обрывами, прислушиваясь, куда течет ночная музыка.

От бездны у него закружилась голова, сделалось жутко.

Он решил больше не слушать истории дождевого желоба, но звуки сами лезли ему в уши. И как только заряжал дождь, Дени просыпался и лежал на спине, зачарованный, боясь шелохнуться, прислушиваясь к звенящей пустоте.

Потом он сказал себе, что страх — порождение беспорядка. Мы не выносим ничего случайного, для нас совершенно необходимо, чтобы у каждой вещи было свое место...

— А у каждой вещи и без того есть свое место, — подумал он. — Это только кажется, будто россыпь звезд в небе не имеет никакого порядка, на самом деле астрономы ежедневно убеждаются, что все подчинено единому величественному закону.

Значит, и музыка дождя имеет свой особый порядок, надо лишь его найти.

Дени обозначил каждую ноту буквой, назвав гласными те ноты, которые повторялись чаще других. Потихоньку, чтобы не разбудить Габриэллу, он зажег лиловый ночник и стал записывать в толстую коленкоровую тетрадь, что диктует ему дождь.

Первые слова, которые сложились из этой случайной музыки, оказались: ТАД-ЭЛЬПО-ЛЮС.

В ту ночь дождь надиктовал ему страниц не меньше двадцати. Дени потушил ночник и стал думать. Он решил записать две-три сотни страниц и после уже разбираться что к чему. Может быть, ему удастся найти какие-то формы, слова, даже фразы. Он так разволновался, что уже не мог спать. Наутро он встал с кругами под глазами.

Как-то днем Габриэлла вернулась с блошиного рынка страшно довольная: ей удалось найти серый зонтик от солнца, из которого она намеревалась сотворить цаплю с длинной шеей слоновой кости.

Если выгнуть в обратную сторону спицы и приделать проволочные ноги, то получится сногсшибательная цапля. Она уже представляла себе изумление и восторг друзей, когда взгляд ее упал на коленкоровую тетрадь. Дени забыл ее на столе, куда Габриэлла собиралась поставить будущую птицу.

Она открыла первую страницу. Дата!

— Это его дневник, — с ужасом подумала она. — Зашифрованный... ТАД-ЭЛЬПО-ЛЮС...

Она побледнела. Дени любит Люс! ТАД-ЭЛЬПО-ЛЮС! Люс, которая так часто приходит к ним в гости. И позавчера была... Такая хорошенькая в своем серебристом платье. Такая красивая, что глазам больно. Дени даже не дал себе труда изменить ее имя!

БАНУ-КАСИ-БАЛЛА-ЭБРО.

За таинственными словами ей почудились их тайные свидания, признания, ласки. Люс такая красавица, у нее матовая кожа, и никакое платье не в состоянии скрыть красоту ее тела.

Габриэлла жадно прочла двести страниц холщовой тетради, вздрагивая как от удара от каждой даты. Выходит, они видятся почти каждый день! Теперь понятно, почему Дени такой усталый, почему у него круги под глазами и отсутствующий вид — вид человека, одолеваемого сладостными мечтами.

Записи кончались словами: ФАЛИ-ТОУЛО-КОУМ.

Это звучало как клятва или молитва.

Габриэлла нашла в себе силы найти листок бумаги и написала:

“Мой дорогой, я прочла твою тетрадь. Как все это печально! Почему ты ничего мне не говорил? Я не смогла сделать тебя счастливым. Не хочу препятствовать твоему с Люс счастью. Я ухожу. Прощай. Габриэлла”.

Придя вечером домой, Дени нашел письмо жены на видном месте, в ногах зонтика-цапли.

Он открыл свою тетрадь, долго ее изучал, стал читать вслух, но в коротких звучных словах не услышал ничего, кроме бубенчика бредущих мимо коз.