Русский медведь. Царь - Михаил Ланцов

Август от этой мысли поежился, фыркнул и, стараясь не медлить ни единой секунды, бросился проставлять свою подпись на всех экземплярах договора и визировать прочие листы. Да, у него не было выбора. Но какого черта? Хорошее ведь предложение! Тем более что внутри у него разгоралось легкое, но такое приятное злорадство. В свое время при выборах короля эти жалкие, ничтожные шляхтичи чуть ли не открыто насмехались над ним, стараясь выпятить свою важность и родовитость. А теперь…. Где они теперь? Капли чернил, на кончике прекрасного стального пера решали их судьбу не хуже звонкой монеты или клинка.

— Раз уж мы теперь станем родственниками, то я хочу попросить тебя об одном одолжении. — Произнес Август, завершив подписывать договор. — Отгрузи мне партию таких перьев, — кивнул он на то, что держал в руке. — Мои запасы остались в Дрездене… — Курфюрст лукавил. Таких перьев не было нигде, кроме канцелярии русского царя, но разве можно было просить иначе?

— Присылай посыльного. — Благодушно отозвался Петр. — Я тебе еще и чернил новых дам, да бумаги особого качества и чистоты. Во всем мире только у меня в канцелярии такие имеются.

Глава 2

4 мая 1702 года. Окрестности Минска

Мягкий, обволакивающий молочно — белый туман неохотно отступал, обнажая свежую зелень травы и далекие силуэты. Начиналось новое утро.

Петр вышел из штабной палатки и окинул взглядом позиции. Грамотно сооруженные редуты. Прикрытие из люнетов второй и третьей линий. Резерв, отведенный на два километра от передовой. Все было практически безупречно. Даже выспавшиеся солдаты, уже добрые полчаса, ожидающие начала сражения на позициях. И тишина. Если конечно не считать за шум утренние трели каких‑то птиц в ближайших кустах.

Август, вышедший следом, был нахмуренным и каким‑то взъерошенным. Двадцать пять тысяч русского войска не вызывали у него никакой уверенности в победе. И это против ста тысяч Карла! Лишь стыд и честь не позволяли ему покинуть расположение армии союзника. Да и банальное желание 'позырить'. Все‑таки какое — никакое, а уважение к Петру у него уже появилось за те полгода, что он прожил в Москве. Не мог такой продуманный человек так глупо идти на фактически самоубийство. Или мог?

Государь же, прочитав по лицу своего союзника эти мысли, вдохнул с какой‑то блаженной улыбкой свежий утренний воздух и, чуть нараспев произнес:

— Приятно вспомнить в час заката любовь, забытую когда‑то…

— Что? — Удивленно вытаращился на него Август, неплохо подучивший русский язык за это время.

— Полезно вспомнить в час рассвета, — назидательно смотря на курфюрста, заметил царь, — слова забытого поэта: Щедра к нам грешникам земля. А небеса, — произнес Петр, скосив глаза наверх с наигранным ужасом, — полны угрозы. И что‑то там еще… тра — ля — ля — ля… А! Перед грозой так пахнут розы… — Август ошалело оглянулся, натыкаясь на улыбки и ухмылки офицеров штаба корпуса, прекрасно понявшие весь юмор момента.

— Не понимаю…

— Мы знаем все, ведь мы не дети. Опасно жить на белом свете. — С улыбкой продолжил Государь, кивнув в сторону позиций Карла. — Но как не жить на свете белом? Коль любишь жить душой и телом! — Самодовольно похлопав себя по животу, отметил царь.

— Щедра, к нам грешникам земля, — подхватил Меньшиков, догадавшись повторить припев.

— А небеса полны угрозы, — с наигранным сожалением добавил Петр, сокрушенно покачав головой.

— Кого‑то там уже тра — ля — ля — ля, — хохотнул Апраксин.

— Перед грозой, так пахнут розы… — жутко фальшивя, потянуло уже человек десять из окружений Государя, а потом громко расхохоталось. Лишь Август стоял совершенно потерянным, не понимая этого веселья.

Когда все успокоились, Август поинтересовался буквально шепотом:

— Что это было? Я ровным счетом ничего не понял.

— Урок на будущее мой дорогой друг. Если командир теряет веру в свою победу, то и воевать не стоит. А потому, какой бы безнадежной не была ситуация — встречай ее с улыбкой. Конечно, кто‑то подумает, что ты тронулся умом, но иные, видя твое спокойное, благодушное настроение заразятся уверенностью и станут сражаться, не оглядываясь постоянно и не думая об отступлении.

— Но ведь Карл нас вчетверо превосходит! Как тут сохранять спокойствие?

— Плохо считаешь. Ой, плохо! Вот смотри. Мы стоим в обороне, а Карл наступает. Так? Так. Значит уже вдвое он нас слабее. Ведь мы на редутах все. Да при пушках. А ему через поле под огнем идти, да картечными салютами нас не угощать. Видишь — уже не так страшно. Дальше идем. Видишь — все мои стрелки с винтовками, то есть, бьют на пятьсот шагов, причем не абы как, а прицельно. Насколько бьют солдаты врага? На сто от силы. Если прицельно то и того меньше. Вот и считай, что не у Карла, а у нас уже преимущество. Да почитай как вдвое или более. А еще можно по мелочи посчитать. Картечь добрая, бьющая вдвое дальше обычного. Резерв. Тяжелая артиллерия. Так что, друг мой, нет никакой причины для тревоги. Армия шведского короля хоть и велика числом, но против меня на этих позициях и выеденного яйца не стоит.

— Мне сложно в это поверить…

— И не нужно, — усмехнулся Петр. — Думаешь, я не видел, как ты метался, помышляя лишь о бегстве от войск? Я бы тебя давно отпустил, но то, что сегодня произойдет лучше один раз увидеть, чем потом слушать в пересказах. Для пущей крепости нашей дружбы.

После чего царь снова прильнул к зрительной трубе, наблюдая за движениями войск противника….

Но вот, спустя примерно полчаса пехота шведского союза наконец‑то двинулась вперед. Ровные, словно выверенные по линейке, линии мушкетеров и фузилеров согласно лучшим идеям тех лет шли как на параде. Шеренга за шеренгой. Под барабанные ритмы и звуки флейты. И важно так, пафосно, словно не в атаку идут, а по бульвару прогуливаются.

— Вот ведь цирк, прости Господи, — усмехнувшись, бросил Государь, после того, как первая шеренга прошла отметку триста метров.

Но Август не успел удивиться этим словам. Так как буквально следом за ними все редуты окутались клубами сизого порохового дыма. Это заработали винтовки и легкие полковые пушки, угостившие наступающую пехоту пулями Минье и железной картечью. Добро так. От души. Солдаты так и посыпались на землю, словно спелые сливы.

Не прошло и двадцати секунд, как к этим медленно расползающимся и тающим клубам порохового дыма добавились еще. Потом еще. Еще. Еще…. Уже через пару минут Августу показалось, что в этом дыме и треске, перемежающемся уханьем пушек, совершенно потонуло все. А солдаты шведской коалиции сыпались на землю с какой‑то немыслимой скоростью. В его представление от редутов не огонь велся, а какой‑то губительный ветер дул, уносящий жизни несчастных. Лишь Петр откровенно скучал, скрашивая себе ожидание попыткой подсчитать хотя бы 'на выпуклый глаз' количество поверженных врагов. Хотя бы офицеров.

Однако всему на свете приходит конец. Вот и совершенно доведенный до отчаяния и ужаса один из полков, насмотревшись на засыпанное трупами поле, психанул и, нарушив строй, бросился вперед, дабы скорее добраться до редутов. Очень несвоевременно. Так как оказался на короткое время в фокусе внимания, приняв на себя бодрый залп всего редута. Да еще соседи немного помогли. И это жуткое 'дуновение' свинцового ветра в буквальном смысле слова смело полк ….

Это стало последней каплей.

То тут, то там, как одиночки, так и целые группы стали разворачиваться и убегать, стремясь как можно скорее выйти из зоны столь губительного огня. Причем, нередко, бросая свое оружие. Поэтому не прошло и минуты, как это печальное действо превратилось в натуральное и всеобщее бегство. Ну, то есть, массовое организованное отступление под защиту резервов и орудий.

— Ну что, друг мой, ты доволен? — Обратился Петр к совершенно ошарашенному Августу. — Помогло шведам и их союзникам численное превосходство?

— Нет… — с трудом выдавил курфюрст, хотя это ответ дался ему очень тяжело.

— И не поможет, — усмехнулся Государь, после чего кивнул вестовому, ждавшему его отмашки.

Меньше чем через минуту дивизион тяжелой артиллерии изрыгнул из себя беглый залп увесистых шестидюймовых стальных гранат с ударным взрывателем. Да, эти пушки были не совершенны: коротки стволом, заряжались с дула куда более легкими снарядами, чем могли бы. Какие‑то жалкие тридцать килограмм стальной оболочки, начиненной дымным порохом. Но эти гостинцы летели на три с половиной километра и по местным временам оказались чем‑то безумным… запредельным по разрушительной мощи.

Бедные, несчастные шведские батареи. Сорок полевых пушек, безрезультатно обстреливавших чугунными ядрами земляные склоны редутов, оказались буквально сметены двумя апостольскими залпами. Благо, что стояли очень плотно по практике тех лет, а дивизион тяжелой артиллерии заранее произвел все расчеты и имел карточки стрельбы….