Ночь последнего обета - Юкио Мисима

СТАРУХА (совсем юным голосом). Похоже, где–то плещется фонтан, хотя ничего такого и близко не видно. А прислушаешься, так кажется, словно далеко–далеко накрапывает дождь.

МУЖЧИНА А. Какой красивый голосок, девственный и звонкий, как весенний ручеек.

ЖЕНЩИНА А. Слушаешь и… будто познаешь азы красноречия.

СТАРУХА (озираясь на задник сцены)… Все еще танцуют. А как при этом в окнах мечутся тени. И окна — вы только взгляните! — то внезапно зажгутся радугой, то вдруг исчезнут во тьме. И тут же на них замерцают пляшущие человечки, точно воссиял отблеск небесного огня. До чего удивительное зрелище!

МУЖЧИНА Б. Чувственный голосок, признайтесь, он пронзает в самое сердце.

ЖЕНЩИНА Б. Даже мне, женщине, стоит заслышать его, как сразу душа наполняется нежностью.

СТАРУХА. Вон и колокольчик звенит. Слышно гул экипажа и цоканье копыт…Чья эта карета? Что–то пока никого из наших высочеств–принцев я не заметила. Но ведь точно такой колокольчик принадлежит японскому императорскому дому… Ах, как в парке пахнут цветы. До чего же терпкий и сладкий аромат…

МУЖЧИНА В. Госпожа Комати не чета другим женщинам.

ЖЕНЩИНА В. Какой кошмар! Она же украла фасон моей театральной сумочки.

Тихо наигрывает вальс. Все принимаются танцевать, составив бокалы на подносы официантам. СТАРУХА и ПОЭТ — в прежних позах.

ПОЭТ (мечтательно). Очень странно…

СТАРУХА. Что странно?

ПОЭТ. Да как–то…

СТАРУХА. А ты, любезный, продолжай, продолжай. Догадываюсь, о чем ты хочешь сказать, пусть даже не успел произнести ни слова.

ПОЭТ (с воодушевлением). Вы такая…

СТАРУХА. Красивая — вот что ты жаждешь выдохнуть. Нет, правда? Ну так ни за что не говори! А проронишь — жизнь потеряешь. Абсолютно честно предупреждаю тебя.

ПОЭТ. Но…

СТАРУХА. Остановись, если жизнь тебе еще дорога.

ПОЭТ. В самом деле я потрясен. Разве это не наваждение?

СТАРУХА (посмеиваясь). Любопытно, а где ты видел на этом свете наваждение? В наши–то дни! Уж какое там наваждение! И потом, наваждение — это вообще–то слишком избито!

ПОЭТ. Но такие морщины…

СТАРУХА. Послушай, какие морщины?

ПОЭТ. Да нет, я хотел сказать, что как раз ни одной, ну совершенно не видно!

СТАРУХА. Вот именно! Разве будет ходить кавалер сто ночей подряд к даме, дожившей до глубоких морщин?.. Не выдумывай. Давай–ка станцуем. Ну, так идем.

Как только они начинают танцевать, официанты тут же уходят. И к трем танцующим парам МУЖЧИН с ЖЕНЩИНАМИ А, Б, В подключается еще одна чета, кружащая в вальсе. Чуть позже, рассевшись по отдельным скамейкам, парочки принимаются шептать о любви.

СТАРУХА (продолжая танец). Устал?

ПОЭТ (танцуя). Нет.

СТАРУХА. Ты что–то неважно выглядишь.

ПОЭТ. А я от природы такой.

СТАРУХА. Ответ вам засчитан.

ПОЭТ. Вот и сотая ночь на исходе.

СТАРУХА. Ну так что же…

ПОЭТ. Как что?

СТАРУХА. Отчего ты такой хмурый?

ПОЭТ внезапно обрывает танец.

СТАРУХА. Что случилось?

ПОЭТ. Ничего, голова что–то кругом идет.

СТАРУХА. Давай вернемся в салон?

ПОЭТ. Нет, лучше здесь. Там слишком шумно.

Они стоят, взявшись за руки, и озираются по сторонам.

СТАРУХА. Ну вот, прекратили играть. Перерыв… До чего же тихо.

ПОЭТ. Теперь в самом деле тихо.

СТАРУХА. Так о чем ты призадумался?

ПОЭТ. Да так. Вот подумал сейчас, а что, если нам сегодня суждено разлучиться, то… Тогда лет через сто… или все же, может, чуть–чуть пораньше нам снова предначертано где–нибудь встретиться?

СТАРУХА. Где же? Случаем не в могильном ли склепе? В аду или в раю? Да это же самые подходящие места для свиданий.

ПОЭТ. Нет, дайте подумать! Минутку. (Он закрывает и снова открывает глаза.) Да вот хотя бы здесь. Похоже, я опять наведаюсь сюда и непременно увижусь с вами на этом самом месте.

СТАРУХА. Да–да, в большущем парке, при свете газовых фонарей, на той самой скамейке, где лапаются эти щенки…

ПОЭТ. И все здесь останется прежним. Вот только, наверное, мы сами изменимся?

СТАРУХА. Ну, у меня–то точно не прибавится ни морщинки.

ПОЭТ. Ах, пожалуй, я одряхлею куда раньше вас.

СТАРУХА. Возможно, лет эдак через восемьдесят мир переменится к лучшему.

ПОЭТ. Да нет, единственное, что изменится, — это люди. А цветок хризантемы все равно останется хризантемой, пусть даже и через восемьдесят лет.

СТАРУХА. До чего тихо в парке! Занятно, отыщется еще где–нибудь в Токио такое местечко?

ПОЭТ. А все парки, похоже, приходят со временем в запустение.

СТАРУХА. Зато пташечки, видно, обзаводятся здесь потомством без всякого промедления.

ПОЭТ. И так дивно сияет луна…

СТАРУХА. А если, допустим, вдруг взобраться на дерево и окинуть взором всю местность вокруг, то… То почти как на ладони ты откроешь весь этот город в огнях, словно где–то рядом — да хоть на этом цветочном газоне — давным–давно поселилась луна. И тут же нахлынет чувство, будто весь мир с луной заодно.

ПОЭТ. А как мы поприветствуем друг друга, доведись нам встретиться лет так через сто?

СТАРУХА. Может, сколько дней и лун мы не виделись?

Садятся на скамейку в самом центре сцены.

ПОЭТ. И вы все же исполните свой обет?

СТАРУХА. Какой еще обет?

ПОЭТ. Обет сотой ночи.

СТАРУХА. А ты еще сомневаешься после всего того, о чем мы тут говорили?

ПОЭТ. Да, конечно же, в эту ночь непременно осуществится самое сокровенное мое желание. Но до чего же ноет душа? И какая–то смутная печаль терзает меня. Словно то, к чему стремился долгие–долгие годы, вот–вот окажется в твоих руках.

СТАРУХА. Наверное, для всех мужчин это и есть самое горькое чувство на свете.

ПОЭТ. А раз желание сбудется… Признаться, случись такое, то пожалуй, я обречен однажды пресытиться вами. А поскольку и вы, госпожа, способны когда–нибудь посеять в душе моей скуку, то… пусть хоть и на том свете жизнь обернется для меня сплошным кошмаром. И долгие луны, и дни накануне тихого моего угасания будут ужасны. Да меня же просто заест тоска.

СТАРУХА. Тогда лучше остановись.

ПОЭТ. Но! Теперь я не в силах.

СТАРУХА. Глупо неволить себя делать то, к чему совсем не лежит душа.

ПОЭТ. Наоборот! Душа моя только и просит об этом… Да я же совершенно счастлив и чувствую, как от радости душа моя возносится до небес, но… Но вместе с тем отчего–то неизменно накатывает легкая грусть.

СТАРУХА. Так ты же потерял голову от страсти ко мне.

ПОЭТ. Значит, вы сохраните невозмутимость, если потом меня одолеет скука?

СТАРУХА. Что? А мне все равно. Не ты, так кто–то другой напрасно примется обольщать меня сто ночей подряд. И вот тогда мне уж точно будет не до скуки.

ПОЭТ. Уж лучше мне сразу покинуть наш призрачный мир, потому что благо–приятный для этого случай выдается в жизни не часто. И вот нынешней ночью я как раз постараюсь воспользоваться им.

СТАРУХА. Слушай, хватит грузить меня такой чепухой!

ПОЭТ. Нет, я обречен на нынешнюю ночь. Если бы хоть на миг я смог вообразить, что проведу ее, утешаясь с другой, — увы! — меня тут же бросает в дрожь от одной только мысли.

СТАРУХА. Достойный муж не должен жить лишь для того, чтобы затем просто взять да умереть.

ПОЭТ. Как знать, может, он и умирает с тем, чтобы наоборот: как раз именно жить.

СТАРУХА. Ну, это слишком банально и пошло! 6

ПОЭТ. Тогда дайте совет, как мне поступить?

СТАРУХА. А ты давай дальше… продолжай просто жить. Вот и все!

ПОЭТ. Послушайте. Через какой–нибудь час, а может, через пару минут наконец–то наступит миг просветления. И в самую полночь вдруг засияет солнце 7. И тогда по улице заскользит огромный парусник. Его мачты раздует от ветра. А я ведь когда–то еще мальчишкой предавался грезам об этом. Сам не знаю почему. Вон уже парусник почти рядом с парком. Даже деревья зашелестели, точно волны на море. И на парусных реях птахи запели гимны… Да–да, я грезил в мечтах, что наконец изведаю такое счастье. Может, от радости у меня тут же остановится сердце?!

СТАРУХА. По–моему, ты просто здорово пьян.

ПОЭТ. Не верите? Да ведь всего через каких–нибудь пару минут здесь приключится совершенно невероятная вещь!..

СТАРУХА. На этом свете нет ничего невероятного.

ПОЭТ (глянув СТАРУХЕ в лицо, будто вспомнил о чем–то прежнем). Все же потрясающее у вас лицо!

СТАРУХА (в сторону). Если он промолвит еще хоть словечко, то непременно лишится жизни. (Пытаясь его остановить.) И что же потрясающего у меня в лице? Посмотри, до чего же оно уродливо и сколько на нем морщин! Раскрой получше глаза.

ПОЭТ. Морщин, говорите? Каких еще морщин?