Маленький человечек - Менделе Мойхер-Сфорим

Еврейский писатель И. Линецкий, современник Менделе Мойхер-Сфорима, однажды заметил: сатира — это такой жанр искусства, когда художник, создавая свои произведения, смеется плача, а читатель плачет смеясь. Подобная сатира свойственна и Менделе, соответствует его демократически-гуманистическому миропониманию. Ее эмоционально-пластические особенности воплощены в образах романа «Фишка Хромой» и повести «Путешествие Вениамина Третьего».

Сюжет романа можно передать в нескольких словах: слепая жена Фишки, жившая попрошайничеством, научившая и мужа побираться, изменила ему. В Фишку влюбляется горбатая девушка. О светлом и радостном общении двух калек рассказывает сам Фишка.

Автором детально описаны проделки «рыжего здоровенного детины», преследующего Фишку и несчастную девушку. Развитие фабулы происходит на фоне издевательских проделок нищих бродяг. Рыжий измывается над Фишкой, часто избивает его и тихую, прекрасную душой горбунью. «Сознайтесь, — спрашивает Шолом-Алейхем, — не защемило ли у вас в груди от простодушного, наивного рассказа Фишки? Вот в этом-то и кроется великая тайна, разительное искусство Абрамовича: мимоходом, как бы невзначай, он вас глубоко тронет, за душу возьмет, увлечет, вырвет из груди вздох, а иногда даже и слезу».

В предисловии к «Фишке Хромому» Менделе пишет: «Я постоянно вожусь с нищими, бедняками, обездоленными. Перед ними глазами вечно носится сума, исконная еврейская сума. Куда б я ни повернулся, всюду мне мерещится сума; о чем бы я ни вздумал рассказать, мне приходит на ум сума». Фишка — индивидуальная и типическая личность, однако выгравирована так выпукло, что воспринимается читателем как обобщенный образ торбы, сумы.

Менделе Мойхер-Сфорим владел многими эстетическими приемами: комедийностью характеров, комизмом положений, композиционной совместимостью лаконического авторского слова с повествовательной речью персонажей. Они воплощены в романе «Фишка Хромой». Создавая же «Путешествие Вениамина Третьего», он использовал художественную сатиру в сочетании с лирическим юмором.

Слава Менделе росла. Своим «Вениамином» он вышел на международную беллетристическую арену. В 1885 году писатель К. Юноша перевел повесть на польский язык, затем она была переведена на русский и чешский языки под названием «Еврейский Дон-Кихот».

Мечтатель Вениамин убедил Сендерла-бабу (еврейского Санчо-Пансо) в необходимости поиска исчезнувших, согласно легенде, десяти древнееврейских племен, проживающих за горами Мрака. Влекомый мечтой о стране обетованной, горячим желанием принести обитателям Тунеядовки хлеб, свободу и радость, Вениамин шагает все вперед и вперед, вообразив, что украинское местечко Тетеревка и есть Стамбул. «Безумие» Вениамина, всегда готового заступиться за слабых и угнетенных, трезвая оценка событий Сендерлом и призыв его к возвращению домой — основные мотивы «Еврейского Дон-Кихота».

Естественно, когда люди кормятся сумой, они поневоле фантазируют о неведомых волшебных странах, где можно обрести кусок хлеба. Фантастические и комические картины приключений героев повести вызывают здоровый, исцеляющий смех.

Если в «Маленьком человечке», «Таксе», «Фишке Хромом» преобладает сатира, то в повести «Путешествие Вениамина Третьего» главенствует юмор.

«Путешествие Вениамина Третьего» имеет большую сценическую историю. Инсценированная повесть шла во многих театрах Европы. Много лет она была в репертуаре Государственного еврейского театра, где главную роль бессменно исполнял народный артист СССР С. М. Михоэлс.

К крупным произведениям Менделе следует отнести роман «Заветное кольцо», первые части которого появились в 1889 году в шолома-алейхемской «Еврейской народной библиотеке», и автобиографическую повесть «Шлойме, сын Хаима» (1899).

С 1881 года Менделе жил в Одессе. Наряду с литературной деятельностью занимался педагогической: руководил школой для обучения и воспитания еврейских детей.

Менделе с энтузиазмом встретил Великую Октябрьскую революцию. Однако вскоре после ее свершения скончался: это было 8 декабря 1917 года.

Дедушка еврейской литературы прожил долгую жизнь, наполненную великим и неутомимым трудом на благо народа.

Повесть впервые опубликована в петербургском еженедельнике «Колмевассер» с № 45 1863 года по № 6 1864 года. Издателем еженедельника был Александр (Сендер) Цедербаум (1816–1893).

Со слов Шолом-Якова Абрамовича, он, чтобы никто не дознался об авторе, свое первое художественное произведение на идиш подписал именем Сендерла-книгоноши (по-еврейски Мойхер-Сфорим). Это подлинное имя человека, таскавшегося со своей лошадкой и тележкой по окрестностям Бердичева. Однако Цедербаум всполошился — не метит ли писатель в него самого (Александр — Сендер — Сендерл)? Он недолго раздумывал и переделил имя Сендерл на Менделе. Так возник и вышел в свет Менделе Мойхер-Сфорим.

Повесть «Маленький человечек» произвела огромное впечатление и вызвала большой интерес у читателей. При жизни писателя она издавалась несколько раз (в 1865, в 1866 годах и в сильно переработанном виде в 1879 году). Сам Менделе характеризует свое произведение «краеугольным камнем новоеврейской (в отличие от древнееврейской. — М. Б.) литературы. С той поры, — подчеркивает Менделе, — я и подружился с языком идиш».

М. Беленький

Маленький человечек

Соблаговолите же, почтеннейшие, представить себе, как я, Менделе Мойхер-Сфорим, собственной персоной, глубоко задумавшись, стою осенней порой со своей тележкой где-то на дороге и не трогаюсь с места. Вам, быть может, заблагорассудится решить, что моя тележка увязла в грязи и я размышляю о том, как ее вытащить? Нет! Это было-таки в нынешнем пять тысяч шестьсот пятнадцатом году от сотворения мира[6], году, который благодаря своей на диво сухой восхитительной осени достоин быть занесенным в хроники.

На дворе еще стояло настоящее лето — было тепло, ясно. Скотина паслась на лугах, густо покрытых молодой свежепробившейся зеленью. Деревья стояли в своей изжелта-зеленой одежде, правда, местами поблекшей, изъеденной, растрепавшейся по краям, но у них еще и в мыслях не было раздеться догола, чтобы предаться, как обычно, зимнему глубокому сну. Всюду в воздухе носились длинные белые нити паутины — примета предстоящей хорошей, благодатной погоды, хотя календарь предусматривал грустные пасмурные дни и холодные дожди. Он, не в обиду ему будь сказано, не угадал, наврал, как водится, весьма основательно… Но не в этом суть.

А может быть, вам еще вздумается предположить, что я стоял со своей тележкой, потому что не знал дороги? Еще раз нет! Я очень хорошо знал, что там, где дорога раздваивается, она направо ведет в Глупск, а налево — в какой-то другой городишко, скажем, Кабцанск. Почему же я стоял? Проще простого — я никак не мог решить, в какую сторону мне податься. У меня были основания ехать в Глупск, — обменять там кое-какие товары и сбыть малую толику вощаных фитилей и ханукальных свеч[7]… Опять же у меня были причины съездить на ярмарку в тот, другой городишко, — вот я и стоял в затруднении посреди дороги — ни туда ни сюда. Размышляя, загляделся я на свою лошадку, которая спокойно почесывала шею об оглоблю и была, видимо, очень довольна задержкой. Я смотрел на нее таким взглядом, точно желал, чтобы она подала мне какой-нибудь совет. И тут же у меня возникла мысль передать решение всего этого дела ей, моей лошадке, — как она захочет, так пусть и будет. Не смейтесь, не смейтесь, почтеннейшие! Когда вдруг наваливаются сомнения и неизвестно, что предпринять, даже умные люди прибегают к самым странным средствам. Объясните мне, прошу вас, почему при подобных затруднениях хлопают себя по лбу и разглядывают складки на ладони? Какие тайны скрыты в других подобных же способах испытать судьбу, в различных приметах? В таких случаях дураку везет: у него спрашивают и поступают по его совету. На свете очень часто бывает, что умные доверяются глупцам и предоставляют им руководить собой. Я знаю много таких дураков, которые играют значительную роль у крупных дельцов, у порядочных людей… Но не в этом суть.

Хлестнул я лошаденку, отпустил вожжи и дал ей волю везти меня, куда хочет. Лошадка повернула вправо, на дорогу в Глупск. «Что ж, — подумал я, махнув рукой, — веди, веди меня! Быть может, ты и права. Раз тебе нравится Глупск — пусть будет Глупск!»

Назавтра после утренней молитвы я прибыл в Глупск и, по своему обыкновению, подъехал прямо к синагоге. Не успел я оглянуться, а ко мне уже ринулась толпа евреев — пожилых, средних лет, молодых. Меня приветствовали, заглядывали в тележку, щупали товар, засыпали вопросами, как водится у евреев. Сорванцы-мальчишки из талмудторы[8] весьма дружелюбно встретили свою старую знакомую, мою лошаденку, шумно и весело здоровались с ней и уже готовы были рвать из ее хвоста волосы на струны.