Ленин. Соблазнение России - Леонид Млечин

«Мне приснилось: Киев, знакомые и милые лица, — писал сестре 31 декабря 1917 года Михаил Афанасьевич Булгаков. — Приснилось, что играют на пианино… Придет ли старое время? Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его… не видеть, не слышать! Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел тупые и зверские лица».

Религиозный писатель Василий Васильевич Розанов в рассказе «Любовь» в декабре 1917 года обреченно говорил: «Мой милый, выхода нет! Кто сказал вам, что из всякого положения есть достойный выход?»

«Я местными большевиками зачислен в “контрреволюцию”, — писал из Коломны Борис Андреевич Пильняк 6 января 1918 года, — и новый год встречал в тюрьме, был арестован, и по поводу меня поднимался даже вопрос — не расстрелять ли?..»

Две революции одна за другой — и старая жизнь рухнула, развалилась на куски и исчезла. Новая жизнь страшила и пугала. Вместо ожидаемого царства свободы воцарились анархия и хаос.

«В Зимнем дворце огромные винные погреба, — свидетельствовала писательница Лариса Рейснер. — Их замуровали сперва в один кирпич, потом в два кирпича. Не помогает. Каждую ночь где-нибудь пробивают дыру и сосут, вылизывают, вытягивают… Бешеное, голое, наглое сладострастие влечет к запретной стене одну толпу за другой. По ним стреляют, их убивают, как собак, а они на четвереньках, на животе ползут, ползут и ползут».

Когда началась Первая мировая война, император Николай запретил продажу водки. После начала революции солдаты то и дело устраивали пьяные погромы. Если удавалось найти винные склады, их грабили. Упивались до смерти.

«В Новочеркасске, — вспоминал очевидец, — на окраине стояли запасные полки. Они первые поддались разложению. Солдаты образовали свои комитеты, которых сами не слушали… Когда издали приказ о том, что нужно все вино выливать, то перед винными складами лились буквально реки вина. Солдаты тащились за несколько верст, приходили к складам, ложились на живот и пили. Потом ходили по городу и безобразничали».

Сухой закон, то есть запрет на водку (вином и пивом торговали), толкал к наркотикам.

«Вот тут-то и появился кокаин, — вспоминал поэт и певец Александр Вертинский. — Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Лучший немецкой фирмы “Марк” стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его продавали с рук — нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил в десять раз дороже. На гусиное перышко зубочистки набирали щепотку и засовывали глубоко в ноздрю, втягивая порошок, как нюхательный табак.

После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись. Вы чувствовали необычайный подъем, ясность мысли, бодрость, смелость, дерзание. Точно огромные крылья вырастали у вашей души. Все было светло, ясно, глубоко, понятно. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала. Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин переставал действовать.

Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас. На несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащая понюшки, вы доходили до полного отупения. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво-красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило до сумасшествия.

Постепенно кокаин все меньше и меньше возбуждал вас и под конец совсем перестал действовать. Вы ничего не могли есть. Пить кое-что могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действие кокаина, то есть действовали как противоядие. Тут надо было уловить момент, чтобы бросить нюхать и лечь спать. Не всем это удавалось.

Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и “заряжались” перед выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах.

— Одолжайтесь! — по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим.

Ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих таких, как мы, носы уже обмякли, и выглядели мы ужасно. Во-вторых, наркотик уже не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния.

Однажды мне сказали:

— Твоя сестра умерла. В Москве. В гостинице. Легла в кровать, закрыла двери и приняла сразу несколько граммов кокаина.

Сколько я ни искал потом эту гостиницу, сколько ни наводил справок, так ничего не знаю — ни где она умерла, ни где ее похоронили».

Кололи морфий, нюхали эфир и кокаин, курили гашиш. Морфием увлекались те, у кого был препарат и шприцы, то есть в первую очередь медицинский персонал. Кокаином торговали проститутки.

«Вот перемены, произошедшие в Петрограде за месяц революции, — вспоминал один из крупнейших социологов России Питирим Александрович Сорокин. — Улицы загажены бумагой, грязью, экскрементами и шелухой семечек подсолнуха. Солдаты и проститутки вызывающе занимаются непотребством. “Товарищ! Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Пошли ко мне домой”, — обратилась ко мне раскрашенная девица. Очень оригинальное использование революционного лозунга!»

За несколько дней до революции Леонид Борисович Красин (соратник Ленина и будущий нарком) в письме жене, остававшейся за границей, живописно обрисовал ситуацию в Петрограде:

«Питер поражает грязью и какой-то отрешенностью, запустением. Улицы и тротуары залиты жидкой грязью. Питер имеет вид города если не оставленного жителями, то, во всяком случае, населенного пришельцами, настолько мало заинтересованными в каком-либо благоустройстве, что они не считают нужным делать самого элементарного ремонта.

По погоде настроение у толпы более кислое и злое, чем летом, да и в политике идет какая-то новая анархистско-погромная волна. Испуганные обыватели с трепетом ждут выступления большевиков, но преобладает мнение, что у них ничего не выйдет…».

Солдаты не хотели воевать и бросали винтовку при каждом удобном случае. Заставить их не только продолжать войну, но и хотя бы тащить армейскую лямку было невозможно. Именно поэтому 25 октября 1917 года армия не захотела защищать законное Временное правительство и вполне благожелательно отнеслась к тому, что власть взяли большевики, обещавшие немедленно заключить мир.

25 октября Генеральный штаб и военное министерство России вели себя так, словно политические баталии их вовсе не касаются. Генералы и офицеры строго соблюдали удивительный для военных людей нейтралитет. Офицеры штаба Петроградского округа и Генерального штаба, узнав о начинающемся восстании большевиков, преспокойно отправились в заранее оборудованное убежище, где провели ночь, выпивая и закусывая.