Музейный экспонат - Роджер Желязны

В этот самый момент малорослый и чрезвычайно некрасивый мужчина в тоге звучно прочистил горло и объявил:

— Вот этого я и боялся.

Был он тощ, морщинист, неопрятен и несомненно страдал язвой желудка и разлитием желчи. И он, указуя на них обвиняющим перстом, повторил:

— Именно этого я и боялся!

— В-вы кто? — спросила Глория.

— Кассий, — представился он. — Кассий Фитцмюллен, критик на покое из «Дальтон Таймс». А вы собрались дезертировать?

— Вам-то что до этого? — уточнил Смит, поигрывая античными мускулами.

Кассий покачал головой.

— Что до этого? Вы представляете собой угрозу всему нашему образу жизни! Если вы уйдете, то станете, разумеется, художником либо педагогом и, рано или поздно, вольно или невольно, словом или жестом выдадите то, о чем давно подозревали. Я слышал все ваши разговоры. Вам известно — теперь уже точно известно, — что здесь находят последний приют все критики: старея, мы сходимся сюда изображать то, что так ненавидели в прошлой жизни. Вот почему с каждым годом число римских сенаторов растет.

— Я давно подозревал нечто подобное, — сказал Смит, — но не был уверен.

— Довольно и подозрения. Вы опасны и подлежите суду!

С этими словами Кассий хлопнул в ладоши и возгласил:

— Суд!

Процессия древних римлян медленно вступила в зал и окружила влюбленных. От них веяло пылью, старой бумагой, желчью и временем.

— Они желают вернуться к человечеству! — объявил Кассий. — Уйти и унести с собой свое знание!..

— Мы же не скажем! — всхлипнула Глория.

— Поздно! — сурово ответил один из критиков. — Вы внесены в каталог!

Он извлек из тоги брошюру и зачитал:

— Номер 28 — «Скорбящая Гекуба». Номер 32 — «Поверженный Гладиатор». Поздно! Ваше исчезновение будут расследовать.

— Суд! — повторил Кассий.

Сенаторы медленно обратили большие пальцы вниз.

— Вы отсюда не уйдете.

Смит усмехнулся и ухватил сенаторскую тогу крепкими пальцами скульптора.

— Ничтожный человечек, как думаешь ты задержать нас? Довольно Глории взвизгнуть — и сюда прибежит сторож. Довольно мне размахнуться — и ты неделю не встанешь!

— Сторож спит, а его слуховой аппарат мы отключили. Критики тоже, знаете ли, понимают в таких вещах! Отпусти меня, не то будет хуже!

— Давай-давай! — Смит наматывал материю на кулак.

— Суд! — с усмешкой повторил Кассий.

— Он предавался современному искусству, — сказал один из сенаторов.

— Следовательно, у него наклонности христианина, — заявил другой.

— Христиан — ко львам! — заключил третий и хлопнул в ладоши.

Смит увидел в темном углу зала нечто шевелящееся — и в ужасе отскочил. Кассий оправил тогу.

— Вы не имеете права! — закричала, закрывая лицо руками, Глория. — Мы же из греческого периода!

— Среди римлян поступай по-римски, — хихикнул Кассий.

По залу прошел острый кошачий дух.

— Как вы ухитрились? Откуда здесь лев? — полюбопытствовал Смит.

— Одна из форм гипноза, необходимая в нашей профессии, — благодушно пояснил Кассий. — Большую часть дня он у нас спит. Вы не задумывались, почему из этого музея никогда ничего не крадут? А были попытки, были! Но мы, хе-хе, блюдем свои интересы.

Тощий лев-альбинос, по целым дням украшавший главный вход, неслышно вышел из темноты и зарычал — коротко, но громко. Смит заслонил собой Глорию. Когда лев приблизился, Смит оглянулся, но ни одного сенатора уже не было; лишь в отдалении еще слышался топот кожаных сандалий.

— Мы одни! — встрепенулась Глория.

— Беги! — приказал Смит. — Я задержу его. Постарайся спастись!

— Покинуть тебя? Ни за что, любимый! Вместе — сейчас и до конца!

— Глория!

— Джей!

В этот момент лев возымел намерение броситься на добычу — и не стал тянуть с его осуществлением.

— Прощай, возлюбленный!

— Прощай! Прошу тебя — один поцелуй перед смертью.

Лев прыгнул, испуская хриплый рык и сверкая зелеными глазами.

— Согласна!

Их уста слились.

Лев навис над ними — грозно, неотвратимо, надолго… Потом вдруг завертелся, размахивая лапами в том пустом пространстве между потолком и полом, для которого архитекторы не придумали специального названия.

— М-мм… Еще?

— Почему бы и нет? Жизнь так прекрасна!

Минута пролетела незаметно… За ней прошла вторая.

— Слушай, а на чем там висит этот лев?

— На мне, — отозвался мобайл. — Вы, люди, не единственная жизненная форма, ищущая утешения среди реликвий своего прошлого!

Голос был тоненький и хрупкий, как у чем-то озабоченной эоловой арфы.

— Я бы не хотел показаться чрезмерно любопытным, — заговорил Смит, — но кто вы?

— Пришелец, — прозвенел тот, доедая льва. — Мой корабль попал в аварию на полпути к Арктуру. Я быстро уяснил, что на вашей планете моя внешность не пользуется признанием — за исключением музеев, где я могу сойти за экспонат. Принадлежа к довольно чувствительной и, я бы даже сказал, несколько самовлюбленной расе, — тут он изящно рыгнул, — я нахожу свое нынешнее положение весьма привлекательным: меж ярких звезд, в золе былых желаний, — он опять музыкально рыгнул, — затерянный…

— Ясно, — сказал Смит. — Спасибо, что скушали льва.

— Не за что. Хотя я бы не сказал, что это было слишком благоразумно. Я, видите ли, теперь вынужден буду делиться. Нельзя ли второму мне пойти с вами?

— Пожалуйста! Вы спасли нам жизнь, и нам все равно надо будет чем-нибудь украсить гостиную, когда мы ею обзаведемся.

— Хорошо.

Пришелец раздвоился, испустив поток мелодических трелей, и свалился на пол.

— До свиданья, я! — крикнул он наверх.

— До свиданья, — донеслось оттуда.

С достоинством и важностью прошествовали они через Современность, миновав по дороге греческий и римский периоды. Бывшие Гладиатор, Гекуба и Пришелец стащили ключи у спящего сторожа, открыли двери и зашагали прочь от музея веселыми ногами и псевдоподиями.

Примечания

1

Мобайл — подвижная абстракционистская скульптура.