Ни капли невинности. Хроника стремительной молодости. - Михаил Камалеев

– Миха, слушай, – хм, поговорить, видимо, все же удастся, – а у вас с N все началось на мой день рождения, да? – Олег хитро щурится. Ха, провокатор хренов! Или, может, это просто ветер?

– Нет, – честно ответил я.

И даже не соврал. Ни слова. Во-первых, потому что сказал всего одно слово. А во-вторых, потому что все началось несколько раньше. На несколько лет раньше.

Тогда мне было 15. Собственно, ей тоже. Я был безграничным идеалистом, не смотрел телевизор, цитировал японских поэтов какого угодно века и среди друзей считался самым умным, хотя сволочью и задохликом. Я всерьез надеялся, что в 25 уже буду миллионером и выйду на пенсию.

А еще в том году застрелили Кобейна. После его смерти самыми модными темами для разговоров стали: 1) кто будет следующим символом поколения; 2) сколько стоил билет на Unplugged in New York; 3) “дай геометрию списать”. За мое некоторое весьма отдаленное внешнее сходство с Куртом, отчаянно поддерживаемое волосами до плеч и мертвенной (как бы героиновой, а на самом деле – просто оттого, что мало ел) бледностью, третий пункт для меня решался более или менее просто. Насчет второго я “авторитетно” хранил молчание, а вот с первым не разобрался до сих пор – то ли транссексуальный Брайан Молко, то ли замороженный Вилле Вало, то ли меланхоличный уродец Том Йорк… Фиг поймешь!

“I’m so ugly. That’s ok, cause so are you” – слова, для миллионов ставшие оправданием никчемности собственной жизни. Для N же это оказалось пустым звуком. А “Lithium” – всего-навсего каким-то там по счету элементом таблицы Менделеева.

А еще она не курила, не читала Сэлинджера (впрочем, кто среди моих друзей – кроме меня – читал его в 14 лет??), слыла недотрогой и не спешила, в отличие от многих, расстаться с невинностью.

Ее практичность и не по годам развитый рациональный цинизм шокировали не только школьных учителей, но и умеющих расшвыривать по самым недоступным углам понты сверстников. В частности, меня.

Это сейчас я всего лишь третий по красоте (после Брэда Питта и Дэвида Бэкхема) блондин из всех живущих на свете, а в то время я был самым красивым мальчиком нашей школы. Мое участие в любом школьном мероприятии гарантировало 100% явку девочек, имевших счастье учиться со мной вместе в одну смену. А – следовательно – и мальчиков, которым были небезразличны эти девочки. Кроме того, природа не обделила меня ни слухом, ни голосом, ни актерским мастерством, поэтому мое участие не сводилось к тупому стоянию на сцене. Этим, видимо, я и заслужил безграничную симпатию организатора всех наших массовых мероприятий (раньше это называлось “пионервожатый”). Впрочем, интерес был взаимным: девушка была весьма неплоха собой, хотя и несколько взрослая для меня, к тому же – замужем.

Для N же все мои заслуги – “пшик”. Как оказалось потом – напускное, типичное девичье как бы равнодушие. Но я повелся. Вслух пообещал всем своим одноклассникам: “будет моей”. Пообещал – нужно сдерживать…

Стандартная школьная дискотека. Медленный танец. Всего лишь чуть-чуть приглушенный свет, чтобы учителя могли видеть, кто кого лапает. Видимо для того, чтобы экономить на последующем определении отцовства. Анализ ДНК дорогая все-таки штука. N, старательно шепча мне на ухо, очень приблизительно переводит текст томной песенки. Я тщательно стараюсь не заржать.

Те, кто считает, что школьная любовь – это нежная и трогательная сублимация садизма (в виде дергания за косички), мазохизма (таскание до дома Ее портфеля) и холуйского подобострастия (у каждого свое – кто конфетами закармливал, кто морды одноклассникам бил), явно заканчивали школу под унылые завывания Джима Морриссона и бодрые распевы ВИА “Самоцветы”. Поколение же, еще успевшее перейти из октябрят в пионеры, но уже оттуда – прямиком в стадо клиентуры драгдилеров вместо комсомола, своей столицей считало Сиэтл и успело получить “Черную метку” от Кинчева. Публичным признанием в любви для нас было тупое переминание на месте, обнявшись. Называлось это – “медляк”.

Неудивительно, что уже вечером того же – ох и трудного! – дня всевидящее око школьного общественного мнения решило: лубофф…

Школьное общественное мнение по традиции формировалось в “каморке, что за актовым залом”. Быть допущенным к обсуждению самых значимых школьных событий было непросто. Попасть внутрь считалось очень круто, а твое положение в табели о рангах определялось одним человеком – как это называлось, “ведущим дискотеки”. Диджеем, короче.

В нашем случае диджеем был Торин. Сечете фишку?:-)

В каморке и вправду было круто. Там стояла вся аппаратура, хранились гитары, клавишные и – вау! – ударная установка. Но самое главное – она запиралась изнутри так, что снаружи открыть было невозможно. Следовательно, там можно было курить и пить алкоголь буквально под носом у учителей и не быть застуканными! Чем мы нагло и пользовались.

В тот самый вечер в каморке произошло два весьма примечательных события.

Во-первых, неожиданно с проверкой на добропорядочность на огонек заглянула директриса. Не совсем еще пьяный Торин четко определил “чужой” стук, рявкнув на всех, велел заткнуться, потушить сигареты, убрать водку, а тело Землякова спрятать за шкаф. Зайдя внутрь, директриса втянула носом воздух и гневно задала дурацкий вопрос:

– Курите? 

Нет, блин, насрали… 

Находчивый Женька округлил глаза, мысленно прошептал: “ну все, п…ц”, и с видом расстроенного отца нашкодившего ребенка выпалил:

– Что вы, Татьяна Васильевна!! Это усилитель дымит. Боюсь, вообще сгорит. Надо бы, наверно, новый покупать, а то до Нового года этот наверняка не дотянет…

Через пару недель под дружный хохот всех обитателей каморки Торин принимал новый усилитель. С парой новых колонок в придачу. Веселая жизнь продолжалась…

А во -вторых, в тот вечер в “штаб-квартире” не появился я. Как раз в тот момент, когда Торин собрался было уже получать по полной программе от директрисы, я с N совершал пешую прогулку по свежевыпавшему снегу, пытался поразить ее знанием всего и вся, ну и вообще…

Мое отсутствие было воспринято однозначно, и, кстати, однозначно правильно: лубофф…

@@@

Дожив до 24 лет, я наконец-то узнал истинный смысл аглицкого словосочетаньица “pick up”. Все время до этого я знал лишь, что pick up the word in the dictionary значит что-то вроде “узнать, как на самом деле это слово переводится, заглянув в словарь”. Или типа того… Оказывается же, что на “чистаа маасковском” языке сие выражение означает не что иное как “клеить”, “снимать” или – по-лоховски – “знакомиться с девушкой”. До нескольких довольно уже взрослых типов, которые, видимо, одурев от онанизма, доперли, что есть еще и другие способы сексуального удовлетворения, наконец, дошло, что в Москве, впрочем, как и в любом более или менее развитом городе, есть место, где можно без всяких напрягов подснять девушку на ночь. Поскольку эксперимент проводился на Манежной площади, а также ввиду неизбежной московской мании величия, эта самая площадь и была объявлена Меккой – вау! – всемирного “pick up’a”.

Если бы эти мальчики хоть на пару часов в день вылезали из интернета и имели хотя бы малейшее представление о том, что творится (простите за избитость, но в данном случае, думаю, это оправдано) за пределами Садового кольца, то, возможно, они бы знали, что еще А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов “пикапили” девушек, женщин, а – за неимением оных – и мужчин, даааааааалеко за пределами нынешней Москвы. И способы, которыми орудует нынешняя “прогрессивная” молодежь, ненамного ушли от имевших место быть в 19 веке.

Но мои современники круче!

Йоу!

Куда уж там женатику Пушкину и малолетке Лермонтову!

Мои современники – упасть, что ли, на колени? – привлекли к своей “беспримерной”, “оригинальной” деятельности все средства масс-медиа, которые, по идее, должны во мне (“чистаа” типичном потребителе массовой культуры) пробудить “аафффигеннна” конкретные чувства зависти к их оригинальности. Несколько телеканалов, десяток газет, пара радиостанций с невообразимой готовностью (а почему бы не посвятить все это время проблеме жизни инвалидов в России?!!) разродились размышлениями на тему: “Вау, как круто!”

По горячим следам ребятки бросились, что называется, “стричь купоны”. Они организовали целую школу, где учат прыщавых подростков, разрываемых на куски тестостероном, “пикапить”.

Жалкое зрелище, я вам скажу. Бледный, на ватных ногах, с телефонной гарнитурой, через которую он получает “ценные” советы своего “гуру”, мальчик подходит к понравившейся девушке и начинает что-то мямлить. Старается, бедняга, как можно точнее соблюдать запланированную программу “клея”. Но, увы, у девушки сегодня другие дела, ей некогда, она только что поругалась с мамой, да и вообще сегодня “такой день”… Короче, шел бы ты!

Малыш, не скрывая слез, на полусогнутых несется к своему Карлсону. Тот же, по-отечески похлопав мелкого по плечу, пускается в длинные теоретические рассуждения о природе и функциональном предназначении сего благородного вида деятельности. Вывод – “сопляк ты еще, вот я в твои годы”…