Человек-волк - Альфредо Конде

Я был очень развитым ребенком, дерзким, ловким, словоохотливым, любил бродить по дорогам и всегда жаждал привлечь к себе всеобщее внимание. А кроме того, я был мальчишкой, которому еще до того, как стать юношей, всегда хотелось улучшить долю, коя выпала мне по вине моего скромного положения. К моему несчастью, я был седьмым из девяти братьев.

Священник, видно, что-то подметил в моем поведении, возможно мою странную тягу к животным или — кто знает — какую-то из других моих наклонностей, которая могла показаться несколько необычной, но так или иначе он ни разу не предложил мне и даже не намекнул на возможность вступить на путь священнослужителя, который так манил меня. Я умел читать, понимал по-латыни, которой он сам же меня и обучил, и случались моменты, когда я пребывал в убеждении, что он непременно предложит мне посвятить себя религии. Но этого не произошло, и когда я убедился в том, что он никогда этого не сделает, то понял, что придется мне искать другой путь в жизни. Тогда я решил заняться торговлей, хотя раньше мечтал стать миссионером. Но чем же торговать, если ты родом оттуда, откуда был родом я, из этого захолустья, и у тебя ни гроша в кармане?

Сначала я отправился в Шавиш, в Португалию, чтобы закупить там ленты и шитье, вуали и кружева, которые я приобретал у дона Франсиско Морайса, а также у сеньора Дьегеша, проживавшего на Руа Дерейта, который, не догадываясь о том, зачем мне это, свел меня с аптекарями и другими закупщиками человечьего жира. У этих двух торговцев я и закупал украшения, а затем продавал их по деревням, входя в дома по приглашению женщин, коих нельзя сказать, чтобы соблазнял своими чарами, хотя и это бывало, но уж, без сомнения, привлекал своим невозмутимым видом, а также красноречием, даром слова, коим обладал с детства.

Добившись внимания с их стороны, я продавал им свой португальский товар, извлекая из продажи лишь небольшую прибыль, но при этом стараясь завоевать их доверие, начиная с того, что не устанавливал чрезмерные цены на предметы, удовлетворяющие их капризы, словно уже то, что они принимали меня в своем доме, доставляло мне ощущение надежности, тепла, к чему я всегда стремился. Не знаю, так ли все было, но, по крайней мере, таким осталось в моих воспоминаниях. И еще я помню, что это приносило свои плоды.

Вскоре я стал разносить посылки и записки, часто мною же самим и составленные со слов отправителя, что позволило мне познакомиться с жизнью и секретами многих из жителей мест, по которым проходили мои пути мелкого торговца, специализирующегося на безделицах, что так нравятся женщинам. Я всегда неукоснительно выполнял все поручения. Человек, который теперь занимает пост начальника почты в Сантьяго, непременно прибегал к моей помощи, когда ему было нужно отправить деньги в Португалию, и не было случая, чтобы пропала хоть одна песета или какой-нибудь пакет. Я знал, что делаю. Теперь он свидетельствует в мою пользу и искренне удивляется положению, в которое я попал. И другие тоже.

Благодаря своим способностям ко всякого рода рукоделию я не раз воспроизводил те изделия, что покупал, совершенствуя рисунок и усложняя плетение кружева, чем вызвал не только всеобщее восхищение, но и горячее желание женщин приобретать плоды моего труда. Продажи мои увеличились, а мои поделки стали высоко цениться, но именно поэтому я не слишком-то усердствовал. Иные, гораздо большие удовольствия доставляла мне моя деятельность.

Так, я научился читать в глазах женщин их истинные чувства, когда они хотят показать, будто полны вожделения и страсти, будто их переполняет желание; в их смехе, притворно певучем, на самом деле слышится шипение, как у змеи; их жесты, притворно жеманные, представляют собой некий кодекс знаков, делающий невидимым очевидное, вводящий нас в заблуждение и заставляющий превратно толковать эти знаки, и мы придаем им совершенно противоположный смысл, движимые похотью, коей мы так подвержены, которая нас охватывает, делая беззащитными. И случается сие всякий раз, когда мы полагаем, что эти жесты вкрадчивы и соблазнительны, в то время как они просто-напросто коварны. Поэтому я научился имитировать эти жесты. Я старался копировать их достаточно тактично, так что это вызывало у женщин лишь смех, и они начинали доверять мне еще больше, чем ранее. И когда они с удовольствием наблюдали за моим жеманным подражательством, меня охватывало странное наслаждение, о котором я теперь часто размышляю. И чем больше я их копировал, тем шире они распахивали передо мной свои дома и сердца. Они и не догадывались, как я желал их, и понятия не имели, насколько сильно мог я их возненавидеть.

Благодаря торговле своим товаром и частому общению с таким количеством женщин я вскоре понял, что если буду вести себя как они, то в конце концов они почувствуют необходимость покровительствовать мне, полностью положиться на меня и мои советы, оказывать мне знаки внимания и относиться ко мне так, как им хотелось бы относиться к себе подобным, если бы этому в огромной степени не препятствовал страх оказаться беззащитными: ведь они знают, что привязанность или просто чересчур тесное общение с другими женщинами открывает тем путь к их собственному мужчине, и тогда они отказываются от этого общения, дабы сохранить силу, что дает им мужчина и в которой они нуждаются. В этом, как, впрочем, и во многих других вещах, люди отличаются от прочих живых существ, ибо, если я правильно понимаю, в то время как в мире животных распускают хвост и всячески выставляют напоказ свои лучшие украшения самцы, то у нас как раз самки наряжаются и украшают себя, именно они блистают нарядами и покачивают бедрами, чтобы привлечь внимание, которое мы им оказываем подчас столь простодушно, проявляя слабость и беззащитность перед ними, чтобы потом показать свою силу лишь перед самцами; поэтому самки могут заметить нашу силу только во взоре.

Я научился быть податливым и покорным, жеманным, то нежным, то порочным, острым на язык, но не переходя при этом грань приличий, ловким и грациозным. Таким образом мне удавалось брать доселе неприступные крепости, и женщины проявляли готовность к пониманию и участию, к доверительным отношениям и душевным беседам, если не к плотскому соитию, против которого столько раз предостерегал меня преподобный отец. Так я овладевал многими женщинами, хоть и ненавидел почти всех, в некоторых я даже в конце концов влюблялся и начинал зависеть от них, открывая таким образом двери собственной слабости и беззащитности, освободиться от которых можно было лишь через смерть этих женщин. Но во всяком случае я всегда всех немилосердно их обирал, быть может для того, чтобы возместить некий странный долг, о котором сейчас не буду говорить.

Я стал заниматься этим с того момента, как понял, что, пока предаюсь наслаждению благодаря постоянному общению с женщинами, наслаждению, которому я отдавался все чаще и чаще, мои доходы сокращаются, а с ними и возможность достичь великих целей в жизни, тех самых, которые я наметил себе еще мальчишкой: ведь общался я в основном с крестьянками, владевшими разве что своей собственной жизнью. Однако были здесь и исключения: все проходило легко с вдовами, несколько труднее с разведенными и не всегда удачно с единственными дочерьми, которым я после своего открытия стал оказывать наибольшее внимание.

Постепенно я начал плести торговую сеть, в которую в качестве мест ночевки были включены жилища, принадлежавшие вдовам или покинутым женам. В месяцы, когда мужчины уезжали в Кастилию, чтобы наняться там жнецами, я, воспользовавшись их отсутствием, обходил оставленные ими дома, нередко занимая по праву принадлежавшее им место, дабы сорвать куш побольше или повкуснее. Но подчас я шел вместе с ними, чтобы передать записки, деньги и различные новости, а также заняться продажей, открывая новые торговые пути. По правде говоря, мне жаль было смотреть на этих неутомимых тружеников, которые две недели шли туда и двенадцать дней — обратно, ибо, похоже, денежный груз весьма облегчает передвижение. Жалко было смотреть, как артелями по семь-девять, а иногда и более человек, под руководством начальника и одного-двух помощников — ибо подчас в артелях могло быть до ста галисийцев — бредут они, таща одеяла и орудия — по два-три серпа каждый, точильные камни и напальчники, — день за днем, пока не найдут работу. Мне жаль было смотреть на них и нравилось сознавать, что я не такой, как они, что я свободен от этой тяжкой доли.

Серпы кастильских жнецов отличаются от наших: они больше, а кроме того, те, что применяют в Новой Кастилии, не такие, как те, которыми пользуются в Старой Кастилии. У нас их изготовляют кузнецы, и жнецы всегда важничают и соперничают между собой — у кого сколько серпов. У хорошего жнеца только два серпа, у того, что похуже, — три, а новичкам и вовсе нужно четыре. Лучший жнец тот, у кого меньше серпов. Наши косари, оказавшись в кастильских краях, обычно употребляют всегда один и тот же серп, но некоторым нужны особые серпы, в зависимости от вида злаков. Как правило, они затачивают их в Сеговии, поскольку там есть точильщики из Ногейры де Рамуин, например в мастерской Ариаса. Напальчники — это приспособления, которые надеваются на пальцы, чтобы не порезать их лезвием серпа. Иногда они кожаные, а иногда деревянные, но могут быть на разных пальцах и теми и другими.