Машина памяти - Алексей Олин

Но удара не было. И тьма отступила.

— Э-э, ты кто? Э-э, а-а!

Человек-молния. Он двигается с ошеломляющей скоростью, раскидывая ублюдков, размазывая их по белому красивому кафелю. Человек-молния зажимает руку второго между дверцей и стенкой туалетной кабинки…

Раздается хруст, пальцы врага судорожно сжимаются.

Дикий крик закладывает уши.

— Быстро! — говорит человек-молния, таща меня к выходу. — Охрана щас будет… Быстро, быстро!

— А куртки?

— У Юли.

— Игорян? — спрашиваю я. — Поддаться, чтобы победить, да?!

— Запомнил, блин! Везде вляпается.

— Везде, — подтверждаю я. — Знаешь, я тоже пойду на твое дзюдо!

Мы выбегаем на улицу.

Я поднимаю голову.

Приморозило. Небо прояснилось. Уныло ползет, подделываясь под светило, спутник по своей орбите…

Юля сторожит наши куртки…

— Игорь, послушай…

— Ну?

— Я сегодня видел Смерть!

— Не преувеличивай, нормальная драка.

— Я с ней танцевал…

— Так куда тебя били? По голове били?

4

Я посчитал: это было мое семь тысяч двести девяностое утро на Земле. Назвать его добрым — язык не повернется…

Звон будильника и ноющий зуб — доброте не способствуют. Пошарив ногой под кроватью, обнаруживаю левый тапок. Правый либо исчез, либо ожил и слинял, вдохновленный рассказом Филипа К. Дика. На восточном перекидном календаре март представлен группой разноцветных кроликов за кустиком.

Как-то летом я отдыхал неделю у тети. В ее домике около Селигера. И кормил ее кроликов одуванчиками. Из рубрики «а знаете ли вы что…» ботанического журнала выяснил: если ушастых лишить твердой пищи — их резцы не будут стачиваться; они удлинятся и продырявят мозг! Я отдал зверям весь свой запас сухарей и сушек.

Осенью тетя прислала крольчатину…

А вдруг и я — кролик?! Зуб буравит мозг. Похмелье в мире разочарований. Шишка на затылке — размером с теннисный мяч. Пальцы на левой руке сгибаются плохо: она распухла. Видимо, ушиб. Говорил вам, что я левша? Внутри черепной коробки два ганглия упражняются в борьбе сумо, от их столкновения рождается мысль: дайте яду! Во рту будто Чужой разложился…

Перекидываю календарь на июнь: обезьяны. Добро пожаловать в лето!

Тело движется по привычке. Влезает в джинсы, натягивает футболку. Взгляд фиксирует отпечатки пальцев на полировке, брызги зубной пасты на зеркале, ободранные обои в прихожей — все, как всегда. Динамический стереотип. Вся моя жизнь — набор динамических стереотипов!

Умывшись, я растолок таблетку анальгина, присыпал порошком зуб.

Боль немного утихла, язык онемел.

Чашка крепкого кофе благотворно действует на затекшие извилины. По радио передают оптимистичные утренние песенки; в телевизоре говорят, как сварить замечательное варенье из картофельных очистков.

Треп ведущих разгоняет тоску.

Раздергиваю занавески на кухне, открываю форточку.

На крыше дома напротив птичье заседание, по кромке важно вышагивает голубь, даже отсюда видно, как выпячивает грудь. Остальные голуби расселись на проводах, расположенных на разной высоте (как парты в аудитории). Важный голубь, наверное, докладчик.

Обычное ре-минорное утро…

Я решаюсь на вылазку за пивом и курицей-гриль.

Дворники скребут метлами серую шкуру асфальта, матерятся и стремают возвращающихся с ночных прогулок котов. Пинают картонные коробки из-под холодильников заспанные бродяги, они будто страшные тролли. Откуда-то тянет дымом. Проморгались жалюзи хозяйственных магазинов…

У торгового павильона играет на баяне женщина.

Около нее коляска, в которой грудной младенец. Рядом крутится девочка лет семи, иногда она не в такт лупит по ручке коляски маленьким зеленым бубном. Прохожие швыряют мелочь в коробку.

Женщина поет:

Виновата ли я,Виновата ли я,Виновата ли я, что люблю…

Я тороплюсь обратно. Врубаю комп, завожу проигрыватель, предварительно добавив в playlist корновский «Untitled», три альбома «Rage Against The Machine» и все альбомы «Radiohead».

У меня фуфайка с капюшоном, в точности как у Тома Йорка.

Приканчиваю пиво, съедаю половинку курицы, разгибаю подряд пятнадцать канцелярских скрепок, проигрываю разок программе в шахматы и, наконец, открываю текстовый редактор. О чем написать?

Прохаживаюсь по комнате.

А в комнате — бардак! Шмотки сплелись змеиным клубком на стуле, на полу застыло липким пятном пролитое позавчера вино. На тумбочке вчерашняя газета в жирных пятнах, недоеденный бутерброд с колбасой и пакетик вяленой рыбы.

Маленький дракон Брюс Ли с укором взирает с плаката.

Может, о востоке?

Выставку «Возвращение Будды», которая проходила в Музее изобразительных искусств, я посещал в будний день. Красные ковровые дорожки, электрические свечи, широкие лестницы и белые стены — я тоже был не прочь войти в историю! Шепотом спросил у тети с веером: «Скажите, пожалуйста, где Будды?» Она объяснила. Ловя на себе неодобрительные взгляды редких в послеобеденный час посетителей, направился в буддистский зал. Смотрительницы музея имели загадочный вид. Они, как тени, перемещались следом за мной. Наблюдали. У каждой в руках — солидная книжка на иностранном языке. Я ходил от экспоната к экспонату, читал сопроводительные подписи и старался делать умное лицо. Но поймав свое отражение в зеркальном шкафу, уяснил, что впечатление интеллигентного человека не буду производить никогда…

Очень понравилась картина: «Поедание волшебных грибов»…

Как оказалось, у многих Будд и его друзей Бодхисаттв не хватало рук. У некоторых — отсутствовали головы.

Потом я увидел это. Свастику на груди сидящего Гаутамы.

— Откуда и что значит? — спросил я у смотрительницы.

— Ой, это не мой зал, — ответила она. — Но я вам с уверенностью могу сказать: знак хороший! Вы в выходные приходите. По выходным — экскурсия. Специалист расскажет!

Я склоняюсь над клавой, набиваю заголовок: «А был ли Будда нацистом?».

5

— Не в масть, — говорит Аркадий Юрьевич, высокий и лысый главред нашего журнала. — Да и характер статьи — слишком вызывающий! Неприкрытая ирония над служащими музея, — куда это вставить? Это не формат. Был ли Будда нацистом! Тут ведь культурное мероприятие… и вообще, Шпунский делает материал о выставке!

Первое правило журналистики: редактор всегда прав!

— Не разочаровывай меня, — добавляет он.

— Постараюсь. А деньги когда можно будет…

— На следующей неделе… А пока у меня для тебя есть просто хорошая новость.

У Довлатова в «Соло на ундервуде» отличный анекдот: «Рассказ напечатали?» — «Напечатали» — «Деньги получил?» — «Получил» — «Хорошие?» — «Хорошие. Но мало».

— Я умру с голоду.

— Не дадим! — сурово говорит Аркадий Юрьевич.

— Гонорар или умереть с голоду?

— Женщины, напоите гениального автора кофе с печеньем!

Женская часть коллектива дружно кивает. Настя уходит за водой.

— Так что за новость?

— Твой материал за прошлый номер был одобрен членом местного отделения союза писателей Захаровым. Выделен в тройке лучших!

— Офигеть! А кто это… Захаров?

— А по печени?

— Били уже.

Второе правило журналистики: редактор всегда прав!

— …Короче, пиши про андерграунд! Но не больше, чем на три полосы! Времени, кстати, у тебя не так много. Что у нас?

— Пятница.

— Неплохо бы, чтобы ты предоставил свой опус к понедельнику.

— Угу.

— План ясен? Флэшку у Насти заберешь. Чего ты морщишься?

— Зуб болит.

— Вырви… и к понедельнику чтоб материал был!

Я киваю.

— Иди пей кофе.

— Он же горячий! Зуб болит…

— Подуй.

Железная логика…

Третье правило журналистики: если ты журналист, ты обязан писать, причем много! но при этом помнить первые два правила…

На душе неспокойно. Я уже верю утверждению, что в среде журналистов выживают только отъявленные графоманы…

6

Выйдя из редакции, направляюсь в парк.

Я всегда возвращаюсь из редакции через парк. Руки мерзнут без перчаток. Засовываю их в карманы куртки. Пальцы левой руки нащупывают толстую стальную цепочку. В «Ковчеге» она бы мне здорово пригодилась…

У моего пса, черного водолаза по кличке Лобо, была неизлечимая собачья болезнь, и предки умертвили его по-тихому. Отвезли к ветеринару. Тот взял деньги, набрал шприц и усыпил Лобо. Навсегда. Мы похоронили его в рощице за заводом по производству шоколадок. В этой рощице осенью дофига мухоморов.

Отмучился пес.

Я не плакал. Мне скоро двадцать, я же взрослый, умудренный жизненным опытом мужчина, который разучился плакать.