На баррикаде - П Гаврилов

Улыбнулся и Колька дружиннику.

- Прощай, Колька! - звонко крикнул Константин. - Передай нашим...

Выстрелы пяти винтовок оглушили Кольку. Сам не поняв, каким образом, он опять очутился в ящике из-под печенья.

Подобно серому мышонку, впервые самостоятельно выскочившему из норы и увидевшему прямо перед собой громадные зеленые глаза кошки, Колька застыл в углу ящика, сжимая в кармане холодные гильзы холодными пальцами, ни живой ни мертвый...

Звезды вечно падают с неба. Но днем, когда свет солнца ярок, не увидать, как смело и чудесно блеснет своим путем падающая звезда.

Невидимая звездочка революции упала в Колькино маленькое сердце.

Семеновцы убили Константина. Добрый Степан, красивая Настюша, дружинники с их ружьями и пистолетами - все пропало куда-то, словно по щучьему веленью. Баррикаду захватили и ломают семеновцы. Скорее всего, Кольке будет сейчас от солдат хорошая трепка да дома - вторая, того лучше...

И, несмотря на все это, Колька не ощущал в себе ни страха, ни раскаяния. Доведись ему опять выйти из ворот своего дома и увидеть мчащиеся сани с людьми в оглоблях, он бы начал все сначала.

В ушах звенело от залпа, но Кольке все казалось, что это голос Константина звенит: "Прощай, Колька! Передай нашим..."

Что передать и кому? Нешто, бате?

В ящик дул ветер, и в нем пахло уже не печеньем, а кислым пороховым дымом.

- Апчхи! Апчхи! - два раза подряд чихнул Колька. - Правда! - прошептал он.

Так всегда говорила мамка, сидя за шитьем и вдруг чихнув.

- Еще одного дружинника споймал! - вдруг пискливо крикнул рябой остроносый солдатик в широкой, не по размеру, фуражке.

Колька почувствовал, что его сильно дернули за валенок, потом - за другой.

- Балуй! - засопел Колька и уперся было в стенку ящика, но испугался, что таким манером с него совсем стащат валенки и тогда уж дома влетит наверняка.

И Колька крепко вцепился в валенки замерзшими пальцами. Так его и вытащили.

- Ишь ты, крапивное семя! - зло удивился фельдфебель, сверля Кольку вытаращенными желтыми глазами. - Кнутом бы тебя, паршивца!

Колька еле шевельнул помертвевшими на морозе губами:

- Теперь кнуты отменяются. По всей России. Шабаш!

Фельдфебель ошалело вытаращил глаза:

- Чего-о-о?

Офицер, покачиваясь на тумбе от боли в руке, процедил сквозь зубы:

- Обыскать змееныша!

Маленький солдат живо вывернул Колькины карманы.

Гильзы, предательски тенькая, посыпались на доски.

- Понятно! - хрипло сказал фельдфебель. - Той же компании.

Офицер отвернулся и, так же как на дружинника, кивнул остроносому солдату на Кольку. И опять толстые пальцы фельдфебеля, точно черви, неприятно зашевелились.

Рябой солдат схватил Кольку за шиворот и поволок его к проходному двору.

Солдат тащил, сильно пригибая голову Кольки к земле. На белом снегу мальчик увидел красную дорожку крови. Здесь дружинники уносили своих раненых. Где-то они сейчас?

Колька беспомощно затормозил валенками:

- Куда тащишь-то? Некогда мне, домой надо, ну?

Солдат, не останавливаясь, что-то пробурчал и, подкинув в руке винтовку, сердито звякнул ею.

Вошли во двор. Солдат, морщась, как от зубной боли, поставил Кольку к низкому забору и, не оглядываясь, быстро отошел шага на три. Поднял винтовку к плечу, торопливо нацелился и выстрелил.

Но раздался всего-навсего сухой щелчок металла о металл. Винтовка не была заряжена.

Солдат хрипло выругался. Все так же торопясь и не глядя на Кольку, он открыл кожаную коробку патронташа и всадил в затвор полную обойму. Щелкнул затвором, вводя патрон в ствол, и только тогда посмотрел на того, кого он сейчас должен будет убить...

И лишь теперь, может быть, солдат увидел как следует того, кто стоит перед ним. Удивленно рассматривал он большие, наверное отцовские, драные валенки мальчика, его заплатанную кацавейку, растопыренные красные пальцы, похожие на морковки, и вдруг столкнулся взглядом с широко раскрытыми, испуганными глазами ребенка.

Кто знает, не вспомнил ли тут солдат своего, такого же, парнишку в далекой деревне...

Остроносое лицо солдата дрогнуло и стало не таким сердитым. Он воровато оглянулся назад и зашипел:

- Зачем гильзов-то набрал, чертенок?

- И-и-грать... с ребятами, - признался Колька, вытирая кулаком слезы.

- На баррикаду-то откудова попал, прости меня господи?

- Я не попал, я на санях приехал, - уже успокаиваясь, ответил Колька.

Солдат словно нехотя усмехнулся, еще раз покосился на ворота и вдруг засипел, притопнув сапогом:

- Бежи, покуда цел, таракан курносый!

Это можно было сделать только через забор, но пальцы у Кольки до того замерзли, что даже не почувствовали шершавых досок забора. Солдат засипел еще злей и подсадил Кольку прикладом винтовки. Колька перевалился через забор, как куль с мукой, и угодил прямо в кучу снега. Позади, во дворе, раздался гулкий выстрел. Солдат пальнул в воздух...

Колька мчался домой во весь дух. Наверное, все сойдет как нельзя лучше. Отец и мать на фабрике, соседка ушла. Кольке только обогреться бы дома, а то все ничего. Но дома оказались и мать и отец. Мать схватила Кольку в охапку и жадно прижала его к себе:

- Колюшка! Цел! Где же ты носился, сорванец? Разве теперь по улице бегают?

Около матери было хорошо, знакомо. Но, освобождаясь из теплого плена, Колька с чувством превосходства проронил:

- Небось я не бегал! Я на баррикаде был!

Мать испуганно всплеснула руками. Отец улыбнулся в густые усы. Потом посерьезнел и так, как он никогда еще не разговаривал с Колькой, сказал:

- Сынок, иди-ка сюда! Давай-ка, брат, рассказывай.

И Колька рассказал все.

Отец надел фуражку и сунул в карман такой же пистолет, как и у Степана.

- В случае чего, не робей, Груня, - сказал он и поспешно захлопнул за собой дверь.

Мать беззвучно заплакала и опять прижала к себе Кольку. Но теперь Колька не вырывался. Ему стало очень жалко мать. И, подражая отцу, Колька сказал:

- Ну, чего зря плакать-то! У меня теперь валенки будут новые, мне дядя Степан сказал. Верно, верно, маманя! И щи у нас будут с мясом каждый день. И в школу я стану ходить!

Но мать все плакала. Горячие и тяжелые ее слезы Колька ощущал у себя на щеках. Тогда и у него зачесался левый глаз.

- Папаня-то... куда ушел? - тихо спросил он у матери, обнимая ее.

Мать вытерла слезы концом головного платка и, вздохнув, ответила:

- Да про твоего Константина сказать кому надо. Слышь, Колюня, революция началась...

Колька подумал, потом разжал потную ладонь. На ней лежала уцелевшая после обыска медная гильза. Снисходительно улыбаясь, Колька сказал:

- Маманя, а вот это что такое? Ни в жизнь тебе не догадаться. Ну-ка?