Затишье - Авенир Крашенинников

«Искореняйте понемногу владычество избранных сподручников антихриста, не исполняйте, а когда можно, то и разрушайте его постановления, и так понемногу добирайтесь до уничтожения на земле всего племени антихриста и всякого его владычества».

Лошкарев перечитал тогда эти слова еще раз, поджал губы добела и дважды густо подчеркнул строчки. Все листы послания были изрезаны его пометками, но когда он перевернул последний, перо с хрустом переломилось.

«Когда же увидите, — заволновался губернатор, — что во всех местах ваше дело делают, тогда уж прямо без страха все поголовно подымайтесь на общее дело. Не пожалейте тогда животов своих ради будущего счастья, если не прямо вашего, то, по крайней мере, ваших деток и сродственников».

Откуда в этих юнцах такая ненависть, такая настойчивость? Чего они хотят добиться для себя? Губернатор, стараясь успокоиться, думал: бунты крестьян, ожидавших какого-то иного манифеста, с золотыми буквами и под золотой печатью, — вызваны не «Посланием». Дикие толпы у земской избы в Кудымкаре, в соляных караванах Строгановых, на Лысьвенском заводе княгини Бутеро-Родали выкрикивали совсем другое. Но зловредный старец сует спичку в бочку с порохом.

Подполковник Комаров пришпорил всю губернскую жандармерию и полицию. «Послание» искали в Шадринском, Кунгурском, Оханском, Осинском уездах, куда, по доносам осведомителей, выезжали семинаристы. Тщетно! И учитель Моригеровский божился, что переписано было только десять прокламаций. Теперь Моригеровский под строжайшим надзором полиции сидит в Вологодской губернии, а семинарию изряднейше почистили. И все-таки Лошкарев чуял: у ящерицы отрубили только хвост.

Библиотека, которую на свои деньги открыл Иконников, воскресная школа, которую он при ней организовал, — не здесь ли главное гнездо? И уж не слишком ли открыто поселились поставленные под надзор полиции семинаристы в доме Иконникова?

Однако никаких особых подозрений Иконников не будил. Чиновником был на редкость осведомленным. И к тому же знал о денежных средствах генерал-майора больше, чем следовало. Будет время, прикроет государь плотину, через которую вырвался мутный поток всяческих сочинителей, тогда можно приняться за Иконникова. А покамест — доклад весьма и весьма дельный, и чиновник вежливо стоит за зеленой равниной стола, ожидая распоряжений.

— Скажите, Александр Иванович, — без устава произнес губернатор, — Мотовилихинский завод еще может как-то существовать?

— Как вы знаете, ваше превосходительство, — с готовностью откликнулся Иконников, — начальник наших заводов полковник Нестеровский считает, что завод конвульсирует. Рабочие давно уже существуют своими приусадебными участками и торговлей в городе.

— Что полагает генерал-майор Рашет?

— Господин директор горного департамента намерен лично обследовать завод. Он считает, что на основе медеплавильного, при наличии мастеровых высокой квалификации, можно закладывать сталепушечный завод.

— Господин подполковник Комаров, — доложил дежурный офицер.

Подполковник был человеком не толстым, но такой крепкой кладки, что казался в чрезмерном теле. Аксельбанты, словно приклеенные, лежали на его просторной груди, а пуговицы форменного сюртука будто раскалились от напряжения. Он был выше ростом и Иконникова и губернатора, но по своей плотности не представлялся великаном.

Иконников намерен был откланяться, ибо губернатор всегда принимал доклады жандарма с глазу на глаз.

— Прошу вас остаться, — приказал губернатор и рукой ткнул в кресло.

Иконников непринужденно устроился, заложив ногу за ногу, поставив на колено бювар. Комаров недовольно покосился, щелкнул каблуками и шпорами, хорошо отделанным голосом приступил:

— Волнения в губернии продолжаются. Крестьяне подписывать уставные грамоты отказываются. Особенно в том же Иньвенском округе, где бунтовали год назад. Крестьяне Юсьвенской волости, которых газеты ставили в пример, от подписей своих отрекаются, оброки не платят.

Губернатор, слушая Комарова, тайком за Иконниковым следил. Но на лице чиновника особых поручений было только вежливое внимание.

— Что вы обо всем этом думаете? — повернулся к нему Лошкарев, когда подполковник, снова сыграв каблуками, закончил.

— Необходимо внимательно рассмотреть причины каждого волнения, — поднявшись, ответил Иконников. — Только тогда можно будет обобщать.

— Я не требую от вас исследований, — досадливо поморщился губернатор. — Лишь первое впечатление.

Иконников, чуть прищурясь, глянул на портрет императора, лаково блестевший над Лошкаревым; император был подробнейше выписан среди тяжелых знамен на белом иноходце, изящно попирал розовый вольтрап с золотыми царскими вензелями.

— Это уже второе впечатление, ваше превосходительство. Первое было в феврале. Крестьяне приняли манифест, также примут уставные грамоты. Затем вспыхнут волнения, когда начнется размежевание земли…

— Верно он говорит, — обрадовался Комаров. — Не давать поблажки сегодня. В бараний рог скрутить сочинителей, поджигателей, студентов!

— Государь предупреждал нас, — остановил его Лошкарев, — в столь сложной обстановке действовать спокойнее, возможно осмотрительней и мягче.

— Частное сообщение, ваше превосходительство, — опять вытянулся Комаров. — В Пермь административно прибыл бывший студент Горного института Бочаров. Хранение прокламации «К молодому поколению». Поселен в Разгуляе у вдовы Поликуевой.

По сухому лицу губернатора пробежала тень, губы вытянулись, обнажив белые десны:

— Мы изгоняем от себя, они гонят к нам. Сами широко сеем… Вы свободны, господа!

Иконников с облегчением втягивал в ноздри студеный воздух, Кучер его Яков обернулся с козел, стянул с себя маску наличника:

— Шибко гнать-то, Александр Иванович?

— Шажком поедем.

Он поудобнее устроился в легковых своих санках, прикрылся полостью. Голова была тяжелой, покалывало под лопаткою. И все-таки день опять позади, и в библиотеке ждет жена, ждут товарищи.

— Трогай, Яша.

Кучер перебрал вожжи, чмокнул, лошадь шагнула боком, опытно отрывая приставшие полозья. Поплыли назад городская управа, мужская гимназия. У лавок Хребтова, Юхнева и Сыропятова толпились девицы: покупали бумажные маски и золоченые позументы. Пермь готовилась к святкам. В домах чистили сюртуки и жилетки, крахмалили манишки, дышали на сапоги. Ресторатор Голованов поклялся, что угостит до одури, до сблева своих завсегдатаев. Щами, жарким из поросенка, сычугом, просовой кашей, орехами и водкой накачаются солидные горожане. Парни и девушки в вывернутых шубах, в саванах будут бегать по домам, целоваться в темных уголках. Старики закряхтят над преферансом. В Благородном собрании мадам Лошкарева и прочие дамы-благотворительницы заведут концерты, балы, лотереи-аллегри.

Мошна, сытость, наряды — чем иным волнуются их закоснелые умы? Мимо них, не задевая, не тревожа, проходят эпохи, не для их глаз создают гении свои вдохновенные книги и полотна. Для кого же? Ангел-император и иже с ним громко ратуют за всеобщее образование и тайно удушают его. Ибо образование — суть свободомыслие. Лошкарев прямо говорит: «Скоро не будет дворников и прачек, всем чины подавай. Не подашь — загрызут…» Нет, мещане не загрызут. Мещане будут целовать зловонный след гидры, если она не захватит лапой угла их дома!

Александр Иванович поглубже упрятал лицо в воротник. Вопросы губернатора обеспокоили. Уж не расставляет ли Лошкарев силки, неужто все еще подозревает?..

— Приехали, Александр Иванович!

Отпустив Якова, Иконников взглянул на освещенные огнистыми пятнами закатного солнца два окна библиотеки, окна жилой половины, быстро взбежал на крыльцо. Сверху уже спешила жена, уткнула лицо в его шубу. Он провел ладонью по ее волнистым волосам.

— Простудишься, Анастасия. Что Сашка?

— Феодосий с ним играет. Дурачатся оба…

Она улыбнулась глазами, помогла Иконникову выбраться из шубы, пошла за ним наверх. Из библиотеки доносились возбужденные возгласы. Иконников узнал высокий, ломкий тенор подпоручика Михеля и глуховатый голос историка Смышляева. Опять спорят. После провала Моригеровского все расширяется трещина между сторонниками маститого историка и молодежью. Одни — за ниспошление рая земного свыше, другие — за взрыв снизу, изнутри. Одни склонны слушать церковные колокола, другие — «Колокол» Герцена. Ничего, доспорим до конца.

— Да, да, Анастасия, я сейчас пообедаю. Зови, кто голоден.

Иконников умылся, расчесал волосы, внимательно осмотрел себя в зеркале. Скоро двадцать девять. Ни молодость и ни старость — золотая серединка. Утихли благие порывы, философская мудрость появилась в глазах.