Как Human Action была переведена и издана в России - Александр Куряев

Гр. С.Если быть совсем точным, то первым переводом была статья Мизеса об инфляции, напечатанная в "Archiv für Sozialwissenschaft", в 1913 г., получившая в переводе название «Всеобщее вздорожание жизни в свете теории политической экономии». Она вышла в 1914 г., в Сборнике N 4 («Вздорожание жизни»), одном из серии, выходившей в 1913–1925 гг под редакцией М.И. Туган-Барановского (до 1914 г. сборнкик выходили под редакцией Туган-Барановского, в 1919 г. он умер, когда издание было возобновлено, в 1925 г., оно выходило под редакцией А.Ю. Финн-Енотаевского). В последнем «тугановском» Сборнике N 6, также вышедшем в 1914 г, появился и русский перевод 4-й главы книги Мизеса «Теория денег и кредита». Учитывая, что книга вышла в 1912 г, остаётся только восхищаться уровнем (чутьём и оперативностью) редакции. Но в сегодняшней российской действительности этот перевод Бориса Пинскера действительно был первым.

А.К. Затем, в 1994 году, он же издал «Социализм». Обе книги не прошли мимо моего внимания. Но при покупке я руководствовался чем угодно, только не знанием об австрийской школе и стремлением узнать о ней больше. Первую я купил из-за слова «бюрократия» в названии, вторую из-за того, что это было систематическое исследование социализма. То есть я по-прежнему реагировал не на автора. В том комплекте из Дома книги на определенные размышления наводило название очерка Ротбарда “Ludwig von Mises. Scholar. Creator. Hero”. В том же комплекте была еще одна книга, наводящая на размышления — Steel D.R. “From Marx to Mises. Post-capitalistic Society and the Challenge of Economic Calculation” (1992). Здесь уже для бывшего «советского читателя» содержалась определенная информация, некий сигнал: если в одном ряду с Марксом стоит какая-то фамилия, претендующая на то, чтобы его заменить, то это что-то значит. Особенно если ты ищешь теоретического опровержения марксистского учения. Ведь в общественных науках смены парадигмы так и не произошло — до конца 1991 года идеология оставалась марксистской. С 1 января 1992 года декретом сверху был введен капитализм. Economics — «чистая наука», можно сказать, стерильная. А как же обществоведение? Здесь в моей картине мира образовался вакуум, который требовалось заполнить. Причем чем-то системным, сравнимым по целостности с марксизмом.

Вот это uneasiness, я думаю, и двигало мной, пока я не наткнулся на “Human Action”. На этом, наконец, моя душа успокоилась. Открылось огромное поле для исследования и деятельности.

Гр. С.Были ли вы знакомы к этому моменту с мейнстримом?

А.К. Вы знаете, мои отношения с мейнстримом как-то не сложились с самого начала. Публикация учебников по Economics у нас началась в 1991 с переиздания издательством «Алфавит» учебника Самуэльсона, опубликованного на русском языке в 1964 году. Первое знакомство с ним озадачивало. Много вопросов вызывал сам подход: распределение ресурсов в гипотетических, никогда не существовавших и неосуществимых (что признается) условиях совершенной конкуренции принимается за идеал эффективности. Затем с ним сравнивается какая-то реальная ситуация, и если регистрируется отклонение, а оно неизбежно, то делается вывод о неэффективности рынка и необходимости вмешательства государства для коррекции так называемых ошибок рынка, market failure. Это потом мне стало ясно, что в мейнстриме нет ни одного раздела, который бы не заканчивался обоснованием государственного регулирования. А тогда возникло просто ощущение какого-то недоумения. В 1992 году издание подобной литературы было поставлено на поток, ничего принципиально нового я там не находил и оставил более близкое знакомство с экономической теорией до лучших времен, вернувшись к изучению маркетинга и менеджмента. Их я изучал по периодике — таким журналам, как Journal of Marketing, Long-Range Planning, Business Horizons, Administrative Science Quarterly и другим. Кроме того, время занимало и написание диссертации.

Гр. С.Не могли бы вы назвать тему вашего диссертационного исследования? Насколько я помню, она посвящена государственному, в частности антимонопольному регулированию перевозок в США. Пара слов об этой работе была бы очень интересна. В связи с этим вопрос: тема и написание диссертации с одной стороны, и, с другой стороны, ваше открытие экономической теории в Доме книги, — были ли они как-то связаны? Вообще, что чему предшествовало?

А.К. Темой моей диссертации было «Государственное регулирование автомобильного транспорта на региональном уровне». В основном там рассматривалась роль Российской транспортной инспекции, то, какие функции должны входить в сферу регулирования. Только ли лицензирование и контроль безопасности, или еще и регулирование тарифов. Уже в самом конце работы, незадолго до предзащиты, был написан параграф про результаты регулирования автотранспорта в США в 1930–1970-х гг. Там регулирование было направлено на предотвращение конкуренции между перевозчиками и между разными видами транспорта. Регулирование было средством обеспечения каждому виду транспорта «места под солнцем». Основной принцип регулирования заключался в том, чтобы не допускать ситуации, когда какой-либо вид транспорта или отдельная транспортная компания могли бы предпринять действия, угрожающие существованию других видов транспорта или компаний. Тем самым не только межотраслевая, но и внутривидовая конкуренция не только не поощрялась, но и всячески ограничивалась. Ограничение выдачи лицензий (например, в Техасе после введения лицензирования за 45 лет не было выданони одной новой лицензии!) превратило владельцев лицензий по сути дела во франчайзинговые монополии. Лицензии превратились в товар и стоили от нескольких сот тысяч до нескольких миллионов долларов. Банки принимали их как первоклассное обеспечение. Автотранспорт был выведен из-под антитрестовского регулирования и согласование цен транспортными фирмами, обслуживавшими один маршрут, активно поощрялось государством. В общем, это был классический случай поддерживаемой государством картельной практики раздела рынков и установления монопольных цен.

А ведь в условиях свободного рынка автотранспортная отрасль могла бы быть одной из самых конкурентных, т. е. самых привлекательных и для владельцев капитала, и для работников, и для потребителей. Высокий уровень конкуренции на транспорте гарантирован хотя бы ввиду низкой цены входа на рынок — для того, чтобы начать бизнес, достаточно одного автомобиля. Но в 1930-х гг. конкуренцию обзывали «хищнической» (cut-throat) и ввели регулирование. Это, кстати, было сделано по требованию крупных автотранспортных компаний.

Теперь о связи диссертации с экономической теорией. Я пользовался концепциями, содержащимися в учебниках, но об их смысле особенно не задумывался. Так как сама по себе теория меня не устраивала. И если бы была возможность написать об управлении автотранспортным предприятием, то я бы с большим удовольствием написал бы диссертацию по менеджменту или маркетингу. Но как я ни старался, зацепиться ни за что не удалось. Ну нет там места для этого. В общем, как я уже говорил, грузи больше — вози дальше.

Гр. С.Так, это по теме диссертации. А если вернуться к экономической теории…

А.К. Если бы в области экономической теории не оказалось ничего, кроме стандартной Economics, то мой роман с этой наукой не состоялся бы. Интерес к экономической теории был, никуда не пропадал, он просто был временно законсервирован. Именно поэтому тогда в «Доме книги» я купил работы, имевшие исключительно теоретический характер. Я купил их «на вырост», на будущее. Сразу я прочитал только “Competition and Entrepreneurship” Кирцнера.

Гр. С. И что нового принесло это знакомство, когда оно состоялось?

А.К. Знакомство с “Human Action” резко переменило приоритеты. Теперь уже маркетинг и менеджмент оказались на задворках моего внимания (да и вряд ли я мог там узнать что-то принципиально новое и интересное, тем более, что наступала стадия выбора той или иной узкой специализации, причем желания особого делать это не было). Таким образом, все силы оказались направлены на знакомство с австрийской школой.

Гр. С.Насколько я знаю, переведя “Human Action”, вы на этом не остановились…

А.К. Летом 1998 года я перевел сначала «Либерализм», а затем «Теорию и историю» Мизеса (хотя уже прекрасно понимал, какие проблемы возникнут с поиском издателя.) За несколько лет до этого «Либерализм» уже был переведен на русский язык и даже издан в Москве. Но я этого не знал. Сами посудите, ведь издан он был в 1995 году сувенирным тиражом 500 (!) экземпляров. Это издание, к сожалению, не оказало никакого влияния на интеллектуальный и идеологический климат в России. Достать и прочесть эту книгу было совершенно нереально. Когда позже я связался с издателем, то выяснилось, что у него самого не осталось ни одного экземпляра.