Флаг миноносца - Юлий Анненков

К нему подошел Федя Клычков - низкорослый широкогрудый матрос, прозванный самоваром за сложение и медно-красный цвет лица.

- Ну, как? - спросил Клычков. - Выпил водочки, закусил водичкой? Как теща поживает?

Валерка угрюмо молчал.

- Люблю шикарный морской вид! - продолжал Клычков. - Правильный видок!

Тяжелее насмешек, тяжелее предстоящего наказания была встреча с капитан-лейтенантом. Валерке не дали переодеться, и он шел в каюту командира корабля, как был, в облипающей тело тельняшке, оставляя следы на сверкающей палубе.

Арсеньев процедил, не разжимая зубов:

- Немедленно отправить на берег.

- Разрешите сказать, товарищ...

- Не разрешаю. Снять с него ремень. Старпом видел в бинокль, где вы были. Десять суток строгого ареста.

Уже работали все котлы. На корабле царило то деловое оживление, какое бывает всегда перед выходом в море. Теперь никто не смеялся над Косотрубом. Не до того. Валерка захватил в кубрике свой сундучок и понуро побрел к трапу. Он так и не сменил тельняшку, и влага пятнами проступала на сухой форменке. Вдруг он услышал передающуюся по трансляции команду:

- Баковым на бак!

"Значит, снимаемся с якоря? Уходим? А я остаюсь на корабле?"

Валерка ошалело посмотрел вокруг, не веря своему счастью. Пробегавший мимо боцман Бодров огрел его по спине широкой ладонью:

- Повезло тебе, парень! Командир решил взять тебя все-таки в море, мокрого чемпиона!

Не помня себя от радости, Валерка кинулся бегом на свой боевой пост. Бодров с мегафоном уже распоряжался на полубаке:

- Выбрать левый! Пошел шпиль!

С рычаньем поползла, наматываясь на шпиль, якорь-цепь.

- Якорь чист! - доложил Бодров.

С ходового мостика донесся хриплый голос старпома:

- Якорь на место!

Арсеньев взялся за ручки машинного телеграфа:

- Оба - малый вперед!

Забурлила вода за кормой, и тронулись, медленно поплыли мимо корабля знакомые очертания берега. Темнело. В кильватер "Ростову" шел лидер "Киев". Корабли группы прикрытия снимутся позднее.

Вот уже скрылись Приморский бульвар и строгая колонна памятника затопленным кораблям. Промелькнуло здание Института Сеченова, а за ним маленькая Батарейная бухта, с которой у Арсеньева связано было столько воспоминаний.

При подходе к боновым воротам на мачте сигнального поста Константиновского равелина вспыхнули и погасли позывные. Город отодвигался все дальше и дальше. Только высоко на горе, в глубине бухты, светились красный и желтый огни Инкерманского створа. Они видны были еще долго, и Арсеньев подумал, что эти огни - единственное, что связывает его сейчас с Севастополем. Он усмехнулся этой наивной мысли и приказал лечь на курс 270 - строго на запад.

С открытого моря полз плотный туман. Корабль погрузился в него, и огни исчезли.

2. ГОТОВНОСТЬ No 1

Ночь ползла над Европой, над городами и заводами, над крышами и вершинами деревьев. Густая осенняя мгла покрывала Черное море, которое в старину звали Русским морем, а еще раньше - в эпоху эллинов - Грозным морем. Грозное Русское море распростерлось между Крымом и Анатолией, замкнутое с востока горами Кавказа, а с запада - обрывистыми берегами Румынии. Но как ни была темна эта ночь, на любом из берегов за черными бумажными шторами, за плотными ставнями теплились скупые военные огни.

В приморских деревеньках и в портовых слободках при неверном свете коптилок рыбаки чинили сети, потому что, несмотря на войну, нужно ловить серебряную скумбрию и золотистую кефаль, а потом нести свой улов в ивовых корзинах на рынок, чтобы можно было прокормить детей.

Долго не гасла настольная лампа в кабинете командующего Черноморским флотом. Тускло горели лампочки в тюремных камерах захваченной врагами Одессы, которую они назвали именем румынского фашиста Антонеску. А в Констанце невидимые сверху под глубокими козырьками прожекторы освещали подступы к нефтехранилищам - громоздким сооружениям из железа, цемента и кирпича. Под надежной охраной пушек, мин и сторожевых собак там покоились жирная нефть, тяжелое дизельное топливо и летучий бензин - живая сила кораблей, самолетов и танков.

Огни были всюду - невидимые, но существующие, глубоко запрятанные, но светящие. Только море не имело огней. Тьма царила здесь безраздельно и властно. Черно-зеленые литые волны перекатывались одна за другой, и не было им конца. Зыбкая, колышущаяся равнина над бездной - полмиллиона квадратных километров сплошного мрака, и мрак от морского дна до самого неба. Так было в древние геологические эпохи, когда одни только летающие ящеры носились над волнами на своих перепончатых крыльях. Так было и сейчас. Среди этого доисторического хаоса и непроницаемой мглы шел теперь незримый корабль - затерянный в волнах стальной клинок, несущий две с лишним сотни человеческих жизней. Уже несколько часов корабль шел с задраенными иллюминаторами, без отличительных огней, рассекая густую черноморскую волну.

Лейтенант Николаев вышел на полубак и остановился у борта. К нему подошел старпом Зимин. Некоторое время оба стояли молча, глядя на черную воду, мчащуюся внизу. Под форштевнем вскипала пена, она отходила в сторону и расплывалась где-то сзади тончайшими кружевами.

Молчание нарушил Зимин.

- Боятся немцы нашего моря. Оно для них чужое, дикое... А нам на руку и ночь, и туман.

Николаев ничего не ответил. Белые гребни все так же взметались над невидимыми волнами.

- Ты подумай, Павел Иванович, мы идем, идем, а им невдомек, что мы близко. Ни один вражеский корабль не выйдет в море в эту ночь.

В кубрике тоже шел разговор. Рассказывал боцман Бодров:

- ...Вот тогда мы и ударили под Григорьевкой ради того, значит, чтобы ликвидировать артобстрел Одессы. Эх, Одесса...

Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:

Я не знаю, осенью или зимой туманной

Мы вернемся в город наш, город наш желанный...

Это была грустная и все-таки бодрая песня. В конце Валерка даже повысил голос:

Мы, из Одессы моряки!..

- Тише ты, черт беспутный! - прохрипел Бодров. - Мало тебе вчерашнего?

Он вышел из кубрика, прошел по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль штормового леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно. "Не сходит с мостика", - подумал Бодров.

В кают-компании за столом без скатерти сидело несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенант Закутников пытался рассказать какую-то смешную историю, но весело не получалось. То и дело он поглядывал на часы: "Скоро ли рассвет?" Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с темными дугами под блестящими стеклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой:

- А ведь ты шутишь через силу, лейтенант. Не надо. И не смотри так часто на часы. Давай-ка лучше в шахматы. Твои - белые.

Замолчали. Гудение турбин глухо доносилось через переборку, и позвякивала в пустом стакане ложка.

Внезапно резкий звонок разорвал тишину: боевая тревога!

Кают-компания опустела. Корабль сразу ожил. По трапам, по коридорам побежали люди, с визгом задраивались люки. Непрерывный звонок раздавался еще около полминуты. Когда он затих, все уже стояли на своих боевых постах. Готовность No 1.

На востоке мгла серела. Стали заметны рваные очертания облаков.

3. "НА ПИСТОЛЕТНЫЙ ВЫСТРЕЛ!"

Перед восходом солнца знобко и неуютно. Свет медленно вытесняет тьму, и временами туманная мгла кажется еще непроницаемее, словно ночь делает последнюю попытку удержаться перед лицом наступающего дня. В этот тусклый час все кажется зыбким и расплывчатым. Острый холод стелется над водой, и люди поплотнее застегивают шинели и бушлаты.

Арсеньев провел на мостике всю ночь. Он сидел в своем кресле перед приборами, поблескивающими разноцветными лампочками, и изредка разжимал губы, чтобы отдать короткое приказание.

Вахтенный офицер у репитера гирокомпаса, старший помощник Зимин и командир БЧ-2 Лаптев не проронили за последние часы ни одного слова. Справа и слева на крыльях мостика, пронизываемые стремительным ветром, стояли у визиров сигнальщики. Начинало качать. Холодные брызги долетали до мостика. На полубаке все было мокрым. Орудийные башни, шпили, кнехты, якорь-цепи, тянущиеся по палубе из клюзов в цепные ящики, казались покрытыми липкой пленкой.

В 4 часа 30 минут с командно-дальномерного пункта доложили: прямо по курсу - берег. Дистанция 120 кабельтов.

Арсеньев поднялся с кресла:

- На румбе?

- На румбе двести семьдесят.

- Лево руля. На румб двести сорок. - Он перевел рукоятки машинного телеграфа на "Самый полный" и сказал, наклонившись к переговорной трубе: Выжать весь ход, сколько возможно.

Корабль уже лег на новый курс. Вероятно, где-то поблизости простирались минные поля. Может быть, справа, может быть, слева, может быть, прямо по курсу колышется на глубине нескольких метров металлический шар с чуткими отростками. Одно лишь прикосновение...