С чистого листа - Дженнифер Нивен

Сначала я отказывалась разговаривать с репортерами, но в какой-то момент решилась показать всему миру, что у меня все нормально, а мой отец – не такой мерзавец, каким его выставили: закармливающий меня конфетами и тортами в попытке удержать и сделать зависимой от себя, наподобие тех девчонок из фильма «Девственницы-самоубийцы». Так что вопреки желанию отца я дала интервью новостному каналу из Чикаго, и оно облетело весь мир: Европу, Азию, а потом снова вернулось в Америку.

Видите ли, мой мир переменился, когда мне было десять лет. У меня умерла мама, что само по себе было прискорбно, но потом начались унижения и издевательства. Не важно, что я рано развилась и мое тело внезапно сделалось для меня слишком большим. Я не виню своих одноклассников. В конце концов, мы были детьми. Но мне просто хочется, чтобы все поняли: одновременно сработало множество факторов: издевательства сверстников, потеря самого близкого человека, приступы паники, возникавшие всякий раз, когда мне приходилось выходить из дома. И во время всех этих страданий папа оставался единственным, кто поддерживал меня как мог.

Теперь я говорю отцу:

– А ты знаешь, что Полин Поттер, самая полная женщина в мире, сбросила почти сорок килограммов во время секс-марафона?

– Никакого тебе секса до тридцати лет.

«Это мы еще посмотрим», – думаю я. В конце концов чудеса происходят каждый день. Что означает – возможно, те ребята, которые так надо мной издевались на игровой площадке, повзрослели и осознали свои ошибки. Может, на самом деле они не такие уж плохие. Или же еще более жестокие. Каждая прочитанная мною книга и каждый увиденный фильм несут один и тот же посыл: школа – это самое тяжелое испытание в жизни.

А что, если я случайно на кого-нибудь наору и сделаюсь Толстухой-Грубиянкой? А что, если не подразумевающие ничего плохого стройные девчонки примут меня как свою и я стану Лучшей Подругой-Пышкой? А что, если станет ясно, что мое домашнее образование на самом деле дотягивает лишь до восьмого, а не до одиннадцатого класса, потому что я слишком тупая, чтобы понять любую классную работу?

Отец говорит мне:

– От тебя требуется одно: пройти и пережить сегодняшний день. Если ничего не получится, мы можем вернуться к домашнему образованию. Просто дай мне один день. Вообще-то – не мне. А себе самой.

Я говорю себе: «Сегодняшний день». Я говорю себе: «Именно об этом ты мечтала, когда до смерти боялась выйти из дома. Именно об этом ты мечтала, когда полгода лежала в постели. Именно этого ты хотела – быть и жить в мире, как все остальные». Я говорю себе: «Тебе понадобилось два с половиной года тренировочно-реабилитационных лагерей, хождений по консультантам, психологам, врачам, специалистам по коррекции поведения и тренерам, чтобы подготовиться к этому дню. В течение двух с половиной лет ты проходила по десять тысяч шагов в день. И каждый из них вел тебя сюда».

Я не умею водить машину.

Я никогда не была на танцах.

Я полностью пропустила средние классы.

У меня никогда не было бойфренда, хотя я все-таки однажды в лагере целовалась с мальчиком. Его звали Робби, и теперь он остался на второй год где-то в Айове.

Кроме мамы, у меня никогда не было лучшей подруги, если не считать друзей, которых я сама себе выдумала, – трех братьев, живших напротив нашего старого дома. Я назвала их Дином, Сэмом и Кастиэлем, поскольку они ходили в частную школу и настоящих их имен я не знала. Я притворялась, что они мои друзья.

Отец так нервничает и так исполнен надежды, что я хватаю свой рюкзак и выталкиваю его на тротуар, после чего стою напротив школы, а мимо меня идут люди.

А вдруг я стану опаздывать на все уроки, потому что не могу слишком быстро ходить, и меня заставят оставаться после занятий, а там я увижу единственных ребят, которые обратят на меня внимание: наркоманы и малолетние преступники, – потом влюблюсь в одного из них, забеременею, вылечу из школы еще до выпуска и проживу с отцом до конца жизни или по крайней мере до того, как ребенку исполнится восемнадцать?

Я едва не возвращаюсь к машине, но отец по-прежнему сидит там, продолжая обнадеживающе улыбаться.

– Такие дела.

На этот раз он говорит эти слова громче и – клянусь – показывает мне в знак поддержки поднятый вверх большой палец.

Вот почему я сливаюсь с общим потоком, который подхватывает меня и несет до самых дверей, где я жду своей очереди, чтобы открыть рюкзак для осмотра охранником, пройти через металлодетекторы и попасть в длинный коридор, разветвляющийся в разные стороны. Меня толкают руками и локтями. Я думаю: «Где-то в этой школе может быть парень. Один из этих милых молодых людей может оказаться тем, кто в конце концов покорит мое сердце и тело. Я – Полин Поттер из средней школы Мартина Ван Бюрена – намереваюсь сексом сбросить с себя лишний вес». Я гляжу на всех проходящих мимо ребят. Может, это вон тот парень или же вот этот. Вот в чем красота этого мира. Сейчас парень вон там или вот тут ничего для меня не значит, но скоро мы встретимся и изменим мир – мой и его.

– Да шевелись ты, толстозадая, – бросает кто-то. Я чувствую, как эти слова колют меня, словно иголкой, словно мир пытается проколоть меня, как прокалывает пузырь моих мыслей. Я медленно двигаюсь вперед. Моя полнота обладает великим преимуществом – я могу проложить себе дорогу.

Как и прическа, машина тоже часть имиджа. Это отреставрированный «Ленд Ровер» 1968 года, который мы с Маркусом выкупили у престарелого дяди. Сперва его использовали на полевых работах, потом он просто ржавел сорок с лишним лет, но теперь это частично джип, частично внедорожник, и в нем сто процентов крутизны.

Сидящий на пассажирском месте Маркус дуется.

– Урод, – произносит он вполголоса, отвернувшись. К несчастью для меня, он месяц назад получил водительские права.

– Ты просто душка. Надеюсь, одиннадцатый класс не нанесет вреда твоему мальчишескому очарованию. Будешь рулить в следующем году, когда я стану учиться в колледже.

Если я в колледж поступлю. Если вообще уеду из этого городка.

Он показывает мне средний палец. Сидящий сзади наш младший брат Дасти пинает ногой спинку сиденья.

– Хватит вам цапаться.

– Мы не цапаемся, мелкий.

– Вы прямо как мама с папой. Сделай музыку погромче.

Пару лет назад мои родители вполне между собой ладили. Но потом у папы диагностировали рак. За неделю до подтверждения диагноза я обнаружил, что отец изменяет маме. Он не знает, что мне это известно, и я не уверен, знает ли об этом мама, но иногда теряюсь в догадках. Теперь, кстати, рака у него нет, но все это прошло нелегко, особенно для десятилетнего Дасти.

Я прибавляю звук, из динамиков бухает старый хит Джастина Тимберлейка «Сексибэк», и я чувствую, что снова оказываюсь в своем личном пространстве. У меня есть четыре любимые песни, под которые я бы хотел входить в любое помещение, и это одна из них.

Мы тормозим у ворот школы Дасти, и он выпрыгивает из машины, прежде чем я успеваю его остановить. Бросаюсь за ним, прихватив ключи, чтобы Маркус не смог укатить без меня.

Этим летом Дасти начал ходить с сумкой на тонком ремешке. И никто ничего не сказал – ни мама, ни папа, ни Маркус.

Дасти одолевает половину дорожки, прежде чем я нагоняю его. Из всех нас троих кожа у него самая темная, а волосы – цвета потемневшей медной монеты. Вообще-то говоря, мама наполовину темнокожая, наполовину луизианская креолка, и папа – белый еврей. Дасти такой же темнокожий, как и мама. Маркус, напротив, светлый – светлее и быть не может. А я? Я – просто Джек Масселин, такой, какой есть.

– Не хочу опаздывать, – говорит Дасти.

– Не опоздаешь. Я просто хотел… Ты уверен насчет сумки, мелкий?

– Мне нравится. Я могу туда все запихнуть.

– Мне тоже нравится. Это и вправду классная сумка. Но я не уверен, что остальные заценят ее так же, как и мы. Могут найтись ребята, которые станут тебе завидовать из-за сумки и насмехаться над тобой.

Я вижу примерно десяток таких, шествующих мимо нас.

– Не будут они завидовать. Они подумают, что она чудна́я.

– Я не хочу, чтобы хоть кто-то над тобой насмехался.

– Если мне хочется носить сумку, я буду ее носить. И не перестану ее носить только потому, что она кому-то там не нравится.

И в эту секунду этот тощий парнишка с оттопыренными ушами становится для меня героем. Когда он уходит, я смотрю, как он двигается, прямой, как стрела, с гордо поднятым подбородком. Мне хочется проводить его до школы и убедиться, что с ним ничего не произойдет.

1. Пастух (исходя из того, что неспособность распознавать лица не распространяется на собак и овец).

2. Оператор по взиманию дорожных сборов (исходя из того, что никто из тех, кого ты знаешь, не поедет по дороге, где ты работаешь).