Расследованный поцелуй - Александр Рогинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рядом лежит девочка из южного города. Ей удалили грыжу, а оказалось, не в грыже было дело, а в поджелудочной железе.
Когда на работе Майю схватило в коридоре, поверить не могла, что существуют такие сильные боли. Только что шла жизнерадостная, полная сил женщина. И тут кто-то железными пальцами вцепился ей в живот.
* * *Мирославов пришел с большим букетом роз и передачей, больше похожей на посылку. Вежливо поздоровался со смотрящими во все глаза на него женщинами, по-отцовски поцеловал Майю в лоб. Присел на краешек стула, показывая этим свое сострадание к болящим.
Он сидел на краешке стула и тихонько спрашивал Майю, как она себя чувствует.
Майя отвечала, как чувствует себя, тихо смеялась одними глазами. И он смеялся одними глазами. Так они говорили пустые слова, а глазами разговаривали – этого вполне хватало.
– Я обязательно еще приду, – сказал Мирославов, ступая, как канатоходец, по полу палаты.
Когда очутился у дверей, грудь выпрямилась, громко, чтобы все слышали, сказал:
– Рад был вас всех повидать. Выздоравливайте!
* * *Валя любила читать газеты. И сейчас она медленно спустила ноги, нащупала тапочки.
– Пойду куплю «полисталовку», что там в мире происходит.
По-старушечьи переставляя ноги вышла в коридор.
Майя прикрыла глаза, с удовольствием погрузилась в дрему, когда вроде бы спишь, но все слышишь.
Через полчаса Валя вернулась и зашуршала газетными листами. Майя приоткрыла глаза, но слабость сковала. Снова впала в странное полусонное состояние.
А Валя долго шуршала, потом обратилась к Ире-соседке:
– Очень интересная статья о театре. Тут мой земляк работает, главные роли играет.
Я несколько раз ходила на него смотреть, а один раз даже решилась зайти в гримерную представиться, ведь мы хорошо знакомы с его братом Яковом. Моя мама до самой смерти его кормила, работала прислугой в их семье. Очень богатая семья. И очень странная. Замкнутая. Ни с кем не общались, все себе да себе.
– А кем работал брат артиста? – спросила Ира.
– Есть такое слово, которое я долго училась произносить – риэлтор. Это что-то вроде перекупщика квартир. Очень богатый был брат.
– А он что – умер?
– Умер, но очень странно. В городе ходили слухи, что его убили. Маму затаскали по допросам, а она ничего не знала.
На этом месте разговор начал расплываться, гаснуть, Майя заснула.
* * *Мирославов позвонил главному режиссеру домой, тот перепугался, услышав, что в театр хочет придти следователь.
– О причине моего прихода я вам расскажу на месте, – сказал Мирославов и положил трубку.
Теперь Уткин будет ломать голову, почему это театром заинтересовалась милиция. Перепуг главного режиссера был натуральный, мог означать: Уткин или просто не из десятка храбрецов, или на совести лежит темное.
Швейцар перегородил дорогу Мирославову.
– Мне назначено на 10 часов Уткиным.
– Уткина еще нет. Если назначили на десять, то будут к одиннадцати.
– Это как? – не понял Мирославов. – Запланированное опоздание?
– Это, голубчик, театр. Люди здесь – свободные птицы. Случается, что и вовсе на репетиции не приходят. Корреспондентов созывают, а на репетиции не приходят. Все звездами стали.
Мирославов занял место в партере ровно посредине зала. Хотел посмотреть репетицию без комментариев.
Появился электрик. Он начал ставить свет, выцеливая лучи осветительных приборов на центральную часть сцены. По всей видимости, там и сосредоточится действие.
Уткин появился, когда на сцене уже стояли стулья и стол.
Мирославов поднял руку, помахал ею в воздухе.
Уткин шагнул было вперед, но остановился.
Мирославов посмотрел на часы. Вахтер оказался прав: опоздание ровно на час. Это у них, наверное в норме. 10 часов – срок мобилизующий. Если назначить на 9, все равно придут в одиннадцать. Жизнь ведь у актеров перевернутая.
Уткин спустился в зал, сел в третьем ряду.
– Начали, – крикнул он.
Откуда ни возьмись на сцену выскочила группа молодых людей и, бурно обсуждая что-то, остановилась в освещенном месте.
Молодой человек громким женским голосом стал рассказывать, как вчера славно повеселились.
Уткин сидел, скрестив руки, монументально глядя на сцену. Его затылок был чугунно влит в шею. Он, казалось, совершенно не слушал весь этот юношеский бред, а спиной смотрел на Мирославова.
Актеры резвились. Так продолжалось минут 15.
Уткин встал и вышел из зала. Через некоторое время появился на сцене с толстой тетрадью. Рядом с двумя стульями в руках шел его помощник.
Уткин сел на стул прямо в центре скрещивающихся лучей прожекторов, закинул ногу на ногу.
– Вы чем эту неделю занимались? – спросил и потряс тетрадью в воздухе. – Честно признайтесь, кто читал пьесу?
Актеры притихли.
– Не читали, впрочем, нечему удивляться, если вспомнить, у кого вы все учились.
Актеры понуро молчали.
Мирославову стало интересно: читали все- таки пьесу или нет? И что это за учитель такой, кого так бранит Уткин? Или он таким образом набивает себе цену?
– Берите стулья, – сказал Уткин, с силой хлопая тетрадью себе по коленям. – Будем разбираться.
Из стульев был образован кружок, в центр которого выходил актер и читал из тетради свой монолог.
Это были слова, написанные красивым русским языком 19 века.
Демов появился в конце репетиции. Взял свой стул и сел за кольцом. Уткин отпустил актеров, кивком головы пригласил Демова сесть поближе.
– Что скажешь о пьесе? – спросил Уткин.
– Пьеса дрянь, но играть можно.
– И кого ты выбрал?
– Вот этого бородатого, – ткнул пальцем в точно такую же тетрадь, как и у Уткина, Демов.
– Я так и знал. Но эта роль уже закреплена за Фурманом. Если бы ты регулярно ходил на репетиции, ты бы знал об этом.
– Я не хожу регулярно на репетиции, – ровным безразличным голосом сказал Демов. – В этом нет необходимости. Мне нечего время терять с этими юнцами.
– Как с тобой стало тяжело работать! Если бы ты был несмышленышем, я еще понимаю. Но ты ведь профессионал. Хорошо знаешь, что репетиции нужны для сыгровки, создания своего поля с другими актерами. Не будет этой сцепки, не будет спектакля. Не мне тебе объяснять такие простые истины.
– Так и не объясняй.
Уткин тяжело встал и повернулся чуточку к залу, вероятно, привлекая к этой сцене и как бы отвечая на первый вопрос Мирославова.
Вот с какими типами мне приходится работать – говорила его горькая немая поза.
На этом репетиция была закончена, Мирославов поднялся со своего места, чтобы пойти к Уткину в кабинет.
Но Уткин появился в зале.
– Мы можем поговорить и здесь, – сказал он, не поздоровавшись.
– Здравствуйте, Владимир Исаевич, – сказал Мирославов, протягивая руку.
– Ах, да – здравствуйте! – судорожно схватил протянутую руку обеими руками Уткин.
Ладони у него были влажными и вялыми, рука чуточку подрагивала.
– Вячеслав Владимирович, – подсказал Мирославов.
– Именно – Вячеслав Владимирович. Так что вы хотели узнать в нашем Богом забытом театре? Какие такие преступления совершаются тут, что мы имеем удовольствие видеть у себя столь уважаемого человека?
– Естественно, я не пришел к вам ради знакомства с жизнью актеров и режиссеров, хотя все это очень интересно.
– Абсолютно не интересно. Грязно, ложно и идиотно. Я бы с удовольствием сейчас поменялся с вами профессией.
– Не верю. Так, кажется, говорил Станиславский. Вам нравится, чем вы занимаетесь. Это видно по каждому движению.
– Ну да – вы ведь следователь. С вами ухо востро держать нужно.
Но скажите – за что любить мою профессию? Вот за такие сцены, которую вы наблюдали? Театр уже давно умер, остались лишь зрители. А актеры и прочая шваль, которая тут вертится под ногами, всего лишь прикрывающиеся профессией, чтобы быть каким-нибудь первым лицом среди других.
Вот почему никто из моих подопечных никогда не собираются поговорить о своей работе. Разве что под рюмочку. Да и о чем говорить!? Раньше театр диктовал кино манеру игры, а сегодня все наоборот.
И все-таки, что вас привело к нам?
Мирославов давно заготовил ответ на этот вопрос, но сейчас раздумывал – вряд ли Уткин поверит в него.
– Пока я об этом сказать не могу в интересах следствия.
– Ну так я вам скажу. Вы пришли меня расспросить о Демове и его жене. Странно она умерла. И я был поражен, как быстро было закрыто следствие. Ведь ясно, что не могла она умереть от сердечной недостаточности.
Я не раз бывал у них дома, она ведь наша актриса, разговаривал с ней. Мы всячески помогали…Потом, я ее хорошо знал.
Уткин слегка откинул чисто по театральному голову и посмотрел в потолок. Мирославов вспомнил этот жест на телеэкране. Тут же сделал засечку: так Уткин делает, когда вспоминает хорошее, приятное. И тогда в экране он говорил возвышенно, с романтическим подъемом.