Бабушка трактористов - Илья Гордон

«Давно уже не говорил он с таким жаром, — подумала Мира, — что это на него нашло? Уж не прислала ли Симелэ и ему письмо и он догадывается, зачем я к нему явилась?» И Мира хотела уже приступить к делу, крепко сжала в руке письмо дочери, готовясь тут же показать его Давиду. Но не успела она и слова вымолвить, как Давид опередил ее. Он нагнулся к ней, как будто хотел что-то доверительно сказать, и с жаром продолжал:

— Много ли девушек стало в те годы трактористками? По пальцам пересчитать можно — раз-два и обчелся. А теперь? Сколько теперь собственных трактористов у нас в колхозе? А посмотри, каким жалким и слабым выглядит «фордзон» рядом с могучим ЧТЗ! Через твои руки прошли все марки тракторов. Ну, так как? Есть, значит, о чем вспомнить, на что оглянуться, что оценить по достоинству, что отметить?

Мира, правда, никогда над всем этим не задумывалась, но одно она знала твердо: да, тот день, когда она в первый раз села на трактор, — памятный день, его никогда не забудешь.

«Так почему бы, — подумала она, — и не отметить с товарищами этот трудовой тридцатилетний юбилей?» Но тут же вспомнила: а дочка?

И, перекладывая письмо из одной руки в другую, Мира на минуту перестала следить за тем, что делает председатель. А тот рылся в папке среди бумаг и совсем, казалось, забыл, о чем они только что говорили.

Вдруг он поднял голову и сказал, как будто чувствуя, что у нее на уме:

— Я покажу тебе план нашего осеннего сева. Площадь озимых сильно возрастает, и этот план надо выполнить как можно быстрее и лучше, чтобы достойно отметить твой праздник.

«Ну, если так, — подумала Мира, — об отъезде и не заикнешься. Где уж там? Разве что попросить Давида отпустить меня хоть на несколько дней — погостить, помочь дочери как-нибудь устроить ребенка. Да, но на днях сев уже начнется. А может, Сима сама приедет, я ее попрошу. Да разве она послушается? Ведь ей нельзя бросать работу, да еще в такую пору. Как же тут быть? — с отчаянием думала она. — Вот беда-то!»

Мира вернулась домой, так и не решившись поговорить с Давидом об отъезде, и сразу же села писать дочери. Да, она понимает — нелегко дочке работать с ребенком на руках. Но пусть Сима как-нибудь устроится — мать приехать к ней не может. Пусть дочка вспомнит свое детство. В поселке не было детского сада. А ведь матери как-то справлялись. Они собирали всех детей в один дом и дежурили по очереди, присматривая за ребятами.

«Да, так-то, доченька, — писала она Симе, — так ты росла и вот выросла же, да такой, что, как говорится, дай бог, чтоб твой ребенок вырос не хуже».

Но Мира не успела закончить письмо, ей принесли телеграмму: «Вовка захворал, приезжай».

Взволнованная, вне себя от тревоги, несколько раз подряд прочитала она эти тревожные слова.

«А вдруг дочка обманывает меня, чтобы я скорее собралась в дорогу?» — подумала было Мира, но тут же отбросила эту мысль; она вспомнила, что Симелэ, даже когда была маленькой, никогда ей не лгала, а теперь и подавно не стала бы: ведь она понимает, как такая телеграмма взволнует и огорчит мать. И Мира решила не колебаться больше и тут же выехать. Она быстро оделась и побежала в правление.

— Стряслось что-нибудь? — спросил Давид, вглядываясь в ее бледное, расстроенное лицо.

Мира положила телеграмму на стол и волнуясь сказала:

— От дочки. Раз уж она вызывает меня по телеграфу — значит, ребенок по-настоящему болен. Кто знает, кто знает, как там сейчас.

Давид ответил не сразу. Он долго вертел в руках телеграмму, как будто рассматривал ее со всех сторон. Наконец сказал нерешительно:

— Надо бы дать встречную телеграмму и узнать поподробней, что там происходит… Может, все не так уже страшно… Ведь путь-то не близкий, поди доберись… А может, ребенок уже и выздоравливает.

Но Мира не поддалась ни на какие уговоры.

— Я не маленькая, сама все понимаю. Ни на час не могу и не хочу здесь задерживаться, — решительно заявила она.

— Жаль, жаль, — огорчился Давид. — Мы ведь еще сегодня говорили о твоем юбилее, об осеннем севе, а тут на тебе… Жаль, очень жаль.

— Пришла беда — отворяй ворота, — как бы оправдывалась Мира перед Давидом, — и чаще всего в самую неподходящую пору.

— Да ты, Мира, не волнуйся. Я уверен — все обойдется, — утешал ее Давид.

«Будь что будет, еду, и сейчас же. Ну, а там, если все благополучно, сразу же вернусь», — окончательно решила Мира.

Мира взяла в дорогу только самое необходимое и с попутным грузовиком поехала на полустанок. Было начало сентября, и стерня уже стала темно-бурой. Тут и там на просторах бескрайней степи чернели только что вспаханные квадраты черного пара. Тридцать лет из года в год Мира перепахивала эту землю: это был ее участок. Здесь она знала каждую пядь, дорожила каждым холмиком, эта степь была ее домом. На этих черноземных нивах отшумела ее юность, прошла вся ее жизнь, здесь она мужала и налилась силами — так зреет на пшеничном поле колос, выросший из отборного семени.

Бывало, ранней весной, когда еще только-только сойдет снег и ручейки, то мутные, то кристально чистые и прозрачные, шумели в овражках, когда еще птицы не успевали прилететь с теплого юга и голоса их не оглашали медленно оживающую после зимней спячки степь, — Мирин трактор уже рокотал на гребнях холмов и пригорков, где земля высыхала и согревалась раньше.

А теперь… теперь она должна распроститься со всем этим и, быть может, навсегда. Она должна оставить свой трактор, целиком посвятить себя маленькому внуку. Эх, если бы можно было — она бы увезла с собой в далекий край, где живет ее дочь, все: и эту бескрайнюю степь, и жаркое солнце. Всё, всё, даже ветры, метели и ливни взяла бы с собой Мира. Сумрачно, тоскливо глядела на нее степь. Осенний ветерок теребил и раскачивал одинокие, оставшиеся неубранными стебли кукурузы и подсолнуха да кусты курая по обочинам дороги…

А грузовик все мчался, и позади оставались знакомые балки, курганы, холмы. Сколько воспоминаний 6удили эти родные места, и Мира не могла отвести от них глаз. «Милые, близкие! Придется ли еще встретиться с вами?»

Но вот, миновав большую балку, грузовик въехал на землю соседнего колхоза. Та же степь, та же бурая стерня, те же квадраты и полосы вспаханной земли, но Мирин взгляд все еще устремлялся к родному колхозу, исчезавшему под пеленой мутно-серого тумана, ко всему, с чем так трудно, так больно расставаться.

И чем больше удалялась она от дому, тем сильнее щемила ей душу тоска.

Стремясь, как видно, отвлечься от тревожных, невеселых мыслей, она повернулась к наплывающей издалека дороге и с этой минуты больше уже не оглядывалась назад. Она готовилась к встрече с дочерью и внуком — скорей бы, скорей добраться до полустанка, сесть в поезд, доехать… скорей бы, скорей…

Она так углубилась в свои думы, что не заметила, как машина подъехала к полустанку. Тут она слезла, попрощалась с шофером и спутниками и направилась к вокзалу — небольшому серому зданию.

Едва она успела взять билет, как прибыл, словно запыхавшись от стремительного бега, поезд. Мира поспешно села в вагон, и поезд тронулся. Смеркалось, но в окно вагона долго еще было видно, как на степных просторах движутся тракторы.

Мира подумала: «Как велика степь! Нет ей ни конца, ни края! Сколько еще нераспаханной земли! Сколько тракторов надо, чтобы всю ее перепахать!»

И эти поля, мимо которых идет поезд, не менее дороги Мире, чем поля ее родного колхоза. Сойти бы с поезда, подойти к этим людям и расспросить у них: «Как, братцы, пашете? На какой глубине? Нет ли огрехов? Боронуете ли после запашки, чтобы сохранить влагу?»

Долго еще Мира стояла у окна, не отрывая глаз от степи.

Да, тридцать лет подряд пахала она в эту осеннюю пору, а до пахоты заботливо и любовно выхаживала пашню, чтоб налилась она влагой, согрелась под снегом и принесла людям изобилие и радость. И вот теперь, в самую жаркую страду, она смотрит, как пашут другие, и кто знает — быть может, ей навсегда придется расстаться с любимой степью, с делом всей жизни!

…Нет, об этом лучше и вовсе не думать!

Наконец, на пятые сутки поезд подошел к маленькому полустанку, где она должна была сойти. Едва брезжил рассвет. Кругом было пустынно и глухо. Лишь два-три пассажира сошли вместе с ней и разбрелись в серой предутренней мгле.

Мира до утра просидела на скамейке около вокзала, продрогла и, как только встало солнце, направилась к видневшемуся невдалеке элеватору в поисках попутной машины. Найти ее удалось сравнительно легко.

— Далеко ль собрались, мамаша? — спросил ее хлопотавший около грузовика парень.

— А вы, случайно, не из «Первого мая»? — ответила вопросом на вопрос Мира.

— Оттуда. Но я сейчас еду в другое место. Здесь есть еще одна машина. Шофер куда-то уехал, но сказал, что завернет сюда.