Ключевой момент - Дмитрий Бузько

По вторникам, четвергам и субботам – спортивная гимнастика. На неё малыша отвёл отец. Здесь даже никто не спрашивал. Просто подвел ребёнка к тренеру и спросил, можно ли записать в секцию. Невысокий сухощавый тренер посмотрел оценивающе, и произнёс загадочную фразу: «Разве что для общего развития. Ваш малыш вырастет высоким и толстым». Отец, с его ростом в 165 сантиметров, громко рассмеялся и сказал, что такого не может быть. Про «толстого» малышу не понравилось, но высоким быть захотелось. Так и начались регулярные тренировки. Секция была небольшая, ребята весёлые, и малыш ходил на гимнастику с удовольствием. До школы малыша долго водили в бассейн – в секцию плавания. Запах хлорки вызывал устойчивую рвотную реакцию, особенно, когда вода попадала в нос. А тренер кричал, что малыш должен делать вдохи на дистанции. Малышу проще было проплыть от бортика до бортика, ни разу не вдохнув, потому что при выдохе в воду хлорка обязательно оказывалась в носу. Но тренер кричал, малыш съёживался, мир вновь становился расплывчатым. И малыш, нормально державшийся на воде, так никогда и не научился выдыхать в воду. Потом бассейн закрыли. Запах хлорки остался в воспоминаниях.

На гимнастике пахло кожей и деревом. Задания были простыми, всё получалось легко. Правда, времени она занимала тоже немало – спортшкола располагалась немногим ближе музыкальной. А по вечерам всё равно нужно было играть на скрипке по часу-полтора. И уроки должны быть сделаны и идеально записаны в тетрадь. Исправлений отец не признавал – выдирал лист и заставлял переписывать, иногда по нескольку раз. Допоздна. Несмотря на то, что очень хотелось спать.

А сегодня мама ведёт на дополнительное занятие по специальности в музшколе. Скоро – отчётный концерт. Что это, малыш ещё не знал, но понимал, что он должен, в очередной раз должен быть лучшим. Иначе – недовольство отца, крик и ещё больше домашних занятий. Малыш старается. Занимается много. Старательно выводит смычком пока ещё простые мелодии. Преподавательница скрипки хвалит его, пророчит ему большое музыкальное будущее. Малышу нравится, когда его хвалят. Но очень хочется спать…

Я. Вечера

Большая неуютная комната на седьмом этаже общежития. Вообще-то, она рассчитана на троих, но я, как врач-интерн, приехавший по распределению за три с половиной тысячи километров от дома, живу в ней один. Непростой день подходит к концу. Днями я уже пол-года работаю в отделении выхаживания недоношенных детей. Обучение проходит успешно. Выхаживание родившихся раньше срока, порой с критически малым весом меньше килограмма – не самое простое ремесло, но мне интересно, и я постепенно привыкаю. Кроме того, меня хвалит заведующая, и это мне нравится. День расписан по минутам – обход, назначения, контроль, заполнение историй болезни, свежие поступления, попытки спасения безнадёжных, общение с родственниками. Непросто, но я уже втянулся.

И только вечера не прибавляют мне покоя. Вечера, когда я один и ничем не занят. С первых дней жизни в общежитии время перехода от дня к ночи стало для меня проклятием. Весёлые студенты – медики сторонились чужака, да и я, занятый ежедневно допоздна и гордый своей новой миссией, не слишком стремился к общению. Много читал и учил. И, вроде бы, было чем заняться всегда. Но наваливался вечер. За окном темнело. Свет уличных фонарей всё ярче отсвечивал на потолке смутными хаотичными тенями. В углах скапливалась слепая безглазая темень, грозящая в любой момент выползти из всех углов сразу и заполонить всю комнату. Липкое, противное ощущение какого-то животного неосознаваемого страха появлялось за грудиной и, опускаясь ниже, холодным ужом ползало в районе солнечного сплетения, нагнетая внутреннее беспокойство и желание что-то сделать такое, чтобы всё стало хорошо. Свет электрической лампочки не исправлял ситуацию. Беспокойство нарастало вместе со сгущающейся темнотой за окнами. И не было от него спасения. Один. В комнате. Вечер. И никто не придёт и не успокоит. И, самое главое, я даже не понимал, что со мной происходит. Просто мне было муторно вечерами. Но я же взрослый, я справлюсь.

Решив победить страх, я пошёл на секцию модного тогда в тех местах у-шу. И спорт, и медитация одновременно. Это занимало вечера, но ситуацию не исправляло. Тогда я начал приглашать в гости студентов. Комната большая. Людей помещается много. Гитара, магнитофон, песни или долгие «философские» разговоры. Лишь бы не быть одному.

Когда мне объявили, что подселяют в комнату ещё одного интерна, я даже обрадовался. И, пусть мы особо не дружили, но просто наличие ещё кого-то в комнате успокаивало. Проблема разрешилась сама собой. Так казалось тогда.

Но потом, после интернатуры, начались ночные дежурства. Врачей-дежурантов не хватало, и я работал то ли на полторы, то ли на две ставки. Это там, в далёких Америках, ночные дежурства строго регламентированы – не чаще одного через три ночи. И всё равно врачи-реаниматологи не работают в отделениях интенсивной терапии более семи лет. А у нас… День-ночь-день отработал, ночь дома. День-ночь-день, ночь дома. Через несколько лет я уже ненавидел эти дежурства. И ничего бы, что устаёшь физически. Постоянный стресс палаты интенсивной терапии, где в любой момент может случиться самое плохое, увеличивал усталость в разы. И то, что это – дети. И не всегда удаётся справиться с неотвратимым. У каждого реаниматолога за спиной – своё кладбище. И своя ответственность. И вечера… Длинные, липкие от внутреннего беспокойства вечера.

Однажды старый доктор – бывший зав реанимацией, сказал мне: «Самое страшное – это ночи. Энергии не хватает, а надо. Самый быстрый источник энергии – алкоголь. Поэтому все пьют». Лукавил старый доктор. Не из-за быстрой энергии пьют врачи. Из-за выгорания. Физического и эмоционального. «Светить другим, сгорая самому!» И сгорали. Дотла. Когда мир уже не радует, Когда обесцениваются собственные достижения. Когда рушатся устои и распадаются семьи. Когда в душе на месте бывших светлых идеалов – чёрная дыра безденежья, неустроенности и безысходности. В те времена пили все. На дежурствах нечасто и понемногу. Между дежурствами – по-разному. Пил и я. После рюмки-другой вечер становился нестрашным, проблемы хронического безденежья уходили на второй план, появлялась надежда на завтрашний день. Но надежда – вредное чувство. И кардинально ситуацию я изменить не мог.

И бросить бы всё – поменять профессию. Свилять в тихое доходное болото. Мало ли в медицине мест, где ни ответственности, ни постоянного стресса, ни ночных дежурств. Да и не в медицине достаточно профессий с лучшими, чем у врача-реаниматолога, условиями существования жизни. Но куда же девать семь лет обучения? А Миссия куда? А клятва Гиппократа? Я же взрослый, я справлюсь. Ну вот расслаблюсь только дома. Да так, чтобы вечера не видеть. Отключиться до наступления темноты. И не бояться.

Конец ознакомительного фрагмента.