Самая темная чаща - Холли Блэк

Сердце Хэйзел отчаянно забилось: казалось, давно позабытое чувство десятилетней девочки вспыхнуло с удвоенной силой, заставив ее почувствовать себя такой же уязвимой и глупой, как в те далекие дни. Девушка ненавидела это ощущение. Теперь она разбивает сердца, а не наоборот!

Тот, кто преподносит свое сердце на серебряном блюде, сам виноват в том, что получает.

Был только один способ перестать страдать по парню. Тот, что всегда срабатывал.

Глаза Джека были слегка затуманены, губы – слегка приоткрыты. Преодолеть оставшееся между ними расстояние, закрыть глаза и прижаться губами к его губам казалось таким правильным. Джек ответил на поцелуй тепло и нежно.

Затем, часто моргая, отстранился.

– Хэйзел, я не хотел…

– Нет, – ответила она, вскакивая. Ее щеки горели. Он был ее другом и лучшим другом ее брата. И он не был чужим. В любом случае, целовать его – неправильно, даже если он тоже этого желал. Хотя ясно понять этого не дал, что делало случившееся еще хуже. – Конечно, нет. Извини. Извини! Я же говорила, что не должна целовать всех подряд, и вот сделала это снова.

Она попятилась.

– Подожди! – начал было он, потянувшись к ее руке и подбирая слова, которые бы ее успокоили – но она не далась.

Хэйзел сбежала, опустив голову, чтобы не видеть проницательный «я-же-тебе-говорил» взгляд Картера. Она чувствовала себя глупой и, что еще хуже, вполне заслуживающей того, чтобы ее отвергли. Как будто она получила по заслугам. Словно восстановилась кармическая справедливость – чего, конечно, в реальности не случается. По крайней мере, не так быстро.

Хэйзел отправилась прямиком к Франклину.

– Можно угоститься? – спросила она, кивая на флягу.

Тот глянул на девушку мутными, налитыми кровью глазами, но флягу протянул:

– Тебе не понравится.

Ей и правда не понравилось. Сивуха обожгла горло. Но Хейзел, хоть и с трудом, сделала еще пару глотков, надеясь позабыть все, что произошло с той минуты, как она пришла на вечеринку. Надеясь, что Джек никогда не расскажет Бену, что она сделала. Надеясь, что Джек притворится, будто ничего не произошло. Как же ей хотелось повернуть время вспять, распустить его, как плохо связанный свитер…

Тем временем Том Маллинс, полузащитник и известный злобоголик, пересек поляну, освещенную фарами грузовичка Стивена, и резко запрыгнул на стеклянный гроб, согнав с него девушек. Парень выглядел совершенно одуревшим от выпивки: раскрасневшееся лицо, всклокоченные, пропотевшие волосы.

– Эй! – заорал он, подпрыгивая и топая так, как будто хотел расколоть стекло. – Вставай, вставай, дружок! С постели – на горшок. Вставай, вставай, порточки надевай!

– Перестань! – крикнул Мартин и принялся махать Тому, чтобы тот спускался. – Забыл, что случилось с Ллойдом?

Ллойд был отъявленным хулиганом: устраивал поджоги и ходил в школу с ножом. Когда учителя заполняли бланки посещаемости, им приходилось серьезно морщить лбы, припоминая, почему его не было: прогуливал или сидел под домашним арестом. Однажды ночью, прошлой весной, Ллойд взял кувалду и отправился к стеклянному гробу. Разбить его он не смог, зато позже, устраивая очередной поджог, так обгорел, что до сих пор лежал в больнице Филадельфии – ему там делали пересадку кожи с ягодиц на лицо.

Некоторые утверждали, что Ллойду отомстил рогатый мальчик, которому не понравились эти шутки с гробом. Другие заявляли, что заколдовавший рогатого мальчика заколдовал и стекло, поэтому тот, кто пытается его разбить, навлекает на себя беду. Том Маллинс прекрасно об этом знал, но ему, казалось, было все равно.

Хэйзел отлично понимала, что он чувствует.

– Поднимайся! – вопил он, пиная стекло, топая и прыгая на нем. – Эй, бездельник, пора встава-а-а-а-а-ать!

Картер схватил его за руку:

– Том, хорош. Мы собираемся накатить еще по одной. Ты же не хочешь это пропустить?

Том явно колебался.

– Давай, Том, – продолжил Картер. – Если, конечно, ты еще не слишком надрался…

– Ага, – поддержал его Мартин, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. – По ходу, ты уже и стакан удержать не сможешь.

Это сработало. Том протестующе кинулся вниз, попутно свалившись с гроба: да он один выпьет больше, чем они оба вместе взятые!

– Ну вот, – пробормотал Франклин Хэйзел. – Еще одна тупая ночь в Фэйрфолде, где можно быть или свихнутым, или эльфом.

Девушка сделала глоток из серебристой фляги, начиная привыкать к ощущению огня в желудке:

– Пожалуй.

Он усмехнулся, и в его покрасневших глазах заплясали чертики:

– Хочешь пообжиматься?

На вид он был таким же несчастным, как и Хэйзел. Франклин, который в начальной школе едва говорил и про которого только ленивый не болтал, что время от времени он ужинает сбитыми на шоссе зверьками. Франклин, который не оценил бы, поинтересуйся она его печалью – хотя у него явно найдется немало такого, о чем он хотел бы забыть.

Хэйзел почувствовала себя немного сумасшедшей.

– Давай.

По пути в лес она оглянулась. Джек смотрел на нее с выражением, которое она не смогла прочитать. Девушка поспешила отвести глаза. Когда они с Франклином, держась за руки, проходили под дубом, ей показалось, что ветки сомкнулись над ее головой, будто пальцы, но, взглянув наверх, Хэйзел разглядела только тени.

Глава 2

Как-то летом, когда Бен был еще совсем крохой, а Хэйзел даже не появилась на свет, их мама отправилась на лесную поляну порисовать. Расстелила на траве одеяло, усадила Бена, намазав его солнцезащитным кремом, и дала пососать кусочек сухарика – а сама взялась за холст, накладывая на него оранжевые и красные мазки. Она рисовала уже добрый час, когда заметила женщину, наблюдавшую за ней из тени раскидистых деревьев.

Каштановые волосы незнакомки, как вспоминала мама, рассказывая эту историю, были перевязаны косынкой, а в руках та держала корзину молодых зеленых яблочек.

– Ты истинная художница, – сказала она маме, поклонившись и восхищенно улыбаясь. Только тогда мама заметила, что прекрасное свободное платье незнакомки соткано на ручном станке. На мгновение она подумала, что женщина – одна из тех, кто живет своим хозяйством: делает домашние заготовки, держит кур и сама шьет одежду. Но потом увидела длинные заостренные уши и догадалась: она из Воздушного Народца, а значит, хитра и опасна.

Но мама – и это беда большинства художников – была больше очарована, чем напугана.

Она выросла в Фэйрфолде и слышала множество рассказов о Народце; знала о логове красных колпаков, что пропитывают свои шляпы свежей человеческой кровью и, по слухам, живут возле старой пещеры на окраине города; слышала о женщине-змее, которая в прохладные вечера иногда встречается близ лесных опушек. Знала и о ведьме из сухих веток, коры, грязи и мха, которая одним лишь прикосновением превращает кровь жертвы в воду.

Мама вспомнила песенку, которую пела в детстве, прыгая через веревочку:

В темной чаще ведьма есть,Она может тебя съесть,Обглодает твой скелет —Вот ты был, а вот уж нет.Непослушный и плохой,Не вернешься ты…

Они с подружками с ликованием горланили ее, но никогда не произносили последнего слова. Ведь иначе явилось бы чудовище: в конце концов, заклинание предназначалось именно для этого. Однако, если не петь до конца, магия не сработает.

Но не все истории были страшными. Щедрость Народца была столь же безграничной, как и его жестокость. В детсадовской группе Бена была девочка, у которой русалка украла куклу. Неделю спустя эта самая девочка проснулась в своей кроватке с ниткой великолепного речного жемчуга на шее. Вот почему Фэйрфолд считался особенным местом – из-за магии. Опасной, но все же магии.

Еда в Фэйрфолде была вкуснее, чем где бы то ни было – поговаривали, будто она приправлена волшебством. Сны – ярче. Творцы – вдохновеннее, а их творения – прекраснее. Любовь захватывала людей сильнее, музыка звучала приятнее, а озарения посещали ученых чаще, чем в любых других местах.

– Позвольте нарисовать вас, – попросила мама, вытаскивая из сумки альбом и угольки. Она считала, что рисует лучше всех в Фэйрфолде.

– Нарисуй лучше мои прекрасные яблоки, – возразила женщина. – Им суждено сгнить, а я навечно останусь неизменной.

От этих слов по маминой спине побежали мурашки.

Заметив выражение ее лица, женщина рассмеялась:

– О да, я видела желудь прежде дуба. Видела яйцо прежде курицы. И увижу все это вновь.

Мама собралась с духом и попыталась снова:

– Если разрешите сделать ваш портрет, я отдам вам рисунок, когда закончу.

Несколько бесконечных мгновений эльфийка размышляла над мамиными словами:

– Я получу его в подарок?

Мама кивнула. Тогда женщина согласилась, и художница приступила к работе. Пока мама рисовала, они неспешно беседовали. Эльфийка поведала, что некогда принадлежала к королевскому двору, но последовала за одним эльфом в добровольное изгнание. Рассказала, как полюбила лесную чащу, хотя и тосковала по прежней жизни. В свою очередь, мама поделилась с ней страхами, связанными с первенцем, который уже хныкал и вертелся на одеяле, требуя сменить подгузник. Вдруг Бен вырастет совершенно непохожим на нее – серым и обычным, и не будет интересоваться искусством? Например, ее собственные родители разочаровались в ней, потому что она ни капельки на них не походила. А что, если она так же разочаруется в Бене?