Евангелие любви - Колин Маккалоу

Патти Фейн (или, как доктор Джошуа Кристиан мысленно ее называл, пат-патка номер один) стала его пациенткой месяца три назад. Ее охватила жесточайшая депрессия после того, как она узнала о своей неудаче в отделе лотерей Бюро второго ребенка. Ей выпал синий шар. Катастрофа усугублялась тем, что ей шел тридцать четвертый год и она лишалась права состоять в списках матерей на рождение второго чада. К счастью, пробившись сквозь симптомы срыва, психиатр сумел увидеть в ней сердечную, здравомыслящую женщину, поддающуюся доводам рассудка, и направить ход ее мыслей в более положительное русло. Как случалось с большинством его пациентов, ее горести были не выдуманными, а реальными. Такие беды лечатся убеждением и укреплением душевных сил.

– Господи, я же открыла ящик Пандоры, когда сообщила им, отчего у меня нервный срыв! – продолжала миссис Патти Фейн. – Не понимаю, почему женщины скрывают, что подают в Бюро заявление на разрешение родить второго ребенка! Любая из пат-паток ежегодно пишет такую бумагу. Но разве хоть одна признается? Ни за что! И вот что удивительно: почему ни одной из нас так и не выпал красный шар?

– В этом как раз ничего удивительного нет, – мягко ответил доктор Кристиан. – Шансы в лотерее Бюро второго ребенка десять тысяч к одному, а вас, насколько мне известно, всего семь.

– Мы все обеспечены и с тех пор, как вышли замуж и родили первого ребенка, проходим проверку имущественного положения и медицинские осмотры. Плюс долгие годы попыток.

– Тем не менее шансы против вас.

– Были до сегодняшнего дня. – Патти Фейн слегка помрачнела. – Когда вошла Марг Келли, я заметила, что она страшно довольна собой. Но все главным образом интересовались, что приключилось со мной, как я себя чувствую, удивлялись моему душевному состоянию – этому новому согласию с собой и стойкости… – Патти улыбнулась и с теплой, искренней благодарностью посмотрела на доктора Кристиана. – Если бы я тогда не подслушала во Фриндли, как две женщины говорили о вас, не знаю, что бы с собой сделала.

– Вы упомянули Марг Келли, – напомнил Джошуа.

– Ей выпал красный шар.

Он вся понял. Он мог бы рассказать Патти, что за этим последовало, но только кивнул, поощряя пациентку изложить свою версию случившегося.

– Боже! Кто бы поверил, что женщина способна настолько быстро измениться! Мы сидели за столом, пили кофе и вели те же разговоры, что и много лет подряд, и вдруг Синтия Каваллери бросила взгляд на Марг и спросила, отчего она радуется, словно кошка, которая добралась до сметаны. Та ответила, что получила из Бюро письмо с разрешением завести второго ребенка. Она достала из сумочки стопку бумаг – каждая страничка, судя по всему, была нотариально заверена и скреплена большой официальной печатью. Думаю, Бюро приходится соблюдать осторожность, чтобы исключить подделку разрешений…

Патти Фейн замолчала и представила себе сцену, разыгравшуюся в гостиной Синтии Каваллери. Поежилась, избавляясь от воспоминаний.

– Все замерли. В комнате и без того было холодно. Но тут, готова поклясться, температура в долю секунды упала ниже ноля. Затем со стула вскочила Дафна Чорник. Никогда не видела, чтобы она двигалась с таким проворством. Только что сидела и вот стоит рядом с беднягой Марг и вырывает из ее рук документы. Ничего подобного я от Дафны не слышала. Она всегда была среди нас эдаким недоразумением – я имею в виду ее походы в церковь и призывы к добрым поступкам и делам. Приходилось следить за своим языком, если она была рядом. Теперь же она рвала в клочья бумаги Бюро и при этом обвиняла Натана Келли, что он все подстроил через Вашингтон, поскольку сам он президент Чабба, а его предки приплыли в Америку на «Мейфлауэр». Потом заявила, что разрешение должно было достаться ей – ведь она воспитает второго ребенка, как свою первую Стаси, в страхе Божьем и любви к Всевышнему, а у Марг и Натана вырастет безбожник. Сказала, мы живем как грешники и нечестивцы, не чтим законов Божьих и наша страна не имела права подписывать Делийский договор, а она не понимает, как Господь попустил, чтобы его духовные наставники поддержали эту сделку. Тут из нее посыпалась такая грязная брань – я даже не могла представить, что ей известны подобные слова. Обзывала Гуса Рома, папу Бенедикта, преподобного Ливона Нокса Блэка.

– Интересно, – проговорил доктор Кристиан, почувствовав, что пациентка ждет его реакции.

– Затем вскочила Кэнди Феллоуз и накинулась на Дафну: кто дал ей право критиковать Гуса Рома, величайшего президента всех времен? Кричала, что презирает лицемеров, которые по воскресеньям распевают гимны, мусоля пальцем Библию, и, ползая по полу, протирают колени, но стоит им выйти из церкви, гнобят ближних, чтобы заработать лишний доллар или подняться на ступеньку вверх. Я уж подумала, что Дафна и Кэнди выцарапают друг другу глаза.

– Выцарапали?

– Нет! – Патти Фейн гордо распрямилась. – Я их остановила. Можете представить, доктор? Усадила их на стулья и заявила, что они ведут себя, как малые дети, что мне стыдно называться пат-паткой. Вот тут-то все и выплыло на свет: оказывается, каждая из нас ежегодно подавала заявление в Бюро второго ребенка. Я спросила их, что в этом такого постыдного и что такого постыдного, что им всегда отказывали? Спросила, какое они имели право вымещать свое разочарование на бедной Марг? Или на Августа Роме и религиозных лидерах. Сказала, чтобы они раз и навсегда выбросили из головы, что кто-то способен манипулировать Бюро. Напомнила, что сама Джулия Рис не может получить разрешения на рождение второго ребенка. Почему бы нам не порадоваться за Марг? А Марг успокоила, сказала, чтобы она не плакала, и попросила разрешения стать крестной ее ребенку.

Последние слова Патти произнесла с нескрываемым торжеством и сидела с таким видом, словно удивлялась, насколько сама довольна собой и своей проявленной во время размолвки твердостью.

– Вы вели себя великолепно, – похвалил ее доктор Кристиан. – И теперь у вас больше нет необходимости меня посещать. – Он говорил уверенно и с явной гордостью.

«Насколько этот человек выше всех остальных, – думала о нем Патти Фейн. – Сегодня я даже не пыталась объяснить пат-паткам, что он для меня сделал. Всякий раз, как только начинала говорить, выходило как-то не так. Бесполезно! Он заботлив. Вот что, наверное, важнее всего прочувствовать в человеке. Это невозможно увидеть, рассказать, объяснить тем, кто смотрит на него со стороны. Это надо открыть для себя. И почему психиатры вроде Мэтта Стрингмана считают неправильным, если врач советует больным опереться на Бога? Считают самих себя богами? Или им не нравятся мысли доктора Кристиана о Всевышнем?»