Человек, который дружил с электричеством (сборник) - Владимир Баканов

Дорогой Джо!

Я взялся за эти записки, только чтобы убить время, так как мне надоело смотреть в окно. Но когда я их уже почти кончил, мне стало ясно, какой оборот принимают события. Ты единственный из тех, кого я знаю, кому по силам добраться до меня, а прочитав мои записки, ты поймешь, почему сделать это необходимо.

Неважно, кто их тебе доставит, — возможно, он не захочет, чтобы ты мог его впоследствии опознать. Помни об этом и, ради бога, Джо, поторопись!

Эд.

Всему причиной моя лень. К тому времени, когда я протер глаза и сдал номер, автобус был уже полон. Я засунул чемодан в автоматическую камеру хранения и отправился убивать час, который оставался до следующего автобуса. Ты, наверное, знаешь этот вокзал — на бульваре Вашингтон, неподалеку от Мичиган-авеню. Мичиган-авеню смахивает на Мейн-стрит в Лос-Анджелесе или Шестьдесят третью улицу в Чикаго, куда я ехал, — те же дешевые киношки, ломбарды, десятки пивных и рестораны, предлагающие рубленый бифштекс, хлеб с маслом и кофе за сорок центов. До войны такой обед стоил двадцать пять центов.

Я люблю ломбарды. Я люблю фотоаппараты. Я люблю приборы и инструменты. Я люблю разглядывать витрины, набитые всякой всячиной — от электробритв и наборов гаечных ключей до вставных челюстей включительно. И теперь, имея в своем распоряжении целый час, я отправился пройтись по Мичиган-авеню до Шестой улицы, а потом вернуться по другой ее стороне. В этом районе живет много китайцев и мексиканцев — китайцы содержат рестораны, а мексиканцы едят блюда «домашней южной кухни». Между Четвертой и Пятой улицами я остановился перед подобием кинотеатра — окна, закрашенные черной краской, объявления по-испански, написанные от руки: «Детройтская премьера… Боевик с тысячами статистов… Только на этой неделе… Десять центов». Несколько прилепленных к окнам фотографий были смазанными и мятыми — всадники в латах и что-то вроде яростной сечи. И все — за десять центов! Как раз в моем вкусе.

Возможно, мне повезло, что в школе моим любимым предметом была история. И уж, во всяком случае, слепая удача, а вовсе не проницательность заставила меня раскошелиться на десять центов за право сесть на шаткий складной стул, насквозь пропахший чесноком. Кроме меня, объявления соблазнили еще нескольких мексиканцев. Я сидел возле двери. Две свисавшие с потолка стоваттные лампочки, даже без намека на абажур, давали достаточно света, чтобы я мог оглядеться. Передо мной в глубине помещения виднелся экран, смахивавший на побеленный кусок картона, а когда у себя за спиной я увидел старенький шестнадцатимиллиметровый проектор, я заподозрил, что даже десять центов — слишком дорогая цена за подобное удовольствие. С другой стороны, мне предстояло скоротать еще сорок минут.

Все курили. Я тоже достал сигару — и унылый мексиканец, которому я вручил свои десять центов, устремил на меня долгий вопрошающий взгляд. Но я заплатил за вход, а потому ответил ему таким же пристальным взглядом. Тогда он запер дверь и погасил свет. Полминуты спустя зажужжал дряхлый проектор. Ни вступительных титров, ни имени режиссера, ни названия фирмы — только белый мерцающий квадрат, а потом сразу же крупным планом — бородатая физиономия с подписью «Кортес». Затем раскрашенный, весь в перьях индеец — «Гватемосин, преемник Монтесумы». Снятые сверху, изумительно сделанные модели разнообразных зданий — «Город Мехико, 1521 год». Кадры старинных, заряжаемых с дула пушек, изрыгающих ядра, — осколки камней отлетают от огромных стен, худые индейцы умирают в набивших оскомину конвульсиях, дым, искаженные лица, кровь. Лента меня сразу ошеломила. Ни царапин, ни нелепых склеек, характерных для давнишних фильмов, ни слащавости и ни красавца-героя, чья физиономия возникает перед камерой кстати и некстати. Там вообще не было красавца-героя. Ты когда-нибудь видел те французские или русские картины, которые критики восхваляют за глубину и реалистичность, порожденные скудным бюджетом, не позволяющим приглашать знаменитых актеров? То, что я увидел, было именно таким, и даже лучше.

И только когда фильм завершился общим планом унылого пожарища, я начал кое-что соображать. Нельзя за гроши нанять тысячу статистов и поставить декорации такой величины, что для них еле нашлось бы место в Центральном парке. Трюковая съемка падения даже с десятиметровой высоты обходится в суммы, которые приводят бухгалтеров в исступление, а тут стены были гораздо выше. Все это плохо вязалось со скверным монтажом и отсутствием звуковой дорожки. Разве что картина снималась еще в добрые старые дни немого кино. Но фильм, который я только что видел, был снят на цветную пленку! Больше всего он походил на хорошо отрепетированный и плохо поставленный документальный фильм.

Мексиканцы лениво покидали помещение, и я направился было за ними, но задержался около унылого киномеханика, который перематывал ленту. Я спросил, откуда у него этот фильм.

— Я что-то не слышал, чтобы последнее время на экран выходили исторические фильмы, а, судя по всему, эта штучка снималась недавно.

Он ответил, что да, недавно, и добавил, что снимал фильм он сам. Я принял его сообщение с невозмутимой вежливостью, и он понял, что я ему не верю. Он выпрямился.

— Вы мне не поверили, ведь так?

Я ответил, что он безусловно прав в своем заключении, и добавил, что спешу на автобус.

— Но скажите, почему? В чем дело?

Я сказал, что автобус…

— Я вас очень прошу. Я буду вам бесконечно обязан, если вы объясните, чем он плох.

— Да ничем, — ответил я, но он молча ждал продолжения. — Ну, во-первых, такие картины не выпускаются на шестнадцатимиллиметровой пленке. Вы раздобыли копию, снятую с тридцатипятимиллиметровой…

И я перечислил еще кое-какие отличия любительских фильмов от голливудских. Когда я кончил, он минуту молча курил.

— Понятно… — Он вынул бобину из проектора и закрыл крышку, — У меня тут есть пиво…

Я согласился, что пиво — вещь очень хорошая, но автобус… Ну, ладно, одну бутылку куда ни шло.

Он вытащил из-за экрана бумажные стаканчики и бутылку портера. Пробормотав с усмешкой «сеанс откладывается», он закрыл дверь и откупорил бутылку о скобу, привинченную к стене. По-видимому, здесь прежде помещалась бакалейная лавка или пивная. Стулья имелись в избытке. Два из них мы отодвинули в сторону и расположились с удобствами. Пиво оказалось теплым.

— Вы как будто разбираетесь в этом деле, — заметил он выжидательно.

Я счел его слова вопросом, засмеялся и ответил:

— Ну, не слишком. Ваше здоровье! — Мы выпили. — Я работал шофером в кинопрокатной фирме.