Всё торчком! - Владимир Фролов

– А тебя, как уж слишком рвавшегося из тельняшки, – рассказал Иван Васильевич, – я подстроил арестовать, чтобы ты выпал из общего потока. Сам понимаешь, зачем руководству училища были лишние хлопоты отправлять тебя одного догонять корабль, который в море? Тем более, что под рукой лежит твой рапорт. Я так и подсказал начальнику факультета, усек?

Я вспомнил тот закрепленный за училищем эсминец «Громкий», из Кронштадта, корабль цели, постоянно таскавший за собой на тросах конструкции для стрельб; я был на нем на практике один месяц после первого курса, трюмным, с вахтами через четыре часа по четыре, с непрекращающимися тревогами, где страшно простудился и приехал домой на каникулы весь в фурункулах. Как же я был благодарен этому лысоватому, с приволакивающим ногу после ранения практику – педагогу за его незавидный труд восстановления пошатнувшейся веры в Отечество у обманутых курсантов! И позднее, когда мне приходилось крайне туго по жратве и деньгам в студенческие годы, я ни разу не пожалел о случившимся и только теплые чувства признательности остались во мне от впоследствии рассказанного им…

(На эсминце «Громкий» в возрасте 15-ти лет, после окончания училища на Соловках, служил в 1943-м году рулевым-сигнальщиком знаменитый российский писатель-маринист Валентин Пикуль. «До сих пор вижу, как в разгневанном океане, кувыркаясь в мыльной пене штормов, точно и решительно идут строем пеленга корабли нашего славного дивизиона: «Гремящий», «Грозный» и «Громкий»…» Ему было всего лишь шестнадцать, когда он стал командиром боевого поста: боевой номер – БП-2, БЧ-1.В 1960-м году эсминец «Громкий» был списан с ВМС России и передан на металлолом).

Будучи дома, надо было думать о предстоящем студенческом житье-бытье, и я устроился до сентября работать в совхоз разнорабочим. Возил корма, бетонил устройства для механической уборки скотных дворов, заготавливал стройматериалы.

Из института я получил уведомление о зачислении меня на второй курс теплоэнергетического факультета. Почему второй, а не третий, размышлял я, направившись по прибытии в Москву в деканат факультета. И здесь я познакомился с весьма пожилой прокуренной женщиной, Ревеккой Соломоновной Френкель, как говорили, бывшим секретарем Дзержинского. Она объяснила мне, что, во-первых, по сравнению с институтской училищная программа несколько занижена, мне придется досдать пару зачетов, а, во-вторых, у них такая практика адаптации бывших курсантов, которых заставляли учиться, к вольного полета студентам. «Впрочем, уважаемый коллега, – сказала она, – Вы можете заниматься на третьем курсе, но по приказу будете числиться на втором и если сдадите сессию без двоек, переведем Вас официально на третий курс со второго семестр. Желаю удачи!».

И надо же было так случиться, что на первом же экзамене по физической химии я получил двойку. Это была первая и единственная в моей жизни двойка, но в какой ответственный момент! Я как нашкодивший кутенок с побитым задом поплелся в деканат доложить о своем провале, но Ревекка Соломоновна, слегка иронически взглянув на меня, дымнув «Беломориной», великодушно разрешила сдавать другие экзамены с последующей пересдачей первого. Дальше все, слава Богу, было благополучно, я сдал что положено, пересдал в начавшиеся каникулы первый экзамен, был переведен на третий курс, но… без стипендии. Своим домашним я об этом не сказал, решив, что проживу как-нибудь. Все нормально, торчком!

И действительно, прожил и проучился я этот «черный» семестр именно «как-нибудь», далее до окончания института я получал стипендию. Работал слесарем в автобусном парке в ночные смены, разносил вечернюю почту, разгружал вагоны на Москве-товарной.

На дворе началось просветленное время начала шестидесятых годов, время «Оттепели» Эренбурга, Солженицинских «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», туго набитых залов и стадионов при проведении поэтических вечеров и мгновенного расхватывания сборников Окуджавы, Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной, журналов «Юность» и «Новый мир» с Аксеновым, Гладилиным, Казаковым, Трифоновым, Беловым, Быковым и другими одаренными личностями. Меня тоже напрочь захватила эта пора, и я, будучи членом совета дома культуры своего института и имея соответствующее удостоверение, правдами и неправдами, «на халяву», прорывался на встречи с поэтами, писателями, артистами в разных концах города. Однажды ко мне в руки попала машинописная копия самиздатовского Евтушенко «Примечания к автобиографии», где очень впечатляюще была описана смерть и похороны Сталина (потом это вошло в его «Ягодные места», но гораздо-гораздо позже, в 1981-м) и между делом приводилась какая-то перепалка «с поэтом «К». Меня заинтересовал этот загадочный поэт. И как-то в страшной давке, протискиваясь за автографом, я спросил его: «Евгений Александрович, а кто этот поэт К. в ваших «Примечаниях…»? «А, – брезгливо отмахнулся он, – «Есть такой маленький поэт, Котов, – он черкнул мне в записной книжке свой «Евг. Евт.» и тут же был атакован другим, страждущим соприкосновения со знаменитостью студентом. Когда я уже начал работать, где-то через пяток лет, я попытался вытащить его сначала письмом-приглашением, а потом и телефонными звонками по адресам Кутузовского проспекта и Переделкино на встречу с нашим коллективом, но профсоюз устрашился запрошенной им суммы.

(С 1991-го года Евтушенко Е. А. проживает в США, но всегда, когда я узнаю из СМИ о его приезде для выступлений в России или Украине, я интересуюсь его творчеством. Как-то увидел на одной из фотографий на его рабочем столе громадный тяжеленный фолиант «Весь Евтушенко» – издательство СЛОВО/SLOVO, 2007, Москва. Подумал: неужели он с такой «гирей» ездит по странам и континентам?).

С Беллой Ахатовной Ахмадулиной меня познакомил поэт Игорь Ринк, руководивший литобъединением при доме культуры нашего института, часто печатавшийся в «Комсомольской правде». Знакомство было мимолетным, но для меня надолго отложился в памяти ее наполненный импульсивный голос, срывающийся от избытка самовыражения:

И снова, как огни мартенов,Огни грозы над головой.Так кто ж там победил – МартыновИль Лермонтов в дуэли той?

Понадобилось следующее десятилетие, чтобы я понял истинный смысл этой строфы…

Чтобы закончить тему моей «эпохальной причастности» к громким именам, забегая вперед, скажу, что Роберта Рождественского, Михаила Шолохова, Олжаса Сулейменова, Василия Аксенова, Ларису Васильеву я фотографировал на IV съезде писателей в 1967 году, куда втиснулся по пригласительному билету на пару дней по авантюрному альянсу с ЦК комсомола. Пытался я тогда же отснять и Леонида Ильича Брежнева, величаво шедшего на трибуну в день закрытия съезда, но из оравы фотокорреспондентов, ринувшихся к авансцене, меня выдернул некий субъект в штатском, как пишут, который вывел меня из зала, заставил предъявить документы и начальственно буркнул: «Если еще раз попытаешься, заберу аппарат». «У, козел», – мысленно разрядился я и подался на галерку.

Пробовал я в те времена и сам что-то «стихотворить», но, наверное, вовремя понял, что для серьезного творчества нет у меня искры божьей, знаний и всепоглощающего горения, без которых оно немыслимо. Однако, рискну привести здесь одно из немногих своих начинаний:

Ночевать под замасленной боженкой,В неожиданной теплой избе,Укрываться прадедовским кожухом,Слушать ходики в четкой игре.Незнакомым хозяевам, радуясь,Говорить про поездку, ворча,И отведать цветного, как радуга,По-крестьянски густого борща.Утром радио выслушать кроткоИ урывками – взгляд на зарю —Колыхнуть умывальника кнопкуДа садиться поспешно за руль.Покатить по шумливым дорогам,По задумчивым, тихим полям,Чтоб заботы России – потрогать,Чтоб печали России – понять.

Оно было напечатано в одной из районных газет, но последняя строчка неизвестным мне редактором была переиначена: «Чтобы взлеты России – понять». Да, ведь я же совсем запамятовал – мы только и делали, что «взлетали…».

(С годам я периодически возвращался на поэтический настрой и даже на сайте stihi.ru завёл свою страничку. Последний раздел этой публикации содержит мои стихи).

Общежитейская студенческая жизнь с учетом постоянного безденежья подсказала нам организовать для продовольственной повседневности фирму «ФИШ» – Фролов, Иссопов, Шевчик (где вы сейчас, мужики?). Мы варили «змеиный» супчик из дешевой колбаски, картошки и лучка, обильно кипятили чай и гонялись за колбасным сыром и селедкой – они тогда довольно дешево стоили. Было бы несправедливо не упомянуть о том, что временами на нашем «этажном» ужине появлялись «Портвейн», сало, таранка, пиво и самогон-первач от щедрот сельских «ломоносовых». Я как-то после очередного «бомонда» написал: