Феакийские корабли - Александр Рубан

А потом звук лопнувшей струны дошёл наконец до его сознания, и он понял, что здесь, на земле, этот звук может означать только одно: что струна лопнула. И, действительно, нащупал обрывки струны на своей лире. Струны, а не тетивы. На деревянной лире, а не на золотом луке.

«Какой позор!» — мельком подумал он, но эту малоприятную мысль тут же заслонила другая, совсем уже неприятная: «Что я им тут наплёл?» Он знал, что в принципе, с глобальной точки зрения, нет ничего страшного в том, что он им тут наплёл. За годы и годы Демодок основательно изучил психологию эллинов и знал, что потом (потом-потом, через много пересказов) греки всё перепутают в его песне, переиначат и поменяют местами. И окажется, что сначала был выстрел Эрота, нечаянно (конечно же, нечаянно!) поразивший его пенорождённую маму, а уже после выстрела — похищение… Но ведь это будет потом, через много лет, а сейчас-то ему как выкарабкиваться? И ещё дурацкий разговор с сорванцом — хорошо, если греки его просто не поняли.

Демодок с усилием поднял голову и прислушался. Да. Греки, слава богам, просто не поняли его разговора с Эротом. Они настороженно молчали и ждали продолжения песни.

Демодок, тоже молча, принял из предупредительных рук Понтоноя свою суму, торопливо нашарил в ней комплект запасных струн, размотал, отделил нужную, сел и поставил инструмент на землю, зажав его коленями. На ощупь натягивая новую струну на место оборванной, певец лихорадочно прикидывал варианты, ни один из которых — он уже давно это понял — всё равно не осуществится. Здесь ничего нельзя придумать заранее. Здесь надо просто петь. Видеть то, что поёшь, и — петь. И будь, что будет.

Глава 2. Любовь — не драчка

Гефест уже извёл на невидимую проволоку весь наличный запас дефицитного в медном веке железа, аккуратно развесил мотки по стенам и теперь бесцельно хромал по кузнице, явно не зная, что дальше делать с этим полуфабрикатом и на кой Демодок он вообще понадобился. Проходя мимо, заглянул в глубокую нишу, где третий десяток лет пылился в небрежении его механический слуга. Правый (рубиновый) глаз чудища выжидательно загорелся, массивная голова со скрипом повернулась навстречу хозяину. Молча постояв перед бесполезным болваном, Гефест уныло отвесил ему щелбана в золотой, с выщерблинами от гвоздей, лоб и захромал дальше. Сняв со стены один из мотков, нащупал конец невидимой нити, намотал на палец и дёрнул. Удовлетворённо хмыкнул и дёрнул ещё раз — посильнее. Нить тоненько взвизгнула, но не поддалась.

— Силки для Артемиды? — пробормотал Гефест и с сомнением покачал головой. — Вряд ли. Не собирается же она разом переловить всю дичь у себя в лесах…

— Сети, — вполголоса подсказал Демодок, и Гефест медленно повернулся к нему.

— Железные сети? — переспросил бог.

— Вот именно, — всё так же вполголоса подтвердил певец. — И поторопись, дружище: скоро они тебе понадобятся.

— Мне? — снова переспросил Гефест. — Зачем? — Но Демодок уже тронул струну, и мастер заторопился, один за другим срывая со стен мотки и нанизывая их на медный прут. — Мог бы и сразу сказать… — недовольно пробурчал он, отыскивая в груде инструментов на полу вязальные крючья.

— Да нет, не мог, — виновато возразил певец, задавая басовой струной ритм новой работе бога. — сначала я тоже не знал, зачем тебе эта нить, а потом у меня порвалась струна. Вот и пришлось тебе немного побездельничать.

— Ну-ну… — буркнул Гефест. — Сама порвалась? — Он искоса глянул на Демодока, но тот сделал вид, что не расслышал вопрос. — А потом окажется, что всё это я придумал! — Гефест раздраженно кивнул на уголок сети, уже возникающей из-под его пальцев (лишь узелки слабо поблескивали в отсветах горна). — Не Демодок придумал, а я… — он обиженно замолчал и с шумом поддёрнул железные нити.

— Не нравится? — улыбнулся певец, с удовольствием следя за движениями узловатых, божественно ловких пальцев.

— А кому такое понравится?

— Всем, — уверенно сказал Демодок. — Всем, кроме тебя. Потому тебя и недолюбливают на Олимпе, что тебе это не нравится. — Гефест угрюмо молчал. — Шёл бы ты в люди, а? — неожиданно для себя предложил Демодок. — Научился бы воображать, придумывать. Творить…

— И помер бы через двадцать лет? — хмыкнул Гефест. — Ищи дураков!

— Ну что ж, тогда не обессудь, — вздохнул Демодок. — Тогда плети свою сеть и помалкивай. Да плети побыстрее — я скоро вернусь.

Алкиноевы гости, естественно, не слышали этого разговора: на сей раз Демодок не позволил себе увлечься. Они восхищались искусной работой Гефеста да, быть может, сумели заметить, что бог раздражён и чуть более обыкновенного угрюм. Но объяснят они его угрюмость по-своему — и очень скоро. Возможно, даже не придётся останавливать время: Арей нетерпелив, а стрелы Эрота, как выяснилось, действуют безотказно…

Воздух в оливковой роще был тих и прозрачен. После давящих сводов Гефестовой кузницы, после тускло-багровых отблесков на её закопчённых стенах здесь дышалось легко и глазам было больно от света. Бренчанье кифары и гомон пирующих почти не доносились сюда с вершины Олимпа; Демодокова лира легко и сразу вписалась в шелест листвы, в птичий пересвист, в еле слышный грудной смех Афродиты. Солнечные лучи, дробясь и расщепляясь в кронах, плясали по медным доспехам Арея, как попало разбросанным на траве. Разорванная туника богини бессильно белела, придавленная изукрашенным шлемом.

Сам Арей возлежал под сенью оливы в самодовольной позе утомлённого воина, только что взявшего Трою: ещё дымится всесокрушающее копье, ещё тяжко вздымается грудь после ратных подвигов, струйки пота ещё не просохли на лбу и глаза не потеряли недавнего блеска — лишь утомленные члены привычно расслабились, отдаваясь неге отдохновения. Кровоподтёки и ссадины на мужественном лице бога правдоподобно дополняли картину. Особенно хорош был заплывший левый глаз победителя. Четыре кривых параллельных царапины, через всю щеку протянувшихся от глаза до подбородка, делали синяк похожим на комету Галлея в негативном изображении.

Арей, блаженно откинув голову, бестрепетно подставлял лицо ветерку и ласковым рукам Афродиты. Чуть касаясь (уже не ногтями, а подушечками пальцев), богиня нежно вела вдоль царапин, трогала веки, скулы, подбородок, узкие губы любимого, растянутые в мужественной, хотя и не вполне правильной из-за повреждений улыбки. Сокрушённо смеялась, пытаясь большим пальцем оттянуть левый уголок Ареевых губ и сделать его улыбку чуть более симметричной. Вдруг закрывала свое лицо ладошками и звонко хохотала во весь голос, откидываясь на траву, и белые груди расплёскивались, вздрагивая от хохота, дразня мельканием алых бутонов.

— Ну чего ты, чего, — довольно басил Арей, скашивая глаза. — Ну подумаешь, царапина. Заживёт. И не такое заживало.

— Как ты меня тащил! — сквозь хохот выдавливала богиня и левой рукой бессильно хлопала его по тугому рельефу брюшных мышц. — Пёр! Пёр, как… — (Она бы сказала «как танк», но она не знала такого слова. Да и вообще боги начисто лишены воображения.) — Как я не знаю что!

— Штурм и натиск! — самодовольно откликался Арей.

— О да, ты был великолепен! — восклицала богиня. — По-своему великолепен, — лукаво уточнила она. — Очень по-своему…

— Это как? — насторожился Арей.

— Нет-нет, всё в порядке, милый… — Афродита поспешно склонилась над ним и закрыла Ареевы уста долгим поцелуем, а потом быстрыми пальцами пробежала вниз по его животу и приглушенно вскрикнула, словно только сейчас обнаружив там рваный шрам. — Что это? — спросила она, ощупывая ужасный след зарубцевавшейся раны.

— Так… — неохотно отозвался Арей. — Копьё Диомеда. Лет десять назад, ещё под Троей… Славная была драчка, только подзатянулась, вот и пришлось вмешаться, а то бы они ещё десять лет маневрировали. Ты видела меня в бою? Ну, так это ещё был не бой, а начало боя. Вращая мечом, я врезаюсь в ряды ахейцев. Трупы валятся в стороны — я их не замечаю. Ищу достойного противника. Естественно, не нахожу: все меня узнают и норовят уклониться от честной схватки.

— От честной схватки с бессмертным, — уточнила богиня.

— Ну да! — возмущённо воскликнул Арей, не замечая иронии. — И вот, только-только я разогрел кисть, как вдруг этот сумасшедший…

— Диомед?

— Диомед, Диомед. Ты меня не сбивай, а то я собьюсь… Этот сумасшедший поднимает копьё и отводит руку назад, явно целя в меня. В бога! Я снисходительно усмехаюсь, демонстративно откидываю щит за плечо и жду броска, зная, что после этого ему всё равно придется обнажить меч и показать своё искусство в настоящем бою.

— Значит, это было копьё Диомеда, — сказала богиня. — Но ведь он смертный. Как же он смог?

— Да ничего бы он не смог, если бы не Афинка! — недовольно фыркнул Арей. — Она ему и копьё направила, и силы удесятерила. Лезет, куда не просят, стратегша…