Самая дорогая бутылка в мире - Стенли Эллин

Позднее, когда я мало-помалу приобрел статус друга семьи, я узнал историю ее замужества, которое уже близилось к пятой годовщине. София — дальняя родственница своего мужа. Она родилась в бедной деревенской семье в горах Греции, воспитывалась в монастыре, впервые увидела Кассуласа на семейном вечере в Афинах и вскоре после их первой встречи, совсем еще девочкой, вышла за него замуж. Она может считать себя самой счастливой женщиной в мире, заверила меня София своим тихим голосом. Да, став избранницей такого человека, как Кирос… Без сомнения, можно считать себя счастливой…

Но она говорила так, словно изо всех сил старалась убедить себя в этом. По правде говоря, казалось, она до смерти боится мужа. Когда он обращался к ней с самыми обычными словами, в панике отшатывалась. Я так часто наблюдал подобные сценки, что они стали для меня привычными, как и холодное вежливое пренебрежение, с которым он третировал жену, что внушало ей еще большую робость.

Все это создавало нездоровую обстановку в доме, потому что, как я заметил, любезный и обаятельный Макс де Марешаль всегда оказывался под рукой и успокаивал мадам. Некоторое время спустя я был поражен, осознав как часто мы с Киросом проводили вечера в Сен-Клу, обсуждая что-нибудь за стаканом бренди, когда в другом конце комнаты мадам Кассулас и Макс де Марешаль, сидя рядышком, вели доверительные беседы. Наверное, в таком тет-а-тет нет ничего подозрительного, но мне не нравилось, как они держались. Молодая женщина смотрела на него большими невинными глазами, а он по всем признаком тянул на матерого хищника.

Кассулас либо ничего не замечал, либо ему было совершенно безразлично. Конечно, он очень ценил де Марешаля. Он не раз говорил мне это, а однажды, когда тот слишком уж разгорячился, споря со мной о достоинствах разных сортов вин, сказал ему искренне встревоженным тоном:

— Спокойно, Макс, спокойно. Помни о своем сердце. Сколько раз доктор предупреждал, чтобы ты не волновался.

Для Кассуласа такая заботливость абсолютно нехарактерна. Обычно, как многие люди его типа, он казался полностью неспособным испытывать глубокие эмоции.

По правде говоря, он лишь однажды выразил подлинные чувства по отношению к своему не вполне удачному браку. Мы осматривали его винный подвал, и я отметил, что дюжина бутылок «Вольней-Кайера» 1955 года, которые он только что приобрел, скорее всего не оправдают ожиданий. Он сделал ошибку, купив их. В данном случае, откупоривая пробку, надо быть готовым к тому, что вино прокисло.

Кассулас покачал головой.

— Я не ошибся, а сознательно пошел на риск, мсье Драмонд. Я не ошибаюсь. — Он едва заметно пожал плечами. — Ну, возможно, только однажды. Когда берешь в жены ребенка…

Больше он ничего не сказал. Тогда он в первый и последний раз затронул эту тему. Со мной он желал говорить о вине; правда иногда, уступая просьбам гостя и потому что я внимательный слушатель, рассказывал разные истории из своего прошлого. Мое существование можно назвать однообразным. И мне доставляло истинное удовольствие постепенно, по частям, узнавать подробности жизненного пути Кироса Кассуласа, который в детстве промышлял воровством, в юности — контрабандой, а к тридцати годам стал мультимиллионером. Детали его биографии волновали меня так же, как Кассуласа мои истории о знаменитых сортах, которые, подобно «Нюи Сент-Оэну», казались капризными, обладали неопределенным вкусом, созревая в бочонках, и вдруг каким-то чудом преображались в великолепные вина.

Тем временем Макс де Марешаль был в ударе. Видя в какое волнение он приходит во время наших бесед, я с трудом сдерживал улыбку вспоминая, как он когда-то назвал Кассуласа фанатиком. Такое определение больше подходило ему самому. Да, если что-то в нем можно назвать фальшивым, то уж никак не страсть к легендарным винам.

Следующие несколько месяцев Кассулас держал свое слово. Он пообещал, что больше не станет торговаться со мной по поводу драгоценной бутылки «Сент-Оэна», и действительно ни разу не упомянул о ней. Мы довольно часто обсуждали этот сорт, а де Марешаль просто помешался на нем. Но как ни велико было искушение предпринять новую попытку, Кассулас не нарушил обещания.

И вот, в один мрачный, холодный и дождливый день в начале декабря, мой секретарь приоткрыл дверь офиса и, охваченный священным ужасом, объявил, что явился мсье Кирос Кассулас, который желает поговорить со мной. Его визит оказался полной неожиданностью. Хотя я смог убедить Софию Кассулас, у которой, кажется, на всем свете не было ни одного друга, кроме де Марешаля и меня, несколько раз пообедать вместе, когда она приезжала в Париж за покупками, ее супруг до сих пор ни разу не удостаивал меня чести принять его в моих владениях, и сейчас я никак не ожидал его.

Кассулас вошел в сопровождении де Марешаля, как всегда нарядного, который едва сдерживал лихорадочное возбуждение. Мое удивление возрастало.

Мы едва успели поздороваться, как де Марешаль перешел прямо к делу.

— Бутылка «Нюи Сент-Оэна» 1929 года, мсье Драммонд, — объявил он. — Вы, наверное, помните, что когда-то оценили ее в сто тысяч франков.

— Только потому, что никто ее не купит за такие деньги.

— Возможно, вы все-таки продадите ее дешевле?

— Я уже ясно сказал — не продам.

— Немыслимые условия, мсье Драммонд. Но вам, наверное, будет приятно узнать, что мсье Кассулас теперь готов заплатить вашу цену.

Я в немом изумлении повернулся к Кассуласу. Прежде чем ко мне возвратился дар речи, он извлек из кармана чек и как всегда бесстрастно вручил его мне. Я невольно взглянул на бумагу. Чек выписан на сто тысяч франков. Двадцать тысяч долларов по нынешнему курсу.

— Да это просто смешно, — выдавил я наконец. — Я не могу его принять!

— Но вы должны! — встревожено воскликнул де Марешаль.

— Очень жаль, но ни одна бутылка не стоит и части такой суммы. Тем более вино, которое, возможно, уже погибло.

— Ах, — небрежно произнес Кассулас, — очевидно, именно за возможность открыть его тайну я и плачу вам.

— Если это единственная причина… — возразил я, но Кассулас покачал головой.

— Нет, по правде говоря, друг мой, ваше вино решает для меня трудную проблему. Скоро наступит знаменательный день, пятая годовщина моей свадьбы, и я не знал, как нам ее отпраздновать. Потом меня озарило. Лучше всего открыть «Сент-Оэн» и выяснить, сохранил он еще свои качества, так ли безупречен, как во времена зрелости? Что может глубже тронуть женщину при подобных обстоятельствах?

— Тем хуже, если вино погибло, — возразил я. Моя рука так сжимала чек, что бумага стала теплой. Мне хотелось разорвать его, но я был не в силах.

— Неважно. Беру весь риск на себя, — заявил Кассулас. — Конечно, вы тоже должны присутствовать и сами оценить вино. Я настаиваю. Это событие запомнится надолго, чем бы оно ни закончилось. Небольшая компания, за столом только четверо — и бутылка «Сент-Оэна».

— Украшением стола должен стать антрекот, — вздохнул де Марешаль. — Разумеется, телячий. Он прекрасно подойдет к вину.

Они добились своего: я сдался. Медленно сложил чек на сто тысяч франков и сунул в бумажник. В конце концов, я занимаюсь виноторговлей ради заработка.

— Когда вы собираетесь устроить обед? — спросил я. — Помните, необходимо, чтобы бутылка несколько дней находилась в стоячем положении, прежде чем вы нальете вино в графин.

— Естественно, я это предусмотрел, — ответил Кассулас. — Сегодня понедельник; обед состоится в субботу. Времени более чем достаточно, чтобы прекрасно подготовиться, вплоть до мелочей. В среду я распоряжусь, чтобы в столовой поддерживалась соответствующая температура и там подготовили специальный столик, где должен стоять «Сент-Оэн», пока не уляжется осадок. Потом комнату на всякий случай запрут. К субботе осадок полностью уляжется. Но я не собираюсь переливать вино в графин. Его будут наливать прямо из бутылки.

— Рискованно, — заметил я.

— Нисколько, если держать ее твердо. Вот так. — Кассулас вытянул сильную короткопалую руку, которая вряд ли дрогнет. — Да, такое замечательное вино заслуживает, чтобы его наливали именно так. Думаю, мсье Драммонд, теперь вы видите, что я готов при необходимости пойти на риск.

У меня появилась веская причина вспомнить эти слова, когда через несколько дней я встретился с Софией. Она позвонила мне рано утром и спросила, не смогу ли я позавтракать с ней в ресторане и поговорить наедине. Полагая, что приглашение связано с ее собственными планами семейного торжества, я охотно согласился. Но благодушное настроение испарилось, как только я увидел юную супругу Кассуласа за столиком тускло освещенного полупустого зала. Она выглядела очень испуганной.

— Что-то случилось? У вас неприятности?

— Все очень скверно, — жалобно отозвалась она. — И вы единственный, к кому я могу обратиться, мсье Драммонд. Вы всегда были так добры. Вы мне поможете?