К ВОПРОСУ О ДУХОВНОСТИ И ЕЕ СУЩНОСТИ В ОПЫТЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ АДВЕНТИЗМА В РОССИИ - Игорь Малин

«Душа откликается у последней черты…» Необходим наш отклик. Потому что мало знать о болезни Духа, нужно еще оставить то, что препятствует нашему выздоровлению. Нередко, «покаяние» ошибочно приравнивается к такому понятию как «угрызение совести». Но здесь можно увидеть лишь видимое сходство. «Знать свои грехи, это еще не значит — каяться в них»[45]. В произведении Ф. М. Достоевского «Бесы» Ставрогин после многочисленных злодеяний чувствует угрызения совести, мучается ими и пишет своеобразную исповедь епископу Тихону. Священнослужитель Тихон, в свою очередь, очень четко разграничивает теперешнее состояние Ставрогина от истинного покаяния: «Не стыдясь признаться в преступлении, зачем стыдитесь вы покаяния?» Очень хорошо об этом говорит митр. Антоний Сурожский: «Угрызения совести — это еще не покаяние, можно всю жизнь упрекать себя в дурных поступках и злом слове, и в темных чувствах, и мыслях — и не исправиться. Угрызение совести действительно может из нашей жизни сделать сплошной ад, но угрызение совести не открывает нам Царствия Небесного»[46]. Кстати, в случае со Ставрогиным, он кончает жизнь самоубийством. Однако «верный признак свершившегося и искреннего покаяния, по которому грешник может узнать, что грехи его действительно прощены Богом, есть чувство ненависти и отвращения от всех грехов… к тому же у него появляется чувство всепрощения, легкости, чистоты, неизъяснимой радости, глубокого мира, желание делать все лишь во славу Божию… И наоборот, недостойное покаяние, после которого грехи остаются, вызывает чувство неудовлетворенности, ложится сугубой тяжестью на сердце, каким–то тяжелым, смутным, неясным чувством горечи»[47].

Видение того, в чем мы чужды Господу, а также стремление освободиться от духовного надлома силою Божией, — все это вмещается в одно единственное слово — покаяние. А покаяние, в свою очередь, является неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Видение самого себя безо всяких прикрас — это, как вы уже понимаете, прерогатива следующей составной понятия «духовность», а именно: смирения.

IV

Итак, покаяние неразрывно связано со смирением. Сам Спаситель призывает нас к смирению: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11:29). В одном из номеров журнала «Альфа и Омега» за 1997 год есть интересная статья С. Белорусова «Смирение и достоинство в духовной жизни личности». В упомянутой статье автор говорит о смирении, как об одной из главных составных понятия духовность. Но прежде чем подойти к рассмотрению вопроса о том, что такое смирение, Белорусов замечает: «Если мы хотим встать на путь, ведущий к духовной зрелости, следует прежде присмотреться к детской духовности»[48]. И далее он перечисляет ряд несомненных достоинств детской духовности, которых зачастую лишены взрослые.

Итак, что же это за признаки «повседневной духовности ребенка»? «Постоянное чувство собственной беспомощности»; «способность к удивлению»; «целостность образа существования ребенка (его внутреннее самоощущение тождественно его явлению миру)»; «постоянное состояние благодарности»; «детское чувство юмора, лишенное цинизма и принижения других»[49]. «Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15). Кажется, у Ф. М. Достоевского есть мысль, что «у человека до тех пор остается шанс на спасение, пока в нем остается хотя бы одно светлое детское воспоминание, пока жива память собственного детства». Именно с «детскости» необходимо начинать разговор о смирении.

Существует интересная этимологическая версия латинского слова «humilitas» — «смирение» — и его истолкование. Вот как эту интерпретацию представляет митр. Антоний Сурожский: «Слово «humilitas» происходит от лат. «humus», т. е. «плодородная земля» и просто «земля». И если взять землю как притчу, то вот она лежит безмолвная, открытая под небом; она принимает безропотно и дождь, и солнце, и семя; она принимает навоз и все, что мы выкидываем из нашей жизни… она все принимает и из всего приносит плод… смирение — это именно состояние человеческой души, человеческой жизни, которая безмолвно, безропотно готова принять все, что будет дано, и из всего принести плод»[50]. Уже упомянутый выше исследователь Белорусов выдвигает следующую версию: «Возможно, что смирение соотносится с англ. humour «юмор». Это еще один мостик к детской духовности… Это замечательный дар — не принимать слишком всерьез свои подлинные, а чаще мнимые достижения… И, может быть, самое главное — это надежное предохранение от надмевания, от постного фарисейского угрюмства. Способность увидеть свои потуги, в том числе, и духовные амбиции, в комической перспективе может оказаться иммунизацией от само–восхваления, заносчивости, тщеславия и гордости»[51]. Александр Шмеман, высказывая мысль о смирении, выражает ее несколько иначе: «Смирение… прежде всего, — это чувство правды, и правды, в первую очередь, — о самом себе… Это отказ от всякого приукрашения самого себя, это отвращение от пыли, пускаемой в чужие глаза…. Смирение — это, наконец, знание своего места, своих возможностей и ограниченностей, это мужественное принятие себя таким, каков я есть»[52].

Таким образом то, о чем мы говорили до сих пор, умещается в рамки «христианской духовности». Пришло время начать разговор о том, что отличает понятие «адвентистская духовность» от схожих конфессионально окрашенных определений. Речь пойдет о Законе Божием. А вернее, о том педагогическом воздействии закона Божия, которое помогает становлению и поддержанию равновесия в нашей духовной жизни.

V

В одной из рукописей за 1892 год Е. Уайт напишет следующие слова: «Человек не может быть счастлив, если он не выполняет особых Божиих требований, а устанавливает свой собственный критерий, которому, по его мнению, должны следовать. Но сколько умов, столько и критериев; люди взяли бразды правления из Божиих рук в свои руки. Закон самопреклонения утвердился на пьедестале их сердца, и воля человеческая стала для них главной. И когда открывается, что высокой, святой воле Божьей следует повиноваться, уважать и почитать ее, человеческая хочет идти своим путем… исполнять свои желания, и в результате возникает борьба между Божественной и человеческой волей»[53].

То, о чем написала Е. Уайт в конце XIX века, мы с вами наблюдаем и по сей день. В современном христианстве закон Божий воспринимается не иначе как анахронизм. О Декалоге почему–то не принято говорить в Церкви. А если и говорят, то так, что у слушающего пропадает всякое желание претворять Христову заповедь в повседневную жизнь. Особенно печально, что поступают подобным образом те, кто носит имя Христово. Не секрет, что среди христиан есть чересчур «горячие головы», живущие по принципу: «Что нам законы, коли судьи знакомы». «Главное вера и любовь к Богу, а закон не нужен», — правда, в чем проявляется эта любовь и вера они не всегда могут объяснить[54]. Что касается адвентистского вероучения, то в нем. Закону Божьему отводится огромная роль. В данной статье, позволю себе упомянуть лишь об одной из функций Декалога, которая способствует формированию подлинной духовности.

Согласно апостольским словам, Закон является своеобразным зеркалом (Иак. 1:22–25). Благодаря Закону можно увидеть, чем мы причиняем боль Богу и ближнему. Посредством заповеди Господь лишает сна нашу совесть. Вот что об этом пишет Иоанн Дамаскин: «Итак, закон Божий, входя в наш ум, привлекает его к себе и возбуждает нашу совесть»[55]. Действительно, посмотрим на вторую заповедь: «Не сотвори себе кумира…», и сразу видим то, что является смыслом нашей жизни, чему мы отдаем все время и силы. А точнее, чему мы принадлежим — будь то идея, работа, творчество или какая–либо вещь. А за всем этим подчас не замечаем самого главного — человека рядом с собой.

Десятая заповедь напомнит нам о грехе, который буквально разъедает нашу душу. Это зависть. И здесь хотелось бы упомянуть три основных этапа развития этого греха, которые описываются в церковной традиции: «У него есть, а у меня нет». Второй этап: «А почему это у него есть, а у меня нет?!». Наконец, самая страшная мысль: «Раз у меня этого нет, пусть и у него не будет».

Может случиться и так, что я, христианин, окажусь даже вором, нарушая восьмую заповедь. Причем не обязательно «совершать тайное хищение чужого имущества», ведь красть можно и хорошее настроение, доброе имя, чужую мысль, чужую любовь, чужое время, а значит, и саму жизнь. Если я редкий гость в собственной семье, тогда Господь обличит меня через четвертую заповедь и призовет выделить один день для семьи и Церкви.

А вот как звучит девятая заповедь: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». Прочтешь, и сразу же перед глазами предстает тот поток лжи, который ежедневно мы выливаем на ближних и дальних. А ведь постоянная ложь может со временем перерасти, и в более опасную греховную болезнь, болезнь, которая называется «неспособность любить». В романе Достоевского «Братья Карамазовы» старец Зосима говорил Федору Карамазову: «Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе до того доходит, что уже никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить… Лгущий самому себе еще и обидеться может. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что сам себе он обиду навыдумал и налгал для красы… из горошинки — гору сделал. И знает это все человек, а все–таки первый обижается — а затем доходит и до вражды истинной»[56].