Зеркало души - Фелиция Флакс

— Обязательно спрошу.

— Вот прямо сейчас и спросите. Мы уже приехали.

«Мерседес» мягко затормозил на стоянке, раскинувшейся перед огромным зданием, число этажей которого наверняка приближалось к трем десяткам.

Радмила на секунду зажмурилась, когда отраженный свет множества окон ослепительно блеснул перед глазами. Она чуть пошатнулась, но крепкая рука поддержала ее за локоть. Длинные смуглые пальцы ухватились и не отпускали. Надо полагать, Феликс Ипатов серьезно опасался, что добыча попытается снова удрать и затеряться на многочисленных этажах.

— Нам на какой этаж? — поинтересовалась Радмила, когда лифт с шипением раскрыл перед ними дверцы.

— На тринадцатый.

Ну разумеется. На каком еще этаже должны обитать нечисть, маньяки и Феликсы Ипатовы?

В лифте было прохладно. Очутившись в маленьком замкнутом пространстве один на один с непроницаемым Ипатовым, Радмила поняла, что, во-первых, он очень высокий, а во-вторых, что ей приходится прилагать усилия, чтобы не таращиться на длинноносое интересное лицо. Лицо — будто скопированное со старинного портрета.

Сколько Феликсу лет? Двадцать четыре? Двадцать пять? Она может оказаться старше его.

Лифт дернулся и остановился. Двери услужливо разъехались в стороны. Феликс вышел первым и галантно предложил свою руку. Однако рука так и осталась висеть в воздухе. Радмила мелькнула мимо, как вспугнутая тень.

13-й этаж.

1113-й офис.

— Это вы нарочно? — Она кивнула на медные циферки.

Живые агаты в сумраке коридора таинственно блеснули. Ипатов очутился почему-то совсем близко от нее. В сантиметре. И можно даже ощутить тепло, которое исходит от его кожи.

— М-м, — проговорил он, наклоняясь к уху Рад-милы. — Лично мне нравится число тринадцать. Оно стимулирует творческую активность.

— Стимулирует?

Радмиле же не понравилось это слово. Оно было каким-то… физиологичным. Ладони у нее взмокли, а коленки дрогнули. Феликс дышал ей в ухо. И это было почти приятно. Надо было срочно действовать, иначе…

Она решительно дернула ручку и распахнула дверь. Ипатов на мгновение остался за порогом в весьма интересном полусогнутом виде. А затем поспешно ринулся вслед за резвой дамой.

В приемной, по-офисному пастельно-невыразительной, за изогнутым кремовым столом, надежно отгородившись от мира компьютером, восседала секретарша — красавица, от вида которой у Радмилы екнуло сердце.

Девица обладала кукольной внешностью, начиная от тщательно уложенных живописными волнами волос нежного розового оттенка, выпуклых голубых глаз, очерченных черным карандашом, блестящих, словно и в самом деле они были пластмассовыми; изогнутых до лба ресниц и губок, вызывающе выпяченных и по-младенчески изогнутых в капризную влажную буковку «О».

Тысячекратно прокрашенные тушью ресницы медленно моргнули.

— Феликс Витальевич?

«И ангельский, должно быть, голосок», — проскочила в голове у Радмилы цитатка. Она поспешно прикусила свой ретивый язык, чтобы не облечь ее в реальные слова.

— Он самый, Светланочка. — Ипатов подмигнул секретарше самым неподобающим образом. — Это снова я. И на этот раз не один.

Пластмассовые глазищи на секунду задержались на Радмиле. Но, похоже, куколка-секретарша нежданную визави не увидела. Принципиальная близорукость — величайшее искусство! Глазищи, полные кукольного бесхитростного кокетства, обратились на Феликса.

— Вы к Виталию Викторовичу?

— К нему, к нему.

— Он собирался уходить.

— Теперь придется задержаться. И надолго. Сам виноват. — Феликс еще раз мигнул секретарше и потащил Радмилу за собой.

Таких кабинетов Радмиле видеть не приходилось. Черно-красных. Она застыла, поперхнувшись воздухом. Потолок был красным, пол — черным, стены — черно-красные. Директорский стол тоже алый, а вся остальная мебель — черная. На этом зловещем фоне было странно видеть зеленые фикусы по углам и высоченный спатифиллум у входа, по левую руку.

И уж вопиющим нарушением цветовой гаммы казалась белейшая рубашка директора, который, стоя у стола, сосредоточенно заталкивал в необъятный кейс кипу бумаг, весьма конкретно чертыхаясь.

На шум открывшейся двери он поднял голову. Даже если бы Радмила не знала, что перед ней отец Феликса, она бы догадалась. По его носу, разумеется. Наверное, у этих Ипатовых хищный нос — фамильная черта. Как и выразительные глаза-агаты.

Нос Ипатова-старшего нависал точно клюв, казался острее и длиннее, чем у сыночка. Но при всем при этом папочка смотрелся куда импозантнее Феликса. И он казался совсем не старым, наверное, лет 45–46. Не больше. Седина на висках делала его чертовски привлекательным.

Радмила тихо выдохнула. Она, оказывается, в своей жизни не видела не только черно-красных кабинетов, но и столь потрясающих директоров.

— А, это ты, пропащий, — проговорил Виталий. — Тебя не за библиотекаршами надо посылать, а за смертью.

Тут агатовые очи Ипатова-старшего разглядели стоящую рядом с Феликсом даму, и директор заметно побледнел. Его взгляд стремительно метнулся по фигурке, прикрытой сверху растянутой футболкой, снизу — длиннющей юбкой-балахоном; скользнул по растрепанным тусклым волосам, торчащим из сползшего на затылок узелка; коснулся лица, на котором не задерживался ни один мужской взор.

— Феликс, что это?

— Это та самая Радмила, папочка. Библиотекарша. Ты меня за ней посылал.

— Здравствуйте, — подала голос Радмила.

Она уже хотела задать вопрос про глазовыколупывательницу, но тут увидела, что лицо директора стало одного цвета с рубашкой. И решила повременить с вопросом.

Директор опустился в роскошное кожаное кресло, жалобно скрипнувшее под ним, и с нескрываемым ужасом уставился на свою ухмыляющуюся кровиночку.

«Кровиночка» плюхнулась в черное кресло возле окна. Радмила осталась стоять посередине дракуловского кабинета, в эпицентре битвы. Отец и сын метали друг в друга огненные стрелы. Каждая убивала наповал, но Ипатовы, видимо, принадлежали к клану бессмертных.

— Феликс, — голос Ипатова-старшего звучал нежно. — Какая болезнь тебя поразила? Глаукома? Катаракта? Ты, бедняжка, совсем ослеп?

— Представь, папа, именно тот же вопрос я хотел задать тебе. — Ипатов-младший откинулся в кресле и заложил руки за голову.

Кадык Виталия Викторовича заметно дернулся под тугим воротничком. Директор расстегнул две верхние пуговицы и глубоко вздохнул.

— Сын мой, — проговорил он еще нежнее. — Я тебя уволю. Прямо сейчас.

— Ну-ну, — хмыкнул Феликс.