Псы Господни - Юлия Ткачёва

Из книг и слов фра Пьетро и фра Паоло мы знали, что сан епископа означает признание достоинств и благочестия того, кому он достаётся.

Но, сколько я ни принюхивался, запаха покоя и святости я не чуял. Лишь запах прелой соломы, смешивавшийся с ароматом ладана.

–…Это враг нашей святой церкви, – его преосвященство, отец-епископ стоял у окна, сгорбив плечи. – Он упорствует в ереси.

– Но вы же не хотите послать туда… – фра Пьетро не договорил.

Его преосвященство вскинул руку:

– Только для устрашения. Не для казни, упаси вас Господь, отец-настоятель!

Он обернулся к нам и окинул взглядом, полным любви и гордости.

– И, конечно, только одного из них. Для подобной миссии более чем достаточно.

Знакомый прелый запах щекотал наши носы.

Не так уж много было врагов у нашей святой церкви – но всё же, не один и не два раза я отправлялся с миссией устрашения, являя собой живое воплощение гнева божьего, грозящего пасть на голову ослушников.

Не раз и не два я стоял пред закрытыми дверьми, рыча и опаляя их пламенем из пасти, демонстрируя ярость и готовность убить.

Порой мои лапы стояли на груди упорствующих врагов церкви, раздирая когтями их одежды, и мои глаза заглядывали в их искажённые смертным страхом лица.

Но я не убивал.

Только устрашал и приводил к повиновению.

Божьи искры в наших душах дрожали и сжимались, как семь свечей на холодном ветру.

Фра Пьетро повторял нам: то, что мы делаем – добро и благо… Но уверенности в своих словах он не чувствовал и сам. Запах, осенний запах горького дыма, выдавал его с головой.

В тот день созвали нас всех – всех семерых псов господних, чего не случалось уже давно. Даже то, что мы все одновременно находились в обители, было необычно.

Так вышло, что в последнее время у святой церкви то и дело находились враги, и мы, к вящей славе господней, с трудом успевали устрашать их всех.

Фра Пьетро стоял у стены, застыв соляным столпом, сжав пальцы так, что они побелели. От него пахло тревогой и страхом. Не желчным, сладковато-приторным страхом за себя, каким пахли те, к кому нас посылали – а ярким, терпким страхом за других.

Его преосвященство сидел на епископском кресле, а перед ним стоял граф. Молодой граф, сын старого – тот скончался несколько зим назад, завещав монастырю две трети своих земель. Наследник не пытался спорить: в своё время он был на той единственной битве, которую мы помогли выиграть его отцу.

– Сколько их? – спросил епископ.

– Пятеро, – ответил молодой граф.

Подумал и поправился:

– Взрослых – пятеро.

– Кого, отец? – спросил Первый.

Невзирая на епископский титул, его преосвященство просил нас по-прежнему называть его – отцом. И никак иначе.

За епископа ответил фра Пьетро:

– Адовых псов, сын мой. Стая адовых псов вторглась на наши земли.

И помолчав, добавил тихо и очень беспомощно:

– Они… убивают людей. Их пятеро. Никто, кроме вас…

Семёрка ручных, ни разу не дравшихся с себе подобными, ни разу не охотившихся, если не считать единожды случившейся безумной резни помешавшихся от паники людей и лошадей – против пятёрки диких. Против тех, кто убивал с того самого дня, как сделал свой первый шаг.

– Дети мои, – в глазах епископа стояли слёзы, настоящие слёзы. – Я не могу. Не могу позволить вам… Вы погибнете в этой драке.

– Но они убивают людей, – сказал фра Пьетро.

– Они убьют и тех, кого мы вырастили! Мой ответ – нет.

Их запахи противоречили их словам – так, что хотелось помотать головой, прочистив то ли уши, то ли ноздри. От епископа несло прелой соломой, несло желчью.

Ни капли любви, ни капли заботы, несмотря на слёзы, текущие из глаз.

Любовью и заботой пах отправлявший нас на верную смерть наставник.

Первый и Второй подошли к фра Пьетро и уселись напротив него. Первый склонил голову, уткнулся ему в плечо и глубоко втянул запах, идущий от святого отца.

– Пойти и сражаться с адовыми псами – это добро? – спросил Первый.

– Это – добро, – бестрепетно ответил фра Пьетро.

– Дети мои, я запрещаю вам, – сказал епископ. – Служа церкви, вы приносите куда как больше добра! Вы спасаете заблудшие души!

И осёкся, потому что Первый отвернулся от фра Пьетро и направился к нему.

Молодой граф отшатнулся от кресла епископа.

Второй остался сидеть рядом с нашим учителем. Я же, по праву Третьего, встал с места и подошёл к тому, кого мы называли отцом, заняв место рядом со старшим братом. Первый поднял голову и, глядя его преосвященству в глаза, втянул носом воздух.

Лицо епископа залила бледность.

– Остаться и служить здесь – это добро?

Он не ответил, кивнув так резко, будто шею свело судорогой.

– Мы уходим, отец, – сказал Первый, всё так же не отрывая взгляда от лица епископа. – Нам кажется, что вступить в битву ради людских жизней – это большее добро. Ты благословишь нас?

Епископ снова кивнул. Выбора у него не было: он лучше других знал, что нет силы, способной остановить решившихся на битву псов господних.

Фра Пьетро отправился с нами. Мы не посмели его прогнать: он просто уселся на спину Пятому и велел нам без лишних слов отправляться в путь. Первый взял с него обещание не участвовать в драке, переждав её в безопасном месте.

Мы оставили его в пустой деревне, разорённой стаей адовых псов неделю-другую назад.

Там было чем заняться священнику: кругом валялись неотпетые и неупокоенные людские тела, большей частью – кусками. Свора порезвилась на славу.

…На Первого-из-них мы наткнулись почти случайно, встретив его у реки, с тушей коровы в пасти. Мы могли бы убить его, накинувшись всемером – но глубинное, древнее дикое знание подсказало: нельзя. В битве стая-на-стаю сходятся все – или не сходится никто. Первый-из-них увидел нас, унюхал наш запах и почуял, что мы явились сюда требовать крови, и другого способа решить наш спор, кроме как напоить нас кровью досыта, нет.

Мы встали, все семеро, плечом к плечу, склонив головы, оскалив пасти и вздыбив загривки, а напротив нас стояли пятеро. Мы были крупнее, потому что всю жизнь с самого детства ели досыта – но у тех, кто был перед нами, тела выглядели более гибкими и сильными. У Третьего-из-них на боку была большая проплешина, след старой драки. Четвёртая-из-них была самкой, но ростом и ловкостью ничуть не уступала братьям, а глаза у неё сверкали, пожалуй, даже большей злобой.

Первый-из-нас взревел, выступая вперёд – и Первый-из-них отозвался ответным рёвом.

А когда отзвук двойного рыка замер, мы бросились друг на друга.