Охота на императора - Рудольф Баландин

«Выход из этого гнетущего, страшного положения… один — революция, революция кровавая и неумолимая, революция, которая должна изменить радикально все, все без исключения основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка.

Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы; мы предвидим все это и все-таки приветствуем ее наступление, мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная!

…Мы изучали историю Запада, и это изучение не прошло для нас даром; мы будем последовательнее не только жалких революционеров 48 года, но и великих террористов 92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах.

…Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравствует социальная и демократическая республика русская!» двинем на Зимний дворец истреблять живущих там. Может случиться, что все дело кончится одним истреблением императорской фамилии, т.е. какой-нибудь сотни, другой людей, но может случиться — и это последнее вернее, — что вся императорская партия как один человек встанет за государя, потому что здесь будет идти вопрос о том, существовать ли ей самой или нет.

В этом последнем случае с полной верой в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: "В топоры!" — и тогда… тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет он нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам!

Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами».

Что на это скажешь? Сурово, уверенно, жестоко, вдохновенно, во многом справедливо и пророчески верно. Если не считать, что до победоносной революции, а затем кровавой гражданской войны оставалось еще 55 лет.

Появилась прокламация в чрезвычайно неудачное время. Вскоре после ее появления, в Духов день 26 мая, вспыхнул страшный пожар Апраксина двора в Петербурге и перекинулся на некоторые другие здания: В народе прошел слух, что сделали это революционеры, студенты (виновники пожара так и не были обнаружены). Затем произошло несколько громких событий.

Русский офицер стрелял в варшавского наместника графа Людерса, а когда его сменил великий князь Константин Николаевич (наиболее активный деятель по освобождению крепостных крестьян), то 26 июня последовало покушение и на него. В августе польские националисты устроили покушение на маркиза Александра Велепольского, вице-председателя Государственного совета царства Польского.

Все эти совпадения обеспокоили царское правительство и не на шутку напугали всех, опасавшихся революции на западный манер (хотя в России издавна вспыхивали только бунты, да были дворцовые перевороты). Отозвался из своею лондонского далека Александр Герцен: «В Петербурге террор, самый опасный и бессмысленный из всех, террор оторопелой трусости, террор не львиный, а телячий, — террор, в котором угорелому правительству, не знающему, откуда опасность, не знающему ни своей силы, ни своей слабости и потому готовому драться зря, — помогает общество, литература, народ, прогресс и регресс…

"День" запрещен, "Современник" и "Русское слово" запрещены, воскресные школы заперты, Шахматный клуб заперт, читальные залы заперты, деньги, назначенные для бедных студентов, отобраны, типографии отданы под двойной надзор, два министра и Третье отделение должны разрешать чтение публичных лекций; беспрестанные аресты, офицеры, флигель-адъютанты в казематах…

Оставляя в стороне смирительную литературу и будущих жильцов смирительного дома, мы обращаемся к действительно честным, но слабым людям и спрашиваем их: они-то чего испугались "Молодой России"? Добро бы они верили, что русский народ так и схватится за топор по первому крику: "Да здравствует социальная и демократическая республика русская»" Нет, они все хором твердят, что это невозможно, что народ этих слов не понимает и, напротив, озлобленный за пожары, готов растерзать тех, которые их произносят».

Вот уж поистине страх лишает рассудка. Наибольший вред государству от прокламации запальчивой и заносчивой, но по сути беспомощной, наносила именно такая нервная и непомерно сильная реакция. Если в ответ на слабый возглас разносятся громогласные вопли, если в ответ на детскую хлопушку следуют пушечные выстрелы (из пушек по воробьям), то не удивительно, что общество содрогается.

Герцен справедливо заметил, что «Молодая Россия» — «вовсе не русская; это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции». Она неуместна и несвоевременна, что усугубило ее совпадение с пожарами. «Ясно, что молодые люди, писавшие ее, больше жили в мире товарищей и книг, чем в мире фактов… Речь их такою и вышла, в ней нет той внутренней сдержанности, которую дает или свой опыт, или строй организованной партии».

И все-таки эту прокламацию запоем читали, переписывали и передавали из рук в руки именно те, к кому она была обращена — романтически настроенная русская молодежь, преимущественно студенты. В подобных случаях остается только дожидаться момента, когда отчаянный одиночка или сплоченная группа единомышленников постараются перейти от слов к делу.

Правда, какого-нибудь серьезного организованного выступления быть не могло за неимением соответствующей политической партии и полной отрешенности русского народа от подобных идей. Оставался лишь путь политического террора. В этом случае самой заманчивой целью был верховный правитель Российской империи.

Первым в ряду покушавшихся на жизнь царя суждено было стать Дмитрию Каракозову.

ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дмитрий Владимирович Каракозов (1840—1866) происходил из мелкопоместных дворян Саратовской губернии. Поступил учиться на юридический факультет Казанского университета. Его исключили за участие в студенческих волнениях; правда, спустя год восстановили. Он перешел в Московский университет, но через несколько месяцев был отчислен за невнесение платы за обучение.

У него, безусловно, были причины относиться без уважения или даже с ненавистью к существующему в России общественному укладу. Хотя он и принадлежал к привилегированному классу, но был беден. Однако, вступая на революционную стезю, он вряд ли руководствовался исключительно личными мотивами. Покушение на императора ничего хорошего ему не сулило.

К этому решению Каракозов пришел не сразу. Поначалу его увлекла борьба за студенческие свободы. По-видимому, на него произвели большое впечатление революционные события в Западной Европе и, главным образом, во Франции.

О причинах его решения переехать в Москву сказать трудно. Скорее всего, сыграла свою роль давняя дружба с его двоюродным братом Ишутиным, человеком незаурядным.

Николай Андреевич Ишутин (1840—1879) был потомственным почетным гражданином города Сердобска Саратовской губернии. С детства был решительным, бойким, общительным, любил и умел властвовать над сверстниками. Под его влиянием находился и Дмитрий Каракозов, отличавшийся нервностью, нерешительностью, внушаемостью.

В 1863 году Ишутин поступил вольным слушателем в Московский университет. Вскоре он организовал революционный кружок, назвав его загадочно — «Организация»). В это тайное общество входили студенты университета и Петровской сельскохозяйственной академии, преимущественно разночинцы. Их вдохновляли идеи Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова, а также западных социалистов.

Правда, сам Ишутин, возможно, увлечен был прежде всего своей ролью руководителя и вдохновителя группы заговорщиков. Ему нравилось чувствовать свое превосходство над простыми обывателями, студентами, вести двойную жизнь, не считаясь при этом с нравственными нормами.

«Ишутинцы» мечтали, сохранив в стране традиционный российский уклад, перестроить его на принципах социализма. По их мнению, российское общество должно строиться на началах крестьянских общин и кооперативных артелей. Для этого надо было сокрушить существующий строй, свергнуть царя. Однако такие цели приходилось скрывать от большинства участников кружка. Ишутин понимал: в народе радикальные меры не найдут поддержки.

Почему? Население по большей части бедствует, едва сводя концы с концами; находящиеся «при власти» неправедно богатеют, нередко за счет казнокрадства. Разве плохо отказаться от такого государственного устройства?

В данном случае, как это часто бывает, сказывалась распространенная в массах легенда о том, что верховный правитель хорош, а дурны его подчиненные, чиновники. Отчасти мнение было справедливое. Тем более что убийство царя само по себе могло бы принести народу не освобождение, а дополнительное порабощение. Кто знает, какой человек воссядет на трон? И почему бы ему быть добрее своего убиенного предшественника?