Лето волков - Смирнов Виктор Васильевич

– Руки развяжите! – потребовал лейтенант.

– Зачем?

– Как я буду пить?

– А ты не будешь пить. Ты будешь угощать.

– Слушай, Данилка, мы ж не гестапо! – раненый снял с патефона головку.

8

Услышав шаги, Данилка спрятал бутылку и кружки. Ввалилась группа разгоряченных ребят, кое-кто из них уже попадался лейтенанту на глаза там, на танцплощадке. Один с перевязанным плечом.

Хотя никто не носил знаков отличий, лейтенант сразу понял, кто здесь командир. У этого Гупана была властная походка, взгляд жесткий, но разбавленный полускрытой улыбкой. Голова крупная, кубанка на затылке.

Втолкнули парнишку, белесого, вихрастого и не из робких. Руки, как и у лейтенанта, были связаны за спиной. Лицо его показалось лейтенанту знакомым. И хлопец прищурился, увидев лейтенанта. Явно вспоминал.

– Кириченко! – приказал Гупан одному из группы. – Этого… как тебя?

– Сенька! – ответил белесый.

– Может, и так. Сеньку – в подвал.

– Чего, сразу на расстрел? – спросил Сенька и сплюнул. – Хоть бы поговорили сначала.

– Поговори с ним о погоде, – предложил Гупан Кириченке.

Кириченко толкнул хлопца в спину. Сенька оглянулся на лейтенанта.

– Полтавец, дай бумаги лейтенанта, – сказал Гупан борцу.

– А у него еще пистолетик не табельный, – заметил Данилка. – Ловкий такой пистолетик… В рукав сунешь – не видно.

Гупан просмотрел документы. Долго вчитывался, размышляя о чем-то, в отпускной билет. Подозвал к себе Данилку, отвел в сторону прижатый к лицу диск ППШ. Глаз заплыл как следует.

– Дрался хорошо, смело. К нам пойдешь? – спросил Гупан у лейтенанта.

– Вы на бандитов похожи.

– С кем поведешься, от того и наберешься.

– На дивчину набросились…

– Сифон, – объяснил Полтавец.

– Чего?

– Сифилис. Наследие оккупации.

– За это в тюрягу?

– А что, лучше по статье «сто пятьдесят»? «Умышленное заражение»? Под саботаж могут подвести. Из больницы сбежала.

– Законы знаете! А сидор мой почистили.

– Отдай все, – сказал командир Данилке. – И пистолетик. А руки развяжи.

Данилка неохотно выполнил приказание. Проворчал:

– Еще мы выясним… может, агент. Надо запрос.

– Ага, агент, – усмехнулся Гупан краем рта. – Хорошо обученный. Вступился за дивчину на танцах, специально, чтобы попасть до нас.

– Может, это хитрость. Они, шпики, на все способные.

Комсомольский секретарь Абросимов ворвался разгоряченный и запыхавшийся. В руке его был рулон бумаги. Он посмотрел на голые стены.

– Опять никакой наглядной агитации! Ну, беда с вами, товарищи!

Держа гвозди во рту, он развернул плакат «Дойдем до Берлина!». Веселый солдатик, перемотав портянку, натягивал сапог. За ним была видна войсковая колонна. Лейтенант вздохнул. Везет солдатику: он уже в Германии.

– Все вернули? – спросил Гупан у лейтенанта.

Горлышко водочной бутылки торчало из соломы, под рукой Ефрема.

– Все, – ответил лейтенант.

– Вряд ли агент, – сказал Ефрем Данилке. – Похоже наш, природный.

Абросимов, поднимая гвоздь, заметил, наконец, лейтенанта. Два выщербленных зуба делали его улыбку детской.

– Ой, товарищ лейтенант, вы у ребят ночевать решили? – И сообщил Гупану: – А мы в Глухары собрались. Народ поднимать!

– Кто у тебя в Глухарах, лейтенант? – Гупан явно заинтересовался.

– Бабка.

– Восемнадцать бабке уже стукнуло? – спросил Данилка.

– Чего скалитесь? Я подлечиться. – Иван ткнул себя в грудь.

Абросимов, поддерживая плакат, не желающий висеть на стене, проверив взглядом, нет ли посторонних, заявил торжественно:

– Товарищи, лектор меня поставил в известность… Про второй фронт, конечно, секретные данные. Но главное насчет лечения! Изобретено чудо-лекарство. Пока за границей. Но мы догоним! Как его… пенисцелин!

– Чего, Николка, сифилис лечить? – спросил грамотный Ефрем.

– Не только позорные, – смутился Николка. – Всякие, а главное, ранения.

– Ноги отрастут, кому надо, – вставил Данилка.

– Товарищи, это значит, при коммунизме болезней вообще не будет!

– А насморк оставят? – спросил «борец».

– Отставить болтовню! – Гупан посмотрел на Ивана, на Николку. – Вот с лейтенантом в Глухары можешь ехать, – сказал Абросимову. – Один не смей.

9

Комсомольский секретарь потащил лейтенанта домой – ночевать. Прямо за рукав. Лейтенант упирался для приличия: оставаться в казарме не хотелось.

– Кто они такие? – спросил лейтенант.

– Как?.. – удивился Николка. – Это ж истребительный батальон. Ястребки! Ну, по борьбе с диверсантами, бандитами, вообще, чтоб порядок!

– Батальон? Там их человек двадцать.

– Это ядро. Еще есть по селам… ну, там, кого нашли, того взяли… А здесь, у Гупана, самые лучшие. Из партизанских разведчиков. Гупан командиром отряда «Родина» был, слышали? Я к ним просился. Отказали! Кто, говорят, будет политически воспитывать молодежь?

Ужинать сели, когда стемнело. Абросимов, его мать, сестренка лет двенадцати и лейтенант. У матери было вдовье выражение лица. Она тонко нарезала хлеб, развернув газетный лист, выложила сухую селедку. Нашлось несколько таблеток сахарина.

Керосиновая лампа, из экономии, горела на прикрученном фитиле. Иван откашлялся, и к лучшему: царапанье в груди едва не перешло в приступ.

– Туберкулез? – спросила остроглазая проныра-сестренка.

– Аню́ша, не тактично! – укоризненно сказала мать. – Иван Николаевич с фронта. Там часто простужаются.

Лейтенант усмехнулся. Он давно не был ни в чьей семье. Ему было спокойно и тепло. Чувствовалось, что фронт далеко, хотя война жила в каждом углу этого дома, как и в других.

– Мам, а чего такого? – спросила малявка. – У нас Борька Тощак туберкулезный, а целоваться лезет!

– Аню-уша-а, – укоризненно протянула мать.

– Уже есть лекарство! – сказал Никола. – От всего. Пока за границей.

Он снял со стены гитару, взял несколько простеньких аккордов и стал покручивать колки. Было ясно, что дальше настройки дело у него не пойдет. Но все равно звук гитары украсил этот вечер, стало еще уютнее и теплее.

Мать принялась разливать кипяток. Лейтенант, поколебавшись, развязал сидор. Он хотел довезти литерный паек до Глухаров. Часть бабке, а остальное в дом Тоси. Даже если они там не голодают, «офицерская еда» должна была произвести впечатление. Паек достался ему не без труда.

Лейтенант решительно поставил на стол, одну за другой, две буханки хлеба, одну из них белую, две банки американской тушенки, банку американских же бобов со свининой, кулек с неровными кусками рафинада.

Пальцы Николки замерли на струнах. Все семейство смотрело на выставленные на стол богатства. Особенно на белый хлеб. В этих местах и до войны белый хлеб был лакомством.

– Прям как у летчика, – сказала малявка.

– Аню-уша-а! При чем здесь летчики?

– У нас в классе поют: «Мама, я летчика люблю, мама, за летчика пойду, летчик высоко летает, много денег получает, потому я за него пойду…»

– «Поют»! – вздохнула мать. – Теперь все поют. Раньше не пели. Говорят, к Новому году война закончится.

10

Они устроились в закутке, отделенном занавеской. Николка постелил себе на полу, Ивану предоставили узкую железную кровать. Окно было прикрыто старым одеялом. Абросимов принес лампу, извлек из ящика «ТТ».

– Вот! – показал с гордостью. – Как ответственному работнику!

Из ящика – днище отслоилось – посыпались патроны.

– Опять Анюшка лазала.

Иван быстро разобрал пистолет. Абросимов посмотрел на рамку со стволом, пружину и пяток мелких частей, как на разбитую любимую тарелку. Лейтенант покачал головой огорченно.

– Недавно дали, – сказал Николка. – Какой был.

– Ударник сбит, выбрасыватель стесан, пружина подавателя с осадкой…

– Трудности с оружием, – Николка, наступив на патрон, чуть не упал.