Возвращение Ворона (СИ) - Адам Хлебов

Васька- Губа был кредитором моего старшего непутевого братца Петруши.

Васька был самым знаменитым бандюганом в Московских Слободках. Многие говорили, что нет на него управы.

Его боялись даже думские бояре, что уж говорит о служивых дворянах и посадском люде.

— Напомни-ка мне сколько Петюня, ему в кости проиграл?

— Так тридцать тысяч серебром же… — сказала матушка и горько заплакала. Она продолжала собираться, утирая слезы руками.

— Мам, не плачь. Я соберу эти деньги. Не придется тебе идти замуж за этого урода!

— Да где ж ты соберешь-то? — слезы продолжали течь из ее глаз.

— Мам отец наш оставил хорошую память о себе у людей. Дай только срок. Не забывай мы бояре. Я боярин Воронов! Деньгу будут, — я пытался приободрить ее.

— Хоть ты и барчук, Илюшка, да вот нищие мы, — говорила она, утирая слезы и с трудом сдерживая себя, — одно только имя от нас и осталось — Вороновы.

— Не только имя, мам. Я тебе слово даю!

— После того, как Жаботинские нас обобрали до нитки никто нам и гроша ломаного в долг не дает. Где же ты возьмёшь такие деньжищи? Вот Петька тоже пошел за деньгами, а вон как вышло.

Я начинал понемногу вспоминать подноготную этой истории.

Мой старший брат, непутевый субъект промотал немалое состояние, оставленное нам нашим отцом — боярином Вороновым Осипом Васильевичем.

Московским боярином из древнего и знатного казацкого рода. Петру было уже семнадцать, а мозгов он к своим годам не нажил. Все у него было через одно место.

Петруша залез в огромные долги, проиграв бандитам в кости.

Васька-Губа потребовал немедленной уплаты или велел моей матушке, Ефимии Алексеевне Вороновой идти замуж за него, безродного ублюдка, рождённого за ярморочным забором.

Губа желал боярский чин получить, заодно и породистую, красивую женщину в жены.

Жил в отвратных разбойничьих притонах, постоянно меняя место и вел такой образ жизни, что все население Слободок желало ему скорейшей смерти.

Я сам удивлялся, как Васька ещё не издох от беспробудной пьянки, и как его нос не провалился от сифилиса.

Мы с матушкой не явились к нему к назначенному сроку, и тайно съехали из своих последних палат, тоже заложенных в кредит Петрушей.

Мне казалось, что наше новое убежище надежно, но теперь я понимал, что Москва слухами полнится — хуже, чем в деревне.

На Долгоруковской заговорили о том, что разоренные Вороновы: красивая вдова и нянька нашли тут приют.

А младший сын пошел воспитанником к Морозовым, старым друзьям отца.

Видимо, эти слухи быстро дошли до Васьки-Губы, и он послал проследить за мной у дома Морозовых.

Как назло, Феодосию Морозову, мою крестную мать, приказали заточить в монастырь и везли на дровнях, когда эти двое потеряли меня из виду.

Головорезы бросились на Долгоруковскую зная, что матушка живет где-то здесь.

Не вступи с ними я в бой, они быстро бы выведали у соседей постоялый двор, где мы скрывались.

Теперь надо было делать, ноги.

Васька-Губа явится сюда сам, когда узнает, что его людей слегка порезали и отдубасили.

Я совершенно не боялся за себя, но тревожился за матушку и няньку.

Ваську прозвали Губой, потому что у него была рожа — кожное генетическое заболевание. Нижняя губа его была похожа на розовый надутый воздушный шар.

Она закрывала пол лица и свисала ниже подбородка.

Васька не пожалел бы няньку и просто убил бы ее, чтобы не мешалась под ногами.

А что было бы с моей матушкой, я даже не хотел думать.

Я закрыл глаза и попробовал увидеть близлежащие дома и дворы. У меня получилось.

Я поискал Васькиных мордоворотов, но поблизости нигде не нашел. Свалили. Вот и отлично. Мы вышли на улицу.

— Куда же мы теперь, Илюшка? — встревоженно спросила мама быстро шагая по зимней улице.

— Есть, одно местечко. Там вас никто не тронет.

Я улыбнулся, но матушка не успокаивалась. На ее лице сохранялась тревога и мне было невыносимо от того, что она испытывает страх. Надо было отвлечь ее. Я подумал, что самое время спросить про "дрон" и видения.

— Ма, ты одно скажи. Вот что со мной такое? Я, когда закрываю глаза, то вижу улицы и людей, как будто глазами орла, который летает на ними.

— Свершилось…, — с дрожью в голосе сказала матушка. Она остановилась и села на ближайшую лавку, прикрыв ладонью нижнюю часть лица от шока, — свершилось. Ворон вернулся. Ворон пришел…

— Ма, какой ворон? Ты о чем?…

Глава 2

Она посмотрела на Гаврильвену.

— Всё, что говорил Осип про пришествие Ворона и второго сына оказалось правдой! Это не сказки. Прародитель рода Аксен Петрович Воронов не врал, что имел связь с птицами и мог летать за сотни верст от того места, где находился.

Гаврильевна тоже села и лавку и закачала головой

— Ты посмотри, а мы его корили за предсказания… Батюшки. — видимо, она имела ввиду моего отца Осипа Васильевича.

— Матушка, о чем вы? Что за предсказания?

**

Мы тайно переместились в гостиницу для паломников при Новоспасском Монастыре, там имя Морозовых служило пропуском и приютом для всех гонимых.

По дороге мы почти не повстречали прохожих, которые могли бы нас узнать.

Матушка очень осторожно рассказала, что мы с братом происходим из древнего боярского рода, обладающего особыми способностями. Но эти способности проявлялись не у всех.

Только у младших братьев в семье по прямой мужской линии, ведущей от Аксена Петровича Воронова.

Вот уже более пятидесяти лет Дар Рода дремал и никак не проявлял себя. Он должен был проявиться у моего отца.

Но ему так не посчастливилось открыть его в себе. Хотя он из своих сил старался не только раскрыть в себе эти магические способности, но постоянно оживлял и поддерживал это предание среди Вороновых.

Со временем, в нашей большой фамилии, люди стали считать предсказания предков о появлении потомка с Даром сказкой и отдались друг от друга.

Некогда сплоченные, богатые имеющие большую власть в державе Вороновы разобщились, оскудели, обеднели не только деньгами, но и духом.

Отец был рачительным хозияном имел поместья тремя сотнями дворав. Земельных наделов больше четырех сот четвертей в Вологодском, Шуйском и Суздальском уездах.

А четверть, как я понял равнялось половине гектара.

Сам он вел дела так, что его крестьяне платили минимальный оброк, но давали ему премии с оборота. Зарабатывая больше других, его крестьяне были почти свободными — общинниками.

Они понимали, что защищаемые отцом, имеют несравненно больше иных городских и посадских чиновников, поэтому очень любили