Клуб любителей фантастики, 2008 - Яна Дубинянская

— Вы стали для этой девочки ценностным понятием. Ориентиром, по которому она самоидентифицируется как личность. Это большая ответственность, Ярослав… Понимаете, если Юля пойдёт дальше, если у неё появятся и другие ценности, тогда можно будет говорить об успешном лечении и даже о полном выздоровлении. Но это СО. Тут ничего нельзя прогнозировать наверняка. И ни в коем случае нельзя допустить… разрушения тех ценностей, которые…

Алла Сергеевна смотрит на таймер. Как раз начало живописного сеанса.

На мониторе появляется Юля. Лёгкая и подвижная, как тонкая кисть. Входит, останавливается перед холстом и критически разглядывает его, чуть-чуть склонив набок голову без косынки.

Поросшую коротеньким ёжиком сверкающе-золотого цвета.

Он — золотой!

А краска, которую принесла Ильинишна, тусклая, неоднородная, крупинками. Под одним углом они блестят крапчатой россыпью — а нужно, чтобы волнистыми нитями, волосок к волоску, — а под другим вообще пропадают, слипаются в тёмную клейкую массу. Надо попробовать развести с белилами и добавить немножко светло-жёлтого стронция. А то совсем не похоже.

С глазами намного проще. Кобальт, берлинская лазурь и чуточку ультрамарина. Как море. Вот если бы на море — с ним… сидеть на берегу, обнявшись, как тогда мама с папой…

Но он скоро уедет. Ему осталось две недели. То есть уже двенадцать с половиной дней.

А на море Юля ещё приезжала потом один раз вдвоём с мамой. Был шторм, на берег выкинуло кучу пластиковых бутылок и мёртвого дельфина. Ну его, это море… не очень-то и хотелось.

Свежая краска блестит настоящим золотом. Но потом высыхает, тускнеет, и надо всё начинать сначала.

Он все равно уедет.

Золотой…

— Вы же говорили, что останетесь.

— Я так говорил… если понравится… Вы сами понимаете.

— А вы понимаете, что вам нельзя уезжать?!

Морщится, кривит губы. С раздражением, в котором спрятано всё остальное:

— Нет. Я не понимаю. Последнее время ей хуже с каждым днём, несмотря на то, что я здесь. Девочка зациклилась на… совершенно ложной, как вы говорите, ценности. Это СО, процесс непредсказуем, вы сами знаете. Так почему я должен быть единолично виноват?.. Короче. Лучше, если меня не будет. Может, она влюбится в кого-нибудь другого.

— Сомневаюсь.

Ярослав ерошит волосы. Точно такого же цвета, как отросли у Юли. А на детских фотографиях она тёмненькая, брюнетка… правда, после химии бывает.

— Алла Сергеевна… Ну что я могу сделать? Я взрослый человек. У меня девушка есть.

— И, видимо, не одна.

— Это вообще не ваше дело! Я отработал практику. Подпишите, пожалуйста, отчёт и характеристику, и всего доброго. Чтоб меня ещё когда-нибудь в жизни занесло в этот… СО-хоспис…

Он старается казаться циничным и злым.

Он чуть не плачет.

Алла Сергеевна ставит подряд несколько размашистых подписей, прячет бумаги в файл и сдвигает на край стола.

Толстый слой краски уже отстаёт от холста, загибается по краям. Господи помилуй, Господи помилуй… Правда, осыпается только проклятая золотянка, медицинские пока держатся, и то слава Богу. А что нарисовано, уже и не разобрать. Хотя Ильинична, конечно, помнит… тьфу.

Юля сидит в кресле, протянув бестелесные ручки-ножки. Смотрит вперёд, куда-то очень далеко, сквозь холст и стену. А на полу возле кресла стоит палитра, и девочка, не глядя, размешивает какие-то краски самой большой кистью.

— Юлечка…

Не отвечает. Не поворачивает головы.

С холста беззвучно падают несколько лепестков. Ильинишна торопится замести. Юля, кажется, не видит.

Внезапно она встаёт, резко, порывисто, пошатываясь на тоненьких ножках. Подходит к холсту и короткими злыми мазками закрашивает золотое.

Чёрным.

— Где она?!!

Алла Сергеевна устало оборачивается:

— А, это вы… В реанимации. Туда нельзя.

— Мне?! Вы что, я же врач!

— Насколько я помню, вы у нас больше не работаете, Ярослав.

Он тяжело дышит. Его футболка мокрая насквозь, а на голове почему-то блейзер, насаженный на самые уши. Зачем он приехал, прибежал?., ведь уже ничего не изменишь, да и не нужно менять. В конце концов, все люди когда-нибудь умирают. Жизнь — не такая уж большая ценность. Алле Сергеевне последнее время почти всё равно.

— Покажите… её картину.

— Это невозможно. Краски осыпались. Все.

— Чёрная?!

— Что?

Ярослав медленно стягивает бейсболку. Алла Сергеевна машинально отмечает, как он изменился, но не сразу осознаёт, в чём дело. Другая прическа?

— Постригся, — говорит он. — Дико смотрелись эти корни… Посмотрел в зеркало — и вдруг понял. Можно мне к ней?!.. пожалуйста.

Она кивает, и в следующее мгновение его уже нет.

Наверное, для него это важно.

Александр Смирнов

В КЛЕТКЕ

Рис. Виктора Дунько

Гудок. Пауза. Снова гудок.

Я открыл глаза. В темноте комнаты растворялись очертания предметов. Пять утра.

Очередной гудок пронзил сознание. И кому я понадобился в такую рань? «Всё! Меня нет, я сплю», — решил я и закрыл глаза. Гудки продолжались.

Пролежав так минуты две, я не выдержал и сжал челюсти, надавливая на искусственный зуб, в который был вмонтирован телефон. Тут же в сознание ворвался раздражённый голос шефа:

— Белов! Почему опять виз-сеть не работает? Через полчаса чтоб был на рабочем месте, иначе можешь считать себя уволенным!

Не желая слышать никаких возражений, шеф отключился.

С трудом заставив себя встать, я медленно побрёл в ванную в тягостном предвкушении очередного муторного дня.

Две недели хронического недосыпания сказывались: то, что смотрело на меня из зеркала над умывальником, лишь отдалённо напоминало человеческое лицо. И всё из-за этой чёртовой виз-сети. Зачем только она понадобилась нашей фирме?

Умывание холодной водой не прогнало сонливость, а лицо к тому же приобрело какое-то жалкое выражение. Пришлось создавать иллюзию бодрости с помощью голограммы.

Голокамера у меня так себе, дешёвка — минут десять трудится над моею внешностью. Но пользуюсь я этой возможностью нечасто и могу себе позволить подождать. Разглядывая царапину на мониторе голокамеры, я мечтал, как было бы хорошо хоть на пару дней избавиться от звонков в пять утра, от офиса с его вечными проблемами и вообще от электроники.

Если в двадцатом веке прогресс техники затрагивал преимущественно внешние по отношению к нам вещи, то в двадцать первом столетии он стал всё больше проникать внутрь человеческого тела. Первым шагом на этом пути стал искусственный зуб-телефон, появившийся в начале века. На нём развитие технологии не остановилось, и впоследствии появился целый ряд вживляемых в организм изделий. Всякие экзотические приборы вроде инфракрасного третьего глаза вымирали так же быстро, как рождались, но некоторые более осмысленные устройства прижились. И набралось их со временем не столь уж мало.