Это уж твёрдо - Владимир Воробьев

После этого Коля забежал за кулисы, взял у нас ящичек, из которого торчала небольшая разукрашенная ёлочка, и вынес на сцену. Он поставил ящичек с ёлкой на табуретку и сказал свидетелям:

— Если желаете, можете осмотреть и ёлку.

Те, конечно, осмотрели со всех сторон.

— А в ящичке что? — загалдели свидетели.

Тогда Коля приложил палец к губам, отвёл ребят в сторону и, издали указывая на ящичек, громким шёпотом сказал:

— Тсс… Там шайтаны, джины, черти, понятно?!

Свидетели засмеялись, и с ними весь зал.

Анна Ивановна заиграла на рояле какой-то медленный восточный танец, и тут мы с Лёнькой вышли на сцену. В зале раздались смех, аплодисменты. Кто-то с первого ряда крикнул:

— Эй, факир, на бороду наступишь!

Мы встали по обе стороны ёлки, шагах в четырёх от неё. У меня в руке был горн, в другой короткая палочка, на шее висел медный таз. У Лёньки ничего не было, он должен был говорить.

— Мы факиры и можем делать чудеса! — начал Лёнька.

Слышу: в зрительном зале захихикали, зашушукались.

Я боялся взглянуть туда. А Лёнька продолжал как ни в чём не бывало:

— Ёлка, засветись огнями! Абара, кабара, хох!

Как только он сказал: «Хох»! я ударил палочкой по медному тазу. На ёлке мгновенно вспыхнули лампочки.

— Ёлка, танцуй вальс! — крикнул Лёнька. — Абара, кабара, хох!

Я что было сил дунул в горн. Ёлка вздрогнула и, как живая, стала поворачиваться, сверкая украшениями.

Я немного успокоился: всё шло хорошо.

— Ёлка, ёлка! — подвывая диким голосом, заклинал Лёнька. — Крути, верти! Стоп! Абара, кабара, хох!

Я тотчас же сунул в рот два пальца и свистнул. Ёлка остановилась.

— Ёлка, потуши огни!

И, как только Лёнька сказал: «Хох!» — я снова ударил по тазу, и лампочки на ёлке сразу погасли. Нам аплодировали громко и долго.

Конечно, все очень заинтересовались нашим чудом. На сцене свидетели искали, в чём секрет. Они ползали по полу, пытаясь обнаружить скрытую проводку от нас к ёлке, но, конечно, её не было.

Все в зале стали требовать, чтобы мы открыли ящик, на котором была укреплена ёлка.

Вдруг на сцену, тяжело переваливаясь, полез Минька Ключарев. Его ребята Топтыгиным зовут, потому что он толстый и неуклюжий, похожий на большого медвежонка.

— Ребята! — закричал он. — Тут, я вижу, тёмный народ обманывают!

В зале засмеялись.

— Ребята! Я понял, в чём секрет!

— Объясняй! — кричали из зала. — Валяй, Топтыгин!

— Послушайте, ребята, тут это «абара, кабара» ни при чём и «хох» ни при чём. Тут вот оно что!

Минька быстро приблизился ко мне. И не успел я отскочить от него, как он трахнул своими кулачищами по тазу — бомм! — и на ёлке вспыхнули лампочки.

Не успел я ещё ничего сообразить. Минька уже выхватил у меня горн и как дунет в него! Ёлка завертелась. В ту же минуту Минька сунул в рот пальцы, свистнул, и ёлка остановилась.

— Вот! Понятно?! А они: «Абара, кабара»… Дураков нашли! — и пошёл со сцены.

— Постой! — в отчаянии закричал Лёнька. — Нет, ты погоди! Ты объясни, почему? Почему?

Из зала тоже стали кричать:

— Да, объясни, почему? Почему?

Кто-то, сложив руки рупором, трубил:

— Объяснений требуем!

Минька повернулся лицом к зрителям, развёл руками и, добродушно улыбаясь, заявил:

— Не знаю.

— Слезай, Топтыгин, — закричали зрители. — Пускай факиры объяснят.

Вижу, Лёнька совсем из себя вышел: сорвал бороду, сдёрнул с головы чалму, сбросил с ног туфли, халат и остался в своём костюме с пионерским галстуком. Только забыл, что лицо у него коричневое.

— Вот, смотрите, тёмный народ, — крикнул Лёнька и открыл переднюю стенку ящика. — Тут аккумулятор, вот тут электромотор, чтобы ёлку вращать. Это редуктор-замедлитель, чтобы ёлка не очень быстро кружилась. Вот это стальные пластинки, камертон, знаете такой? — спрашивает ребят Лёнька.

— Знаем! — кричат ребята. Некоторые с мест повскакали, толпятся около сцены.

— Каждый камертон, — объясняет Лёнька, — на какой-нибудь звук особенно сильно отзывается. Этот начинает дрожать, когда звуковые колебания от горна его коснутся, а этот — от свиста. Понятно?

— Ясно! Давай дальше!

— А это электромагниты. Они срабатывают и включают мотор или электролампочки, как только какой-нибудь камертон задрожит. А эти вот пластинки, припаянные к камертону, замыкают всю цепь. Вот вам и всё чудо. Называется это телемеханика, что значит управление механизмом на расстоянии. Можно по радио управлять, можно по проводам, а можно и звуком… Сами сейчас видели!

Нам ещё долго хлопали, пока Коля наконец не закрыл занавес.

За кулисами я с наслаждением сбросил чалму и всю остальную факирскую одежду. Стали мы с Лёнькой грим с лица стирать, смотрим, к нам ребята вваливаются. Впереди Минька Топтыгин.

— Эй, факиры! Идём есть мороженое.

— Ладно, — отвечаю я, — а то ведь с прошлого года мороженого не пробовал.

— С прошлого года? — изумился Минька.

Тут все ребята стали над ним смеяться:

— Эх ты, Топтыгин! Прошлый-то год только вчера кончился.

И мы все пошли в буфет есть мороженое.

Конечно, нас с Лёнькой теперь весь год Факирами будут звать. Это уж как водится.

Это уж твёрдо

Поступить на корабль юнгами мы решили с Генкой давно. Деньги на дорогу у нас уже были отложены.

Только вот как дома? Генка хотел, чтобы сначала его отец и мать не знали ничего. Лучше потом, когда нас зачислят на довольствие и форму выдадут, письмом им сообщить про всё и фотокарточку, конечно, выслать.

А можно и телеграфом. Примерно так: «Поиски прекратите точка Всё в порядке точка Юнга Геннадий Шаповалов точка Одесса точка Флотилия Слава точка».

Очень убедительно эта самая «точка» в телеграммах получается.

А я решил выложить маме всё начистоту.

Думаю: «Пока она телеграмму получит, очень будет волноваться, а у неё сердце плохое, ей нельзя».

Главное надо быть твёрдым! Если мама увидит, что это мной решено бесповоротно, то почему же ей не согласиться отпустить меня в Одессу?

Дома я честь честью пообедал сначала. А потом набрался духу и говорю:

— Мама, у меня к тебе дело, — твёрдо так говорю, серьёзно. — Я, мама, решил стать моряком!

А мама отвечает:

— Правильно решил! Мне кажется, из тебя будет неплохой моряк. Душа у тебя открытая. — И даже вроде обрадовалась, нитку откусывает и на меня смотрит, улыбается.

«Эх, — думаю, — надо мне сразу, до конца всё сказать!»

И говорю:

— Мамочка, я решил теперь же стать моряком, а не после когда-нибудь.

Смотрю, мама шитьё в сторону откладывает, хмурится, но не кричит, не бранится, а тихо переспрашивает:

— Теперь же? Решил, значит?

Я даже рот от удивления открыл.

«Вот так штука, — думаю. — Даже уговаривать не пришлось».

Надо бы радоваться, а я что-то не радуюсь. А уж чего лучше, кажется? Как бы мне сейчас Генка завидовал!

Смотрю, мама убрала совсем шитьё, пошла к Лидочке, сестрёнке.

Слышу, она говорит:

— Вот, Лидок, мы теперь совсем одни остались. Папы у нас нет. Вадик тоже от нас уезжает.

Лидочка, конечно, ничего не понимает — маленькая она. Ей всё равно: уезжает так уезжает. А я-то понимаю, как мама переживает. Но креплюсь.

Раз решил — значит, решил. Бесповоротно.

На другой день мама говорит как бы между прочим:

— Ты уж заявил директору?

— Нет, — отвечаю.

— Нехорошо. Нужно сказать. И попрощаться с учителями тоже нужно.

«Что это она, — думаю, — смеётся, что ли? Как это у меня язык повернётся про такое секретное дело сказать?»

А мама, вижу, не смеётся, какое там! Не до смеха ей. Говорит:

— Теперь мне на час раньше нужно будет вставать, чтобы Лидочку в садик отводить.

Лидочку всегда я отводил.

— Потом, — продолжала она, — придётся мне на час позже домой возвращаться.

«За Лидочкой после работы будет заходить», — подумал я.

Да, в самом деле забот маме прибавится. И в магазин, и за водой, и мало ли ещё чего по хозяйству, что я делал. Но креплюсь, хотя, конечно, очень жалко мне маму.

— Лидочку, — говорит опять мама, — придётся по воскресеньям в садике оставлять.

И Лидочку мне тоже жалко стало.

«Ну ничего, — думаю. — Я ей буду игрушки присылать, ракушки из разных морей».

— Я, мам, всю зарплату тебе буду присылать.

— Да какая у тебя зарплата, у юнги? Наверное, никакой и не будет, — грустно отвечает мама.

— Должна быть зарплата, хотя бы маленькая, а должна.

— Нет, сынок, проживём как-нибудь с Лидочкой.

И вот такие разговоры пошли каждый вечер. Ну хоть совсем домой не приходи!