База верхолаза (рассказы) - Николай Богданов

Теперь всем понятно.

Только самая любопытная всё же спросила:

— Миша, а какое же у вас прозвище?

Юный Макеев улыбнулся и ответил:

— Ясно какое: у нас, если дедушка Кряж, внучонок — Кряжонок!

Проводничок

Прошлой весной я участвовал в интересной экспедиции в центральные степи Казахстана. Пригласил меня профессор ботаники, исследователь этих диких мест.

Он каждый год отправлялся собирать степные травы для университетской коллекции.

Много людей он с собой не любил брать. Вот и сейчас — с ним всего две лаборантки, его помощницы по кафедре, умеющие хорошо определять растения, выкапывать и засушивать их среди толстых листов бумаги, да учёный секретарь Маргарита Петровна. Она была кассиром, завхозом, парторгом и художником экспедиции.

Эта девушка была моложе всех и строже всех. Она носила очки — тёмные, куртку — кожаную, штаны — лыжные и ботинки — на толстой подошве с шипами.

Профессор ценил её как художника: она замечательно точно умела рисовать с натуры цветы и травы.

Меня пригласили в качестве охотника и рыболова; профессор считал, что лучше взять ещё одного человека, умеющего доставлять дичь и рыбу, чем мёртвый груз продовольствия. Так я и поехал взамен двух ящиков консервов и мешка копчёностей.

Все мы уместились в крытом брезентом автомобиле-вездеходе с прицепной тележкой, на которой лежали палатки, папки для гербариев и прочее имущество. Обе лаборантки по очереди выполняли обязанности шофёра. Одна из них умела не только водить машину, но и чинить её: окончила курсы механиков.

Профессор подбирал себе помощников смелых и умелых. Эти девушки были снайперами, волейболистками, пловчихами, лыжницами. Но вот беда — они не умели разводить костры и вкусно готовить пищу.

Мы убедились в этом на первом же ночлеге. Разведя костёр, я занялся палаткой. А костёр прогорел, и я попросил Маргариту Петровну раздуть угольки.

Вот уж и палатка для ночлега готова, пора бы чайку закипать, а огня что-то всё нет. Взглянул я и увидел необыкновенное зрелище. Положив поверх углей сухой полыни и веток, Маргарита Петровна не дула, а дышала на костёр, раскрыв рот. Дыхнёт на угольки — чуть-чуть полетит пепел. Вздохнёт — а дым ей в рот. Откашляется и опять дышит. А из-под очков — слёзы: дым глаза ест. Нарочно ведь такого не придумаешь, чего изобретёт неумение!

— Да вы губы сложите плотней, как для свиста, и дуньте! — не выдержал я.

Свист у неё кое-как получился, а костёр раздуть так и не смогла. Очень этим смутилась и просила меня никому не рассказывать.

Ужин нам приготовили лаборантки такой, что даже сами не могли есть…

— Ничего, — сказал профессор, — на реке Кара-Кенгир мы возьмём в проводники моего старого друга, казаха Усенбаева. Это большой мастер готовить на костре дичь, рыбу, барашков, что и… — Профессор только покрутил головой, не в силах выразить словами, как вкусно готовит бывалый проводник.

Но каково же было наше огорчение, когда старого Усенбаева не оказалось на месте. И юрта его стояла у любимого родника — маленький холмик среди холмов, — и гуляли на просторе хранимые его семьёй колхозные овцы, а его и след простыл. Старик повёл в степь экспедицию — разыскивать лучшие места для новых совхозов.

Мы думали, что, явившись весной, чтобы застать степь в цвету, приехали раньше всех, но ошиблись.

Нам сочувствовали и жена Усенбаева, и его взрослые дочери, и их мужья, степенные чабаны. Но помочь ничем не могли. Никто из них не должен отлучаться от доверенных нм колхозных стад, да и не бывали они проводниками.

Мы чуть не до утра сидели, собравшись в кружок.

Пили чудесный ароматный чай, заправленный бараньим салом и чуть присоленный. Ели бешбармак и даже шашлык.

И я только удивлялся, что за войлочными стенами юрты в это время всё делается само собой. Собаки, деловито лая, загоняют овец, коз и коров; огонь в костре горит не угасая. И чьи-то ловкие руки просовывают то ведёрко с родниковой водой, то палочки с шашлыком, шипящим в собственном жиру.

Выйдя из юрты, я обнаружил, что всем правил шустрый мальчуган, очень оригинально одетый: в малиновой рубашке, выпущенной из-под бархатной жилетки, в трусах, в брезентовых сапогах, и в пёстрой бархатной тюбетейке.

Он носился как на крыльях и всё успевал: и овец загнать в кошары, и коров в загородку— на дойку, и кизяка в костёр подбросить, и шашлычные вертела с углей вовремя снять…

Все старшие были с гостями, а он им прислуживал как младший.

Вот этот-то мальчик нас и выручил. Подошёл утречком, когда мы с профессором, проснувшись, разбирали маршрут на карте, и сказал:

— Проводник вам есть!

Профессор широко улыбнулся:

— Что, вернулся мой старый друг Усенбаев?

— Нет, старый ещё в степи, а молодой есть. Арип.

— Кто это? Опытный человек?

— Да, конечно, Арип — опытный человек.

— Нам ведь не для того, чтобы показывать путь в степи, это мы найдём по карте, нам нужен такой… — …такой, чтоб и огонь развёл, и сготовил, и всё по хозяйству сделал, — продолжал мальчуган. — Дичь ощипал, рыбу почистил — ну всё-всё, чтобы вы только наукой занимались!

— Совершенно правильно, — сказал профессор, — такой вот рабочий человек, хозяин… Чтобы лёг позднее всех и встал раньше всех… и всё у него готово!

— Это как раз такой человек, — сказал мальчик уверенно.

— А он может с нами поехать?

— Да хоть сейчас, только ему надо предупредить женщин, что профессор приглашает его в проводники.

— Нам бы надо с ним вначале познакомиться, — напомнил я.

— Это можно. — Мальчик поправил чёрные вихры под тюбетейкой, вытер о трусы ладонь и, протянув её дощечкой, сказал: — Арип Усенбаев!

После некоторой доли затруднительного молчания мы пожали его обветренную, жёсткую руку, не сказав ни да, ни нет.

Приняв молчание за согласие, Арип быстро развернулся на одной пятке и, оставив на месте своего стояния лунку в земле, исчез так же неожиданно, как появился.

В самое затруднительное положение мы попали, когда Арип явился с заспинным мешком за плечами, в тех же стоптанных брезентовых сапогах, в бархатной жилетке поверх рубашки и с тюбетейкой на голове. К прежнему наряду добавился пионерский галстук.

— Вот я весь совсем… Много места не займу!

Это, конечно, было его самым несомненным достоинством, но не самым для нас нужным.

Профессор не знал, что делать. Я стоял за то, чтобы взять бойкого проводника, ловкость которого я нечаянно заприметил ещё ночью. Но Маргарита Петровна категорически заявила:

— Нет! Детский труд в нашей стране запрещён. Нельзя нанимать вместо рабочего ребёнка!

Сколько мы ни уговаривали её, что шустрый, деловой мальчишка в экспедиции может пригодиться, ничего не помогло.

Учёный секретарь, завхоз, кассир и парторг— все вместе в её лице заявляли нам, что незаконно брать в научную экспедицию несовершеннолетнего.

Арип то темнел, то бледнел; ему хотелось вмешаться, но он был воспитан в уважении к старшим и проявлял сдержанность. На каждое её возражение только бормотал про себя: «Правильно, верно…»

Так ведь и не взяла бы она Арипа, если бы я не вспомнил, как она смешно раздувала костёр.

— Маргарита Петровна, — сказал я негромко, ей одной, — этот мальчишка замечательно умеет разводить костры…

Что-то дрогнуло в лице учёного секретаря. А когда профессор добавил: «Известно ли вам, что я увлёкся ботаникой с тех пор, как меня в детстве взяли однажды в экспедицию», она сказала:

— Ладно, возьмём… Только платить ему будем половину жалованья.

Так несовершеннолетний Арип попал в нашу экспедицию половинкой проводника, на полставки.

И мы в нём не ошиблись.

При первом же ночлеге Арип показал такие таланты, что все только удивлялись. Во-первых, он указал ручей, не отмеченный на карте, но известный чабанам, с чудесной питьевой водой. Во-вторых, не только развёл костёр, тут же набрав кизяка, сухой полыни и каких-то прутьев, — он пошёл с электрическим фонариком, побегал с моим рыболовным сачком по степи и принёс под рубахой, перетянутой ремнём, полдюжины перепелов.

— Вот, — сказал он, улыбаясь так, что все его белые зубы засверкали на смуглом лице, — эти птички очень любезны, когда их жарят на вертеле…

Он не совсем твёрдо знал употребление в русском языке некоторых слов, и иные фразы звучали в его устах довольно забавно.

Перепела показались нам действительно очень «любезными», когда он поджарил их целиком на вертеле, ловко, как фокусник, повёртывая каждую птичку над углями так, что ни одна капля шипящего жира не упала в огонь.

Дичь жарилась в собственном соку и была вкусна — пальчики оближешь! Мы ели, и я особенно громко хвалил молодого Усенбаева.