Гробовщики - Рэймонд Уильямс

— Да ты совсем рехнулся, Томас! Что мы, сейчас работать будем? Ведь это же… — он неожиданно замер на полуслове, заметив выражение лица своего компаньона. В этот момент его настиг удар громадного кулака: Сэмюель не успел даже попытаться увернуться как почувствовал, будто лицо его взорвалось изнутри, и тут же шмякнулся спиной на деревянный пол. Широченная ручища ухватила его за волосы, подтянула кверху, и прежде, чем пьяненький мастер заметил дьявольский огонь, полыхавший в глазах Томаса Картера, он почувствовал, как ему в живот словно вонзилось пушечное ядро, потом еще и еще раз, пока он снова не оказался на пыльном полу. Какая-то сила подтянула его за плечи; он было начал вставать на ноги, но тут же его голова резко дернулась от очередного сокрушительного удара, и прежде, чем он снова рухнул, спасительная мгла окутала его сознание.

Постепенно выплывая из сплошного темного туннеля забытья, Сэмюель Пил увидел яркий свет, бивший ему в глаза. Чувствовал он себя отвратно, его подташнивало, лицо полыхало обжигающей болью. Кто-то с силой дернул его за палец. Распахнув глаза, он увидел, что Томас пытается стянуть с его руки зеленый перстень. Сэмюель попробовал было отдернуть руку, но та даже не сдвинулась с места, запястье застыло, словно парализованное. И тут он обнаружил, что то же самое было и с другой рукой обе они оказались зажатыми в тисках, укрепленных на верстаке Томаса. «Да что он там вытворяет с моими руками? — подумал Сэмюель. — Зачем-то даже на колени встал… Может, сошел с ума? Какого черта он стаскивает этот перстень? Ах, вот в чем дело: и Томасу приглянулась эта штуковина, захотелось отнять ее у меня. Но у него нет на это права, перстень принадлежит мне!»

— Ничего не выйдет, Томас, — прошлепал он разбитыми губами. — Это мое кольцо, оставь его, слышишь? Оставь!

Томас с шумом выдохнул через заросшие волосами ноздри и отпустил руку Сэмюеля.

— Томас, я домой хочу, — захныкал Сэмюель. — Отведи меня домой.

Тот не произнес ни слова, а затем наклонился над верстаком и взял с него одну из самых острых своих стамесок. Сэмюель неподвижным взором уставился на острый конец инструмента, который Томас приблизил к его пальцу, на который был надет перстень, после чего занес чернеющую массу тяжелого молотка. Хруста перерубаемой кости он не расслышал — лишь похожая на выстрел боль пулей пронзила его мозг. Из раны на деревянный верстак полилась густая кровь. От боли на глаза нахлынули слезы, удар молотом прошелся по его ушам, из глотки вырвался хриплый крик. Тем временем Томас снял перстень с отрубленного пальца, тщательно вытер его от крови и сунул себе в карман.

— Томас, Томас… — отчаянная мольба Сэмюеля эхом металась под потолком мастерской.

Между тем Томас сохранял полнейшее спокойствие — рука его снова потянулась к инструментам. Еще один точный, размеренный удар — хряп! — и очередной палец свалился на верстак, оставляя за собой кровавый след. Молоток поднимался опять и опять, нанося удар за ударом, когда Сэмюель, лишившись способности переносить эту чудовищную боль, потерял сознание.

Медленно приходя в себя, он почувствовал, что свет уже не слепит ему глаза, — вместо этого в ушах стоял оглушающий, надсадный стук, доносившийся откуда-то сверху. Ему показалось, что он различает звуки падающих на дерево комьев земли. Вот опять… Но где он? Сэмюель попытался проверить на ощупь, но тут же сморщился от резкой боли, когда окровавленные обрубки пальцев уткнулись во что-то твердое. «Черт, а как здесь душно-то, — подумал он. — Где я нахожусь?» Звуки падающих комьев постепенно затихали, словно уступая место новому ощущению — все более усиливающемуся запаху свежевырытой земли. И уже через мгновение ему показалось, что сердце в груди перестало биться от пронзившей сознание дикой, чудовищной мысли. Его закапывали в землю, хоронили! Значит, Томас действительно сошел с ума, если вздумал заживо похоронить его. Он отчаянно заколотил обезображенными руками вокруг себя, чтобы убедиться в своей догадке. Широких замахов не получалось — мешало узкое пространство гроба. Сердце его снова бешено заколотилось, ему показалось, что он даже слышит мечущееся под низким сводом деревянного ящика слабое эхо ударов. Невзирая на боль в руках, он забарабанил ими по крышке гроба, но тут же понял, что это бесполезно — ничего не получалось. Звук падающей на крышку земли полностью затих. Все, что он слышал теперь, был лишь свист собственного дыхания да отчаянный стук сердца. Воздух вокруг него постепенно становился все жарче, к нему примешивались запахи затхлости и сырости, присутствие которых с каждой секундой становилось все заметнее; с каждым судорожным движением он бросал свое тело на какие-то сантиметры из стороны в сторону, пока одежда не начала сползать с него, он окончательно запутался в ней и наконец затих, полностью недвижимый. Он широко распахнул рот, чтобы громко закричать и хотя бы этим хоть ненамного заглушить суматошные удары сердца, но вместо истошного вопля услышал лишь какое-то странное, булькающее, совсем жалобное похрипывание, донесшееся из его саднившей глотки. «Ну разве не мог Томас ограничиться тем, что отрубил мне все пальцы? Зачем еще и язык-то вырывать?..» — почему-то подумалось Сэмюелю Пилу в один из последних моментов его жизни.