Иисус Христос в восточном православном предании - Иоанн Мейендорф

В отличие от антиохийцев, св. Кирилл Александрийский стремился подчеркнуть, в первую очередь, что спасение даруется и осуществляется только Богом. Власть греха и смерти не может быть разрушена человеческими достоинствами человека Иисуса. Слово восприняло человеческую природу, действительно соделав ее Своей собственной. Чтобы понять Кирилла, мы не можем не придавать особого значения этому сотериологическому аспекту его мысли. Он утверждал, что связь между божественным и человеческим во Христе состоит не просто в содействии, или даже взаимопроникновении природ, но в единстве: воплощенное Слово единственно, и не может быть никакой двойственности в личности Единого Искупителя — Бога и Человека. Спасение состоит именно в том, что Слово являлось субъектом во всех событиях человеческой жизни Иисуса. Именно Его родила Дева Мария — отказываться именовать Ее Матерью Бога значит отрицать тайну Боговоплощения, поскольку во Христе нет никого другого, Кому Она могла бы дать жизнь, кроме Слова. Нет двух сынов, есть два рождения Одного и Того же Слова, Которое, по природе неизменно оставаясь Богом, воспринимает в Свое существо всю человеческую природу для того, чтобы восстановить человечество в его первозданном состоянии, освободив его от греха и смерти. Именно Слово умерло на кресте. И смерть Бога–Слова была поистине искупительной, в то время как смерть человека, даже самого праведного, осталась бы обычной смертью человеческой индивидуальности.

Св. Кирилл высказал глубинную христологическую интуицию в рамках все еще несовершенной терминологии. В частности, термин «upostasis» воспринимался и в Антиохии, и в Александрии как синоним природы (jusis), несмотря на очень точное словоупотребление великих каппадокийцев, использовавших этот термин применительно к тайне Пресвятой Троицы.

Для того, чтобы утвердить единство существа, показать, что и до и после Воплощения Слово является единственным Совершителем нашего спасения, св. Кирилл говорит о единой ипостаси или «о единой воплощенной природе Бога–Слова» (mia jusis tou Qeou logou sesarkwmenh). Слишком неопределенный термин proswpon, использовавшийся в Антиохии для обозначения единства двух природ во Христе, представлялся св. Кириллу совершенно неприемлемым. Обычно он противопоставлял ему идею «ипостасного единства», но в силу синонимичного употребления терминов upostasis и jusis, принятого в то время обеими сторонами, он вынужден был также говорить и о «единой природе».

В силу нескольких причин терминология св. Кирилла не могла стать основанием для создания общеприемлемой христологии. Во–первых, в ней не отводилось необходимой роли человеческой природе в деле спасения. Начиная с Оригена, существовала тенденция к «антропологическому минимализму», которую Церковь вынуждена была сдерживать, и жертвой которой, очевидно, пали монофизиты. Св. Кирилл не осознавал, насколько смущала многих его сомнительного происхождения формула mia jusis tou Qeou logou sesarkwmenh. Эта формула была заимствована св. Кириллом из текста, принадлежащего, как он полагал, св. Афанасию, в действительности же — Аполлинарию. Подлог, невольным соучастником которого стал ни о чем не подозревавший Александрийский епископ, был выявлен византийскими авторами VI века. Им, однако, Не удалось помешать монофизитам использовать злосчастную формулу в качестве ударного антихалкидонского оружия. Для антиохийских богословов, которые оставались в этом верны первым антиаполлинарианским полемистам, в частности — св. Григорию Назианзину, формулы вроде «единая воплощенная природа Бога–Слова» не могли с достаточной ясностью выразить полноту реального человечества Христова. Библейское понятие «плоть» («Слово стало плотью», Ин 1:14) в греческом переводе теряет свое значение одушевленной природы и используется главным образом как синоним тела в его противопоставленное душе. Христология Аполлинария предполагала, таким образом, что Христос обладал не полной человеческой природой, но только человеческим телом, место же разумного и нематериального начала в Его человеческом естестве заняло Слово, а именно это разумное начало рассматривалось греками как hgemonikon, управляющий принцип в человеческом индивидууме. Лишенное человеческого ума (nous), человечество во Христе не могло быть истинной человеческой природой, но только неодушевленным телом, в котором обитает Божественный Ум.

Хотя св. Кирилл и пользовался непреднамеренно терминологией Аполлинария в своей полемике против несториан, сам он решительно отвергал учение Аполлинария. Такие выражения, как hgemonikon и mia upostasis; представлялись ему необходимыми прежде всего для того, чтобы указать на тождество субъекта между предвечно существующим Божественным Словом и Словом воплощенным. Несомненно, св. Кирилл всецело признавал полноту человечества во Христе, единство «двух природ». В первом «Послании к Суксенсу» Кирилл обрушивается на тех, кто хотел бы приписать ему «взгляды Аполлинария» и продолжает:

Если мы представим себе, каким образом совершилось Воплощение, мы увидим, что две природы соединились нераздельно, неслиянно и непреложно. При этом плоть остается плотью: это не есть Божественная природа, хотя это и плоть Бога, подобным образом и Слово есть Бог, а не плоть, хотя в порядке «икономии» Он и соделал плоть Своею собственной.

После использования такого возвышенного халкидонского языка св. Кирилл, тем не менее, возвращается к своим излюбленным выражениям: «Мы говорим, что есть один Сын, как говорили Отцы, единая воплощенная природа Бога–Слова». Ясно, что jusis и upostasis, согласно св. Кириллу, не означают «сущность». В таком случае сущность Богочеловека была бы новой сущностью, полученной в результате смешения Божества и человечества, взаимодополняющих реальностей, из которых составилась бы ипостась воплощенного Слова. Эта идея сложной сущности, по замечанию Диодора Тарсийского, составляла основную ошибку Аполлинария, но у Кирилла мы не находим ничего подобного. Однако, в отличие от позднейших монофизитов, великий Александрийский епископ не требовал от антиохийцев принятия своей терминологии: словосочетание «единая природа» не встречается ни в «Анафематизмах» против Нестория, ни в тексте соглашения 433 года, которое восстановило единство между Антиохийской и Александрийской Церквами.

Победа св. Кирилла в Ефесе (431 год) имела своим результатом не только отсечение от православного богословия «несторианского соблазна». Ее значение состояло не только в утверждении истины единства исторического Христа, но также в провозглашении положительной творческой богословской концепции полноты человечества во Христе, всецело усвоенного Словом, концепции, утверждающей идею обожения, к которому предназначены все, кто «во Христе». Именно это защищал Ефесский Собор, догматизируя термин «Теотокос» как наименование Божией Матери, ведь Мария не могла быть матерью только «плоти» Христа, потому что эта плоть не обладала независимым существованием, но поистине была «плотью Божией». Именно в этой плоти (kata sarka) Сын Божий пострадал, умер и воскрес, через эту плоть все искупленное человечество призывается приобщиться Святому Духу. Учение о «причастии» Божеству и обожении человека не могло быть создано в контексте строго антиохийского богословия.

Однако св. Кириллу не хватало терминов, которые могли бы совершенно отклонить подозрения в аполлинаризме и сделать его учение приемлемым для всей Церкви. Его порывистый ум не обладал той спокойной ясностью, с которой за пятьдесят лет до того великие каппадокийцы освободили от словесной путаницы противоарианскую полемику и сформулировали никейскую веру в выражениях, приемлемых для большей части восточного епископата. Будучи верен богословской системе св. Афанасия (использованные св. Кириллом аполлинарианские формулы приписывались св. Афанасию), александрийский епископ не сумел или не захотел применить к христологии каппадокийские определения jusis, ousia и upostasis. Этот шаг предстояло сделать Халкидонскому Собору, существенной заслугой которого является изложение учения св. Кирилла на богословски точном и понятном для антиохийских богословов языке.

Такая определенность была необходима в силу того, что на Ефесском соборе споры велись в исключительных условиях, и соборные решения, носившие полемический характер, лишь утверждали православие св. Кирилла, оставляя при этом без ответа реальные вопросы, поставленные антиохийской христологией. В переписке со св. Кириллом Несторий отказался признать, что Слово, будучи Богом, могло «быть рожденным» от Девы и умереть на кресте. Тем не менее, он согласился с тем, что Христос–Бог, соделавшийся человеком, был рожден и пострадал во плоти. Учение Нестория было изначально двусмысленным, потому что оно безусловно предполагало наличие двух субъектов — Христа и Слова. Очевидно, в терминологии Нестория подразумевалось, что все, что может быть сказано о Слове, вне зависимости от Его Воплощения, непременно относится к Самой Божественной природе. По мнению Нестория, такие выражения, как «Слово, умершее на кресте» или «рожденное от Марии», умаляли свойства Божественной природы, оставшейся неизменной и после Воплощения. Через взаимодействие с «храмом, в котором она обитала» (th tou naou sunajeia), Божественная природа Слова Сама подвергалась разрушению.