Батарея держит редут - Игорь Лощилов

С вторжением персов восстали местные племена: казахские татары, курды, чеченцы... Изгнанные ханы стремились вернуть былое господство, изменили России Борчала, Шамшадиль, Елизаветполь – практически все Закавказье пришло в движение. Явился прежний владетель Талышского ханства, который при поддержке персов напал на посты Каспийского батальона, а затем направился к Ленкорани. На своем пути он вырезал всех защитников (персы хорошо платили за каждую русскую голову), нужно было предпринимать меры, чтобы не дать распространиться возмущению на Дагестан. Не меньшее беспокойство вызывал и правый фланг, ходили слухи о сборе турецких войск в Анапе, Поти, Ахалцыхе.

Генерал Ермолов был поставлен в трудное положение. Отряды, разбросанные на границе, не могли быть быстро соединены, чтобы противостоять персидской армии. Граница с Персией проходила по тяжелой местности с малым числом дорог, разделяемых высокими скальными хребтами и не имевших между собой сообщения. Усилить войска, противостоящие персидской армии, за счет правого фланга он тоже не мог. Единственным выходом являлся планомерный отвод войск и организация отпора врагу на двух наиболее опасных направлениях: в Нагорном Карабахе и со стороны Эривани.

В это напряженное время и прибыл поручик Болдин с очередной оказией из Петербурга. Хотя командующий был предельно занят, но привычке знакомиться с вновь прибывшими офицерами не изменил, и после недолгого ожидания Болдина призвали пред высокие очи.

Имя Ермолова было известно каждому офицеру, о нем ходили легенды, а Болдину еще в Петербурге посчастливилось видеть его портрет, писанный Доу для галереи Зимнего дворца, – настоящий лев, рожденный для славы и побед. То, что не сохранила память, дорисовывало воображение, и молодой офицер невольно трепетал, входя в кабинет командующего. Тот действительно всем своим видом внушал невольное уважение – эта грива полувьющихся волос, уже обильно тронутых сединой, внимательный взгляд серых глаз и вся массивная фигура римского атлета, лишь немного потерявшего форму. Болдин доложил честь по чести и вручил пакет, которым снабдил его генерал Дибич. Ермолов пробежал бумагу начальника Главного штаба и поморщился: его нередко донимали предписаниями о том, чтобы на некоторое время пристроить молодого офицера якобы для приобретения боевого опыта, а на самом деле, чтобы дать ему толчок для карьерного роста.

– И где бы вы желали служить, поручик? При моем штабе все места заняты...

– Ваше высокопревосходительство! – воскликнул Болдин. – Располагайте мной, как сочтете нужным, но лучше всего отправьте меня на Линию, потому как к штабной работе имею устойчивую неприязнь.

Ермолов взглянул на его форму и уже более благосклонно сказал:

– У нас нет парадных гусар, воюем, где приходится и как требуют обстоятельства. Не желаете ли уточнить? – Он пригласил поручика к висевшей на стене карте Кавказа.

Болдин ткнул наугад, и Ермолов с неподдельной искренностью воскликнул:

– Прекрасно! Это Карабахское ханство, кажется, именно сюда и нацелились персы, только сил у нас там маловато – один лишь 42-й егерский полк на полторы сотни верст. Правда, командир хорош – полковник Реут, знаю его еще с двенадцатого года, он стоит многих, но все же нужно подкрепить, этим и занимаюсь. А пока ему нужно свести приказ: собрать полк с дальних стоянок и организовать отпор персам, покуда не придут подкрепления. Возьмете с десяток казаков, они дорогу знают – и вперед!

Болдин от радости едва не подпрыгнул, о таком доверии он не мог и мечтать.

На другой день выехали рано утром, еще до света. Казачий отряд, выделенный для сопровождения Болдина, возглавлял пожилой урядник. Павел с интересом наблюдал за своими новыми товарищами, казавшимися пришельцами из иного мира. Они держались независимо и изредка перекидывались словами, о смысле которых приходилось только догадываться. Несмотря на ранний час, дорога была достаточно оживленной, по ней мерно двигались повозки, запряженные неторопливыми волами. Возницы, беспечно раскинувшиеся на охапках душистого сена, досматривали утренние сны, предоставляя животным самим выполнять привычную работу. Довольно широкая дорога позволяла нашему отряду быстро двигаться вперед, не нарушая мерного шествия волов.

Казаки почтительно величали своего урядника Корнеичем. Тот пояснил Болдину, что утром, по холодку, пока лошади не притомились, нужно поспешить и достигнуть ближайшей казацкой заставы до наступления «жаров». Болдин счел благоразумным не спорить и всецело положиться на опыт старика. Действительно, поднимавшееся прямо перед ними солнце быстро набирало силу и скоро стало основательно припекать, так что утомившиеся лошади приметно сбавили ход. К счастью, до заставы было уже недалеко.

Застава – это несколько хат, обнесенных глиняной городьбой – дувалом. Здесь можно было подкормить себя и лошадей, переждать полуденный зной и после отдыха отправиться далее. Ночами идти остерегались по причине разбойных нападений. В этих местах особенно шалили курды, народ безжалостный и дикий, они либо брали путников в плен, либо отрезали им головы и продавали персам. Говорили, что солдатская голова шла у тех по червонцу, впрочем, офицерская тоже, воинские звания неверных для разбойников не имели значения.

Когда полдневный жар несколько спал, отправились далее с намерением пройти еще два-три десятка верст до следующего стана. Этот день закончился благополучно, поскольку из-за оживленности дороги разбойники опасались делать свои набеги. Следующую заставу достигли, когда уже начало темнеть. Несмотря на долгий и утомительный путь, казаки чувствовали себя бодро, и Болдину приходилось сдерживаться, чтобы не показать усталость. Они быстро сварили кулеш, достали из кожаных переметных сум (сакв) нарезанное квадратиками тесто (ханкалы), разлили по чаркам чихирь и принялись ужинать.

– Милости просим ваше благородие отведать казачьих харчей, – пригласил урядник Болдина. – Недаром говорится, что казачье житье – лучше всего: на ходу поедим, стоя выспимся, с вечера за жизнь поговорим, поутру росой умоемся – и снова в путь.

Его дружно поддержали:

– Это так: у казака домик – черна бурка, а сестра – сабля вострая. Бывай здоров, ваше благородие!

Как тут отказаться? После долгого пути чихирь – красное домашнее вино показалось слаще дорогих вин, а каша-размазня – вкуснее самых изысканных блюд.

После ужина пошел привычный разговор про казацкое житье-бытье. Говорил в основном Корнеич, которому чихирь развязал язык, а предмет – вот он, персы, с ними ему удалось близко познакомиться, когда в составе казацкой сотни сопровождал несколько лет назад Ермолова при поездке в Тегеран.