Проклятье на последнем вздохе или Underground - Елена Гладышева

Вдруг Егор неожиданно легко выбрался из могилы. Сверху было тоже темно и шёл косой дождь. И он пошёл домой. Он подёргал дверь, но не смог её открыть. Она оказалась запертой изнутри. Егор подошёл к тёмному окну и слабо постучал. В избе было тихо. Силясь заглянуть в избу, он прислонился к стеклу, оперевшись на него рукой.

На лавке, прижав к себе Нюрку, дремала Наталья.

— Натаха, — позвал Егор, не слыша своего голоса.

Наталья вздрогнула, едва не выронив дочь, и метнулась к окну.

Какая — то сила отшвырнула Егора в сторону.

Он последний раз конвульсивно загрёб руками воздух. Из его груди вырвался крик, исходивший откуда — то из самого подсознания. У него носом пошла кровь и, скорчившись, он затих.

Из разбитых досок на его лицо сыпалась мокрая, холодная земля.

Часть 1 За всё в этой жизни надо платить

1

Подпоручик Шмелёв курил, когда к нему в купе вошёл хорошо одетый господин. Он так и отметил про себя, что господин, а не рабочий или просто нынешний интеллигент.

У Шмелёва даже перехватило дух, как тогда, когда он шёл в наступление в офицерской цепи, идущей без выстрела. А, когда из окопов застучали пулемёты, он побежал вперёд на густые цепи противника, не кланяясь пулям.

Лицо у господина было устало и болезненно бледно. А из вещей всего лишь один небольшой саквояж. Откуда он взялся на этой богом забытой станции? Ну да это не важно. Главное, что он был из господ.

Вошедший приветственно кивнул, снял шубу и степенно сел напротив.

— Разрешите представиться: подпоручик Шмелёв Владимир Львович, — чётко, по — военному представился Владимир, хотя сейчас одет он был в гражданское платье.

— Дитрих, — кивнул господин. И заметив удивлённый взгляд своего нового знакомого повторил: просто Дитрих — горный инженер.

Но Шмелёва всё устраивало. Горный инженер говорил с таким акцентом, что было понятно, что из Германии он приехал совсем недавно.

— Главное, что не товарищ? — поинтересовался Владимир. — А то я уже задыхаюсь среди товарищей!

— А вы не боитесь? — усмехнулся Дитрих довольно грустно.

— Вас нет. И вообще я уже устал бояться, но уважаю порядок, — как бы в подтверждение своих слов Шмелёв махнул рукой, разгоняя сигаретный дым, потому, что его попутчик вдруг сильно закашлялся. — Прошу прощения. Это лучшие сигареты из тех, что можно сейчас достать, — немного преувеличил он. — Сам плохо переношу.

— Это вы меня извините, — расстегнул ворот Дитрих. — Я неважно себя чувствую.

Вслед за пронзительным паровозным гудком, вагон дёрнулся и, плавно набирая скорость, состав отошел от станции, слегка погромыхивая на стыках рельс.

— В Москву изволите ехать? — не прекращал разговор Шмелёв.

— Пока в Москву. Я немного отдохну, с вашего позволения. — Дитрих прикрыл глаза.

Ну что же, Владимир и так был счастлив. Он прекрасно понимал, что перед ним такой же горный инженер, как он — выпускница института благородных девиц.

Шмелёв так и не принял советскую власть, не смотря на то, что она уже разменяла свой семнадцатый год, служить ей не он собирался, как бы плохо ему не было.

Расцветший было НЕП, вселивший слабую надежду на возврат к прежней жизни, теперь приказал долго жить. Как оказалось, это просто был вынужденный шаг назад.

А сейчас в России, переживавшей прошлогодний неурожай, тяжело было всем. Ни в магазинах, ни на базаре ничего нет. Но в газетах ни словом не упоминалось о настоящем положении дел, о том, что люди мрут от голода, а в Поволжье были случаи, когда ели себе подобных.

Этот холёный немец почему — то вселял во Владимира шальную надежду на то, что все его проблемы временны и скоро разрешаться каким — либо образом и жизнь изменится и опять всё будет хорошо, как прежде. И вот этот поезд, весело постукивая колёсами, мчит его не просто в Москву, а прямо в его счастливое завтра.

За окном в паровозном дыму, стелившемся по земле из — за низкой облачности, проплывали заснеженные поля, леса, полустанки. Зима только началась, а в душе у Владимира заливался жаворонок.

Дитрих дремал, прислонившись к оконному стеклу и немного задрав голову вверх. Поначалу он негромко засопел, а потом, не открывая глаз, рванул ворот рубашки. Он начал задыхаться.

— Vorsichtig Fahren![1] — еле слышно прошептал немец, не открывая глаз.

Шмелёв непонимающе смотрел на своего попутчика.

— Надо заехать в церковь, — настойчиво повторял Дитрих по — немецки. — Надо вернуться.

На бледном лице немца выступили капельки пота. А в разрезе его рубашки стали видны бинты, на которых проступала кровь. Он, по — прежнему не открывал глаз и нервно произносил отрывистые, бессвязные фразы. Он бредил.

Владимир понял, что у Дитриха огнестрельные раны. Он слишком много видел их на своём веку, что бы ошибиться.

Что же делал этот лощёный немец в этой глуши и за что его так побили?

Владимира пробил нервозный интерес и он невольно стал внимательнее прислушиваться к невнятному монологу своего попутчика.

— Ты не понимаешь! Там карта. Она осталась в церкви, — расстраивался Дитрих, не ведая, что его подслушивают.

— А где эта церковь? — с интересом спросил Владимир, понимая, что из — за пустяков такой господин, как Дитрих расстраиваться не стал бы.

— Село похожее, — невнятно ответил Дитрих, приходя в сознание.

— Похожее на что? — заинтересованно переспросил Шмелёв.

— Там священник Мирон, служитель церкви, — немец начал дышать ровнее, тряхнул головой и, с трудом открыв глаза, посмотрел перед собой мутным взглядом. — Я что — то говорил? — спросил он подпоручика, пытаясь прочесть в глазах Владимира правду.

— Скорее мычал, бредил наверно, — успокоил его Шмелёв.

— Извините за беспокойство, — Дитрих чувствовал себя неловко. И пытался оправдаться. — Просто по роду своей деятельности я привык думать вслух.

— Да, — мысленно согласился с ним подпоручик. — Ты думаешь так громко, что не услышать твои мысли можно только, если покрепче заткнуть себе уши.

Дитрих рассеянно огляделся и пошёл было к двери. Но он был так слаб, что Шмелёв начал опасаться, как бы его попутчик не завалился при очередном покачивании вагона. Лишь когда в дверь постучал проводник, предлагая морковный чай, немец вернулся на своё место.

Подпоручик Шмелёв долго курил в тамбуре, прищурив глаза от дыма сигареты, размышляя над свалившейся на него информацией о столь загадочной карте, настолько ценной, что этот немец притащился за ней из своей более — менее сытой Германии в такую даль и в такую пору и получил за это огнестрел.