Подношение Гале - Анатолий Найман

Социо-био

Происходит война. И кончается. Мирнаступает. Но, боже, насколько он хужедовоенного. Сколько в нем жира и дыр,каждый раз все уродливее оружье,вместо луков секиры, фугасы на смену секир.

Боль осела, но ярость всплывает со дна,злоба день ото дня нестерпимее, жгучей,жажда случая, чаша с краями полна,не колеблясь убил бы, представься мне случай.Жизнью звать – то что только что было война.

Тут рождаешься – ты. Мир на новенького. Синева.Сдута пыль с духовых, снята стружка со струнных.Легких зернь и плоенье, муштра на плацу на раз-два.Зелень. Золото. Снег. О, органика юных!В вышних мир – ритм без слов, в нижних – пончо без шва.

В общем, жив. И что жив, ты привык. Но весенний призыв,год рождения твой. Ты в бега. Избегаешьминных ям, партизанских засад. И от смерша в отрыввроде как и ушел. Но подстрелен. Но живвсе еще. Но ангина, но тиф.Это жизнь, а у жизни не выиграть. Ты погибаешь.

Фернандо

Кто Фернандо? Я хочу рассказать о Фернандо,только кто он? Я проснулся от голоса ночью,с удареньем представился он: Фернандо(я, как помню, ответил: да бросьте, да ладно!)и пустой протянул мне рукав.Или это сказал он кого-то позвав?И бегучий буквенный змей Таймс-сквера,где ночная рулетка огня ослепительней дня,всосал в себя собственный хвост-многоточьевслед за именем, всем известным – кроме меня:я же зритель, не герой сновиденья-премьеры.

Никто не внушай мне, что это сигнал оттуда,что сон – ожог сладострастья, предвестник блуда,что мелкий Фернандо бес и полет шмеля,и это мне черная метка: ты голь, земляи в землю отыдешь. Не надо, что я невротик,меня убеждать. Совсем не оттуда – напротив,тут акт о капитуляции. Моей. Дескать, да,сдаюсь, все готово. Здесь. Я готов. Туда.

Рык фыркающий, бой барабана грубый.Лик карнавальный – безносый, безглазый, безгубый.Имя фрегата Великой Армады. Десантбезостановочной непобедимой толпы фернанд.

А все-так жаль, а все-таки жаль, что сдача.Меня. И всех – но как меня одного.Меня одного. Не нас, не толпу. Мы – кляча:по выбитой стесанной до ничего полосеотсюда, где каждые тик и так – торжество,где было все, что мне дорого, были все,плестись в такую дыру и даль,рассеиваясь, уже ничего не знача, —жаль.

Так, Фернандо, и передай там: жаль.

От конфеты валялась обертка и в фантик…

От конфеты валялась обертка и в фантикнапросилась сложиться. И в ямину шлюзопустил я вручную, настырный романтик,отшибая и детство, и приторный вкус.Как на съемках. Совпало все тютелька в тютельку.Механический голос: «Закройте окно, —произнес, – занавеску не трогать». И тут толькоя опомнился, как это было давно.

Иларион

Огородили решеткой метров квадратных стовытянутых в длинупо сторонам от рельсов.Что если я – тянет тревожно – нырнувнутрь коридора под расписание рейсовмассой телесно инертной?Чтоесли я выдавлен электричкой в странуокажусь сени смертной?

Было такое, бывало, случалось.Иларион не помышлявший себя убиватьмирно стоял ждал чтобы мимо промчаласьгруда грохочущая. А через день – отпеватьвышло. Его, окошко, московский с вороной дворик.Вязки домашней свитер, отложной воротник.То, не знает чего, хоть факты и знает, историк,мытарства рода, могилы рода, и как лорнировалпрадед будущее, и как декламировалправнук баритонально «к устам приник».А на помин, на закуску вопли генсека,в собственной коже барахтаясь, он призывал:вы там, в очках! ухнем! а ну-ка! да все-ка!а что нука-всека, зал ухватить прозевал.

   Риска и страха сварка-пробел,   страстью растравленный горбясь скорбел.

Что тут к чему, дай разобраться, летопись.Где между Раем и Русью граница прошла?Грустно. Торф бы хоть тлел, коптилка хоть теплилась,звякал царь-колокол, дружба визжала пила.По трудодням, по железной дороге, по тундрегиблый рудничный гремит безоглядный шансон.Ловят тех, кто лиловей, мрут – кто изумрудней.Ты мне с чего на память приходишь, Иларион?

Родина как пространство сносилась, истлела…

Родина как пространство сносилась, истлела.Но в планете как родине та же играет кровь,за горизонтом особенно, там она юное тело,груди – снежный рельеф, лоно – дали, облачко —бровь.Это непобедимо, вроде в сердце укола.Вожделеньем к монгольской бесконечной ездеженщин верхом был ужален венет Марко Поло,как потом Казанова. Это всегда везде.

Пахнет казашка замшей, материком, суховеем,мужем, ее на службу подвёзшим, когда на немодеколон уже высох, пульпой бумажной, клеемгодового отчета и, конечно, конем.Но для казашки пахнет, будь хоть джейраноликаона как царица Томирис и платиновой зашорьмаской глаза, не арык сам, а журчанье арыкаи кислородной подушки в антициклонах зорь.

Так я, по крайней мере, вижу ее и помню,чужеземка, кентаврша, в свет выбившееся жлобье,чья-то прихоть, всадившая в прихотливца обойму.Хлам моя европейскость, жезл дикарство ее.Ибо надоедает. Свое. Ну жив слишком долго.А усильем любить – как удить: наживка снялась.Жизнь заграниц – экзотическая наколка,руки-ноги на месте, но непонятна связь.

Да и не ждет никто никого. То ли усталиждать, постарели, и рады бы, просто нет сил:прибыл, встречал, проездом, спешу – как на вокзале.То ли и я с виду сам новосел, сам старожил.Родина – к завучу вызов родичей, в строку лыко,если она не солнца спутник, не шар земной.Греет патриотизм – хоть имя и вправду дико —сводкой погоды с широт, где жарко зимой.

Дягилев

An elica archan elica L.

Есть дягиль, ангел для – архангелов: растенье.Сорняк, а выдернуть да сгрызть, и суетана дно осядет дня, в кальянный дым кофейни,в стекло зеркальное поверх мазни холста.Он, дикий – снадобье, чумных надежда, гибельбактериальных флор. И пряность грубых блюд.И силос, наконец. Но корень слова – тигельс сережкой в жижице золотоносных руд.

А мы прикорневых розеток мякоть топчем:еще бы красота – куда ни шло, милейхоть глазу было бы, но нет, бурьян. И, в общем,мы выше этого, соцветий и стеблей.Что жизни смысл, ау? Душа душой, но телокуда как хорошо, пускай в нем мрак и муть.Единственно оно, кто в силах делать дело,и столько сделало, что можно отдохнуть.

Что можно отдохнуть – так это называлось.И пелось как романс. И думалось всерьез.Не спальня, не пикник, но театральный ярусдля утоленья чувств и исполненья грез.

/////

Туда, туда, домой, за юностью, за шаньгами,с Лагуны на Урал, в батист инфант от сквернбульварщины махнуть – в комбинезоне ангела,то-бишь, как дух, как фавн, Булонским лесом в Пермь! —

на луг, где своего не открывают именичины небесные, ни злаки, ни цветы,где жизни: удиви! – велим – ты удиви меня! —и навсегда с тех пор, как с няней, с ней на ты.

Что дар? Не плод. Не плюс. Не груз, что носит тельнаякоровка. Дар есть гон артистами новизн,как нимф богами. Бой с собой-спецом. Дуэльноекровосмешенье. Цепь смертей – таланта жизнь.

Хрящей голосовых и пальцев сброд заякорив,сосков, а главное, крутых подъемов стоп,из них, из ничего сложил искусство дягилевделеньем корневищ на площадях европ.

/////

Трава как замысел. Еда. Матрас.Аптека. Степь. Трава как гениальность.Коко Шанель – мой нюх ее потрясна благовонья, линию, тональность.Голодный, я траву такую – сныть —жевал. Сосал кипрей – разнежить волю.То только и умею я, что жить.Мне ли не знать? Я родился травою.Что ангел – в услуженье, ерунда:травинкам гнуться в радость без натуги.Архангелы – когда так господасиятельны, то светятся и слуги.

/////

Из лож Россия – гран-гала, где умирают.Масовка, зрители, герои, списки трупп —все. Контролерши, гардеробщик, пусси-райот,

Конец ознакомительного фрагмента.