Орлеанская девственница_Магомет_Философские повести - Вольтер

В 1774 году Вольтер снова вернулся к своей озорной поэме, просмотрел, исправил ее и пустил в свет, теперь уже навсегда расставшись с ней. Это издание и стало каноническим для всех последующих публикаций.

Некоторые современники Вольтера говорили, что поэт, осмеяв Жанну д’Арк, обошелся с ней более жестоко, чем епископ города Бове, который сжег ее когда-то на костре. Вольтер, конечно, смеялся жестоко; он показал Жанну обольщаемую, показал ее в самых двусмысленных и неприличных сценах. Но смеялся он не над Жанной д’Арк, не над тай девушкой из народа, которая, искренне веря в свою патриотическую миссию, ниспосланную ей от бога, повела французов на бой с врагом и бесстрашно взошла на костер, оставив истории свое благородное имя и свой человечески прекрасный облик. В «Опыте о нравах» Вольтер писал о Жанне, что «в героические времена ей поставили бы алтари, какие люди ставят обычно своим освободителям». В «Философском словаре» в статье о Жанне д’Арк он бросил язвительный упрек своим соотечественникам (в списке тех, кто осудил Жанну на сожжение, было сорок четыре французских священника): «Непостижимо, как после стольких ужасов, содеянных нами, мы еще осмеливаемся называть варварами других».

В XVII веке некий Шаплен воспел подвиги «господней избранницы» в поэме «Девственница» (1656). Велеречивая фальшь, официальная тенденциозность, тошнотворная предвзятость этого сочинения наводили тоску даже на тех, кто оплатил, и довольно щедро, усердие поэта.

Религиозное ханжество всегда бесило Вольтера, а здесь он, кроме всего прочего, усмотрел спекуляцию на имени народной героини. И в ответ постному Шаплену, смеясь над сусальной легендой о «господней избраннице», «непорочной деве», насмехаясь над священниками, монахами, епископами, со всеми их святыми, он создал дерзкую, озорную поэму, сдобренную веселым шутовством и рискованными сценами.

Строгие люди говорили, что скабрезности, какими полна поэма, могут причинить непоправимый ущерб морали. Веселые люди им отвечали, что шутка никогда не приносит зла, что серьезные идеи могут жить не только в жестких рамках силлогизма, но и в радостно-игровом каламбуре, в смеющемся стихе, в изысканной остроте, в намеке и нескромной сценке интимного свойства. Шутливая поэма Вольтера ничуть не поколебала авторитета народной героини Франции, не причинила ущерба морали, но она поколебала авторитет церкви, нанесла ощутимый ущерб догматическому мышлению.

Французские аристократы XVIII века любили тешить себя вольными картинами любви. Утонченный и галантный эротизм искусства «рококо» был в моде. Просветители, осуждая вкусы вельмож, тем не менее сами поддались всеобщему увлечению. Даже Дидро, прославлявший добродетельного Греза и осуждавший Буше, живописцев-современников, написал отнюдь не скромный роман «Нескромные сокровища» (1748).

Поэма Вольтера влилась в тот же поток, да и задумана она была на ужине у величайшего нескромника и вертопраха герцога де Ришелье, товарища Вольтера по коллежу.

Со свойственной ему иронией Вольтер не раз говорил, что пусть уж лучше владыки мира ищут наслаждений в любви, чем гоняются за бранной славой, гибельной для народов. В «Орлеанской девственнице» он не без умысла противопоставляет французского короля Карла VII английскому принцу Бедфорду. Первый утопает в негах любви… Вольтер в десятках шутливых стихов описывает пиршества стола и ложа, которым предается король с прекрасной Агнесой Сорель. Человеческая слабость Карла более понятна, более простительна, чем бесчеловечная сила воинственного англичанина, который, гонимый бесом честолюбия, «всегда верхом, всегда вооружен… кровь проливает, присуждает к платам, мать с дочерью шлет на позор солдатам» и, как «хищный волк», «кровавыми зубами рвет стада». Беда лишь в том, что король Карл — «пастух», а пастуху надлежит радеть о своем стаде и не давать его на растерзание кровавым хищникам. Карл забыл об этом, живя «средь неги и приятства».

Вольтера нельзя заподозрить в непатриотичности. Он горячо сочувствовал бедам Франции эпохи Столетней войны, страданиям народа. Среди шуток, насмешек и дурачеств поэмы он нет-нет да и попридержит свою буйную фантазию, чтобы горестно и по-серьезному сказать о бедствиях народа:

Дочь смерти, беспощадная война,Разбой, который мы зовем геройством,Благодаря твоим ужасным свойствамЗемля в слезах, в крови, разорена.

В предисловии к поэме Вольтер указал на поэтическую традицию, которой следовал. Тут и «героикомическая» поэма «Война мышей и лягушек», которую древние греки приписывали Гомеру, и романы римских авторов Петрония и Апулея, и шутливые рыцарские поэмы итальянцев Пульчи, Боярдо, Ариосто, и сочинения соотечественников Вольтера — Рабле и Лафонтена. Конечно, все эти авторитеты названы лишь для того, чтобы оправдать традицией те вольности, которые автор «Девственницы» позволил себе в поэме: «в нашей «Девственнице» найдется гораздо меньше дерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде». Произведение Вольтера — лишь частично пародия на героическую эпопею; в большей своей части она скорее приближается к шутливой рыцарской поэме эпохи Возрождения, прежде всего — к Ариосто. Вольтеру созвучен изящный эротизм автора «Неистового Роланда» и его поэтическая картинность.

Характеры героев Вольтера выдержаны довольно строго: Карл слабоволен и сластолюбив, как правитель — весьма ничтожен; Агнеса наивна, хоть и не без лукавства; Ла Тримуйль прост и трусоват; его возлюбленная Доротея мила, искренна, простодушна и глубоко предана возлюбленному; Дюнуа пылок, восторжен и смел; Жанна — по-крестьянски грубовата и беспредельно наивна. Она и внешне обрисована вразрез с дворянским идеалом хрупкой красоты — смугла, крепко сложена, во рту тридцать два белоснежных зуба и «рот до ушей». Попы, монахи, инквизиторы, святые воины-разбойники очерчены в поэме резко сатирическим пером. Песнь седьмая (история злоключений Доротеи) совсем гонит улыбку с лица читателя; здесь уж не до комизма, история мрачнотрагедийна. Дружба, возникшая между французом Ла Тримуйлем и англичанином д’Аронделем, символизирует в поэме бессмысленность вражды между народами. Война, война! Не от королей ли она? «Счастливцы, чей удел — спокойный труд».

Словом, для умов, склонных к размышлениям над большими проблемами общественной жизни, в поэме найдется немало пищи.

В 1745 году Вольтер послал в Рим папе Бенедикту XIV свою трагедию «Фанатизм, или Пророк Магомет», которая была поставлена еще в 1741 году в Лилле и в 1742 году в Париже. Вольтер лукавил: его трагедия по видимости обличала зло ислама, но в действительности бросала вызов всем церквам и пророкам (как увидим, автор метил и дальше).

Кардинал Флери, первый министр Франции, глубокий старик, любезный собеседник и непреклонный реакционер, нашел в пьесе несколько мест, «недостаточно отточенных» и выразил желание, чтобы автор довел произведение до высшего совершенства (в лукавстве министр не уступал Вольтеру). Вот тогда-то и понадобился папа: к нему, главе «подлинной религии», был отправлен пакет с пьесой, клеймящей религию «ложную и варварскую».

Бенедикт XIV, двести пятьдесят четвертый по счету папа, уроженец Болоньи, в миру Просперо Ламбертини, любил искусство, писал сам, благоволил к художникам, довольно недоброжелательно глядел на слишком усердных служителей церкви, фанатиков и маньяков; он вел весьма светский образ жизни, что приводило в смущение его духовных слуг и очень нравилось философам; Мельхиор Гримм отзывался о нем как о самом «непогрешимом» из пап, — словом, это был папа в духе скептического XVIII века.

Бенедикт XIV ответил Вольтеру любезным письмом, награждая его апостолическим благословением, и сообщил, что он прочитал «превосходную» трагедию с большим удовольствием. Папа прислал Вольтеру и медаль со своим портретом: пухлое, со вздернутым носом лицо, вид до смешного простодушный.

«Э, да он славный малый и, кажется, знает кое в чем толк», — смеялся Вольтер и друзьям писал, что папская медаль для него ценнее двух епископств.

Его святейшеству не были известны следующие строки автора «Магомета»: «Самый нелепый из всех деспотизмов, самый унизительный для человеческой природы, самый несообразный и самый зловредный — это деспотизм священников; а из всех жреческих владычеств самое преступное — это, без сомнения, владычество священников христианской церкви».

Театр был главной трибуной Вольтера. В течение шестидесяти лет он написал тринадцать трагедий, двенадцать комедий, множество либретто, дивертисментов, а всего — пятьдесят четыре пьесы. Как мастер он уступал Корнелю и Расину, но в XVIII столетии был единственным драматургом, способным достойно продолжать их эстетические традиции.

Свою трагедию Вольтер построил по всем законам классицизма, не споря с веком, разделяя сам господствующие вкусы. В пьесе соблюдены все «три единства», в ней пять актов, сценическое действие сведено до минимума и дан широкий простор речам. В ней господствует высокая патетика, сохранен традиционный александрийский стих. Все это шло от века. Что же касается идей пьесы, то это уж сам Вольтер, это Просвещение, это то, что противоречило традиции, шло вразрез с официальной идеологией, разрушало установившиеся понятия.