Люди, горы, небо - Леонид Пасенюк

Мне он не по душе. Низкорослый и не сказать даже чтобы коренастый, со сплюснутым лбом, над которым торчит ежастый пучок волос. Почти как у Попова. Но Попов умница и добряк по натуре. Этот — нет. У этого светлые пустые глаза. Их взгляд настораживает.

Впрочем, все это мнительность. Просто Беспалов малоразговорчив и, кажется, самовлюблен. Не такое уж редкое качество: ведь золотая медаль…

Мы идем следом за ним получать альпинистское снаряжение. Пора влезать в новую шкуру.

Слежу за Гришечкиным. Лицо у него вытягивается по мере того, как у ног вырастает гора всевозможного добра. Тут и веревка основная капроновая, выдерживающая груз от полутора тонн до трех. Тут и веревка вспомогательная, так называемый репшнур, на прочность которого тоже вполне можно положиться. Тут и ледоруб — вес как–никак… Немало тянут и клыкастые кошки для обуви, без которых не одолеешь ледового склона.

Если этим же летом альпинизм для Володи Гришечкина бесславно не кончится, то впоследствии ему предстоит включить в снаряжение с десяток скальных крючьев, да шестисотграммовый молоток для их забивки, да еще что–нибудь по мелочи…

Мне проще. Мне все это знакомо, и я уже ничему не удивляюсь. Я не удивляюсь даже тому, что оказался в отделении новичков, хотя рассчитывал ходить с альпинистами рангом повыше. Мне дали понять, что пять лет пробела в горовосходительной практике, отсутствие постоянных тренировок начисто смазали мои прежние достижения. Это ерунда. Скорее всего что–то там доктор на меня накапал. Он без конца морщился, когда выслушивал меня. Пожалуй, это он напрасно…

Впрочем, все равно. Мне нужно быть в горах, и я готов начать свой путь к большим вершинам с легкодоступной Софруджу.

Показываю ребятам, каким требованиям должен отвечать спальный мешок. Лучше всего, конечно, если он ватный. Высоко в гору, где крепкие морозы, мы все равно не полезем. Пуховым я не доверяю. Из него вылезаешь весь в пуху, похожий на жалкого птенца. В конце концов пух в мешке сбивается в одно место, и там жарко, а в другом месте между льдом и телом остаются только выхолощенный чехол да палаточная парусина.

Альпинизм — занятие чрезвычайно громоздкое. Ведь нужно учесть любую малость, вплоть до того, как завязаны шнурки штормовых брюк на щиколотках. Нельзя, чтобы трепыхалась просторная штанина. Вот так на Эльбрусе погиб когда–то австрийский альпинист Фукс — задев кошкой то ли штанину, то ли слабо завязанные тесемки, упал, покатился, и метров через полтораста–двести его нашли с разбитым черепом.

Катя Самедова смотрит на меня с уважением. Все–таки я, что ни говори, «бывалый»… Расту в собственных глазах. Даже грудь слегка выпячиваю — от природы я немного сутуловат.

— Сколько вам лет, Юра? — неожиданно спрашивает она.

Мне нелегко сказать: тридцать два. Для нее я уже вроде как пожилой.

Катя серьезно говорит:

— Я дала бы меньше — ну, двадцать пять или двадцать шесть…

— Вы мне льстите, Катя. Хотя, возможно, я действительно выгляжу моложе своих лет. Было время — спорт сыграл в моей жизни известную роль. Главным образом альпинизм, конечно… Поэтому, веря статистике, я рассчитываю прожить дольше обычного. Ну, не сто, так хотя бы девяносто…

— Жены, по–моему, должны гордиться мужьями–спортсменами.

Пожимаю плечами.

— Смотря какие жены. Да и спортсмены — они ведь бывают разные.

— Вы так говорите, будто у. вас печальный опыт…

— Опыт у меня действительно печальный: уже пять лет, как от меня ушла жена.

Лицо Кати, чуть тронутое то ли смуглотой, то ли солнечной пригарью, начинает просвечивать румянцем.

— Простите. — Она робко вскидывает глаза, и ресницы у нее трепещут. — Но ведь она не из–за спорта ушла?

Хочется съязвить, разговор как раз из тех, что таят булавочные острия, но почему–то не решаюсь, говорю уже безразлично, не ко времени:

— Не знаю из–за чего. Из–за всего вместе, наверно.

Подходит Беспалов — он в шортах, с крепкими, почти черными от загара бедрами. Чем–то весьма недоволен.

— Долго копаетесь. Скоро построение. Это вам не у маменек дома. Тут как в армии — успевай поворачиваться, если не хочешь схлопотать наряд вне очереди. Картошки на кухне много, а чистить ее некому.

Может, он и прав. Но даже в армии не положено разговаривать с солдатами таким тоном.

— Легче на поворотах, приятель, — советую я ему тихо, так, чтобы не слышали остальные: не хочу подрывать его авторитета. — Легче на поворотах: может занести.

Беспалов вскипел:

— Что‑о? — Глаза у него становятся круглыми и белыми, как пингпонговые шарики.

— Вероятно, каждый из нас за разумную дисциплину, но при этом каждый против хамства, — втолковываю я ему проникновенно. И, вырвав у него из рук инициативу (а то повел бы сейчас к начальнику лагеря), невинно осведомляюсь: — Хотите, продискутируем этот вопрос на общелагерном собрании? Насчет морального облика советского спортсмена?

— Ладно. Заткнись, — говорит он, сразу поостыв. — Мы с тобой еще побеседуем на эту тему.

— Как следует подготовься, — советую я ему, совсем обозлясь. — Прочти соответствующую литературу. Есть популярные брошюрки.

— Не надо, — вмешивается Ким Попов. — Ей–богу, ребята, не стоит на лоне такой природы затевать элементарную склоку. Тем более в самом начале потока…

Действительно, ни к чему это. Раньше я не был таким раздражительным. Раньше я был как гвоздь. Видимо, не прошли для меня бесследно годы житейского неустройства и непокоя. Да, скверно у меня с нервами. Видимо, пока ничего серьезного, но все же…

Вася Тутошкин говорит вслед инструктору:

— Ну, попался нам начальничек! Придется — так сырьем съест, не разжевывая.

— Бросьте, — говорю я устало. — Он один из лучших в стране скалолазов. Нужно хотя бы это в нем уважать.

На сие задним числом возражает уже Ким:

— Нужно и ему в тебе кое–что уважать — хотя бы то, что ты кандидат технических наук. Кстати, за что ты получил кандидата?

— Я работаю в научно–исследовательском институте оборонного значения. Как говорят, в «почтовом ящике». К сожалению, я не имею права говорить о том, чем занимаюсь. Так разве, в общем…

Попов меня понял. Ведь он и сам физик–атомщик. К моим годам, возможно, он достигнет многого. Если не будет засматриваться на чужих жен, даже мотивируя эту привычку поклонением культу красоты. Живая, а не мумифицированная красота — явление частного порядка. К ней не всегда можно приобщиться, предположим, так же, как приобщаешься к произведению искусства: пошел в музей и смотри сколько хочешь. И то не щупай!

Звучит гонг — это на построение.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Для начала нам предстоит взбежать на одну из вершинных залысин Семенов — Баши: всего два рюкзака на отделение с кое–какой едой; ничего лишнего. Но осуществим мы это панорамное восхождение в темпе. Оно должно выявить реакцию наших организмов на перегрузку. Если кто–нибудь окажется «слаб в коленках», дальнейшие, более серьезные испытания в горах будут такому товарищу решительно не по силам.

Рюкзаки достаются Тутошкину, как наиболее рослому, и почему–то Володе Гришечкину. Я возражаю. Я говорю, что нужно и девчонок приучать к грузу. У нас их трое, девчонок. Одна, правда, уже в возрасте — Янина Янковская. Она конструктор из Липецка. Ей, пожалуй, лет двадцать семь. Длинная такая — и потому неженственная, непривлекательная.

Посудачив между собой, отдаем рюкзак полегче девчатам. Те не возражают, одна только Венера Сасикян бросила на меня негодующий взгляд. Она считает, что не к чему раньше времени переутруждать себя.

Зато рюкзак Тутошкина утаптываем основательно. Ему все равно. Легкая рубашонка на нем вразлет, так что выпирает пуп, похожий на брелок в виде футбольного мяча. Морда простецкая. А золотистые волосы, свисающие на лоб, он изредка трогает пальцами, как бы подбивает, чтобы не распрямлялись кокетливые завитушки. Чего доброго, в такого и влюбиться недолго, несмотря на весь его непрезентабельный вид. Он не без обаяния, этот кладовщик. Жить ему, вероятно, легко и просто. Проще пареной репы.

Колонна растягивается необозримо: голова ее скрылась в лесу, а хвост еще мельтешит в лагерных воротах.

Через час, ломая строй, кого–то на подъеме обходим. Кто–то там, в переднем отделении, не выдерживает темпа. Какая–то девчонка.

— Трупики! — по–телячьи ликуя, восклицает Тутошкин в адрес незадачливого отделения: сострить, сказать что–то несуразное значит на его языке «выбросить антенну». Он их «выбрасывает» часто.

Кажется, я уже видел эту девушку из соседнего отделения, которая не выдержала темпа. Это Муся Топорик.