Лёд и пламень - Максин Барри

— Извини, Джон, — сказала она с бледной улыбкой, — но это опять девочка.

Чего ради Марта надумала извиняться, что произвела на свет девочку, которую они назвали Брайони Роуз, он так и не мог понять. Ведь дочурка стала его светом и радостью с того самого момента, как пришла в этот мир. Не то чтобы старшую, Кэти, он не любил, но все же Кэти была… не совсем то. А Брайони… С тех пор как она начала ходить и говорить, все стали замечать, что между ними какая-то особая связь, что Брайони Роуз и он, ее отец, родственные души.

— Все в порядке, папа?

Нежный голос дочери вернул его к действительности, и Джон привычно улыбнулся ей:

— Конечно, девочка.

Когда вновь прояснившимся взглядом он посмотрел на нее, беспокойные мысли опять овладели им. Если придется устраиваться в жизни самой, как же трудно ей будет. Найдет ли она себе мужа среди местных фермеров? В городе ей не жить, она там просто зачахнет. Да и не создана она, чтобы в городе преуспеть, ведь она у него не красавица.

Даже он, слепо любящий дочь, не мог отрицать, что фигура у нее не такая субтильная, как у тех девушек, которые нравятся мужчинам в наши дни. Хотя волосы великолепные, а кожа такая, что Кэти вечно досадовала, как это несправедливо, что такая прекрасная кожа не у нее. А уж глаза…

Джон ясно помнил тот момент, когда увидел их в первый раз. Подойдя к постели Марты, он взволнованно склонился над маленьким свертком, который та держала в руках, а когда малышка взглянула на него своими близорукими глазками, которые еще не осознавали окружающего, он был поражен. Ее глаза, которые смотрели на него тогда, были теми же, что и сейчас, двадцать два года спустя, но если бы его попросили, Джон так и не смог бы их точно описать. Они были карие, но в то же время и желтоватые, какого-то глубокого золотистого оттенка. Очень ласковые, но по-кошачьи пристальные, очень женственные, но способные быть и свирепыми. Он часто видел, как люди невольно обращали внимание на дочь, стараясь получше рассмотреть ее глаза, как удивленно поднимали брови, отметив их особенную, чарующую красоту.

Если бы только она не была такой крупной, его младшая дочь. Марта тоже была солидная женщина и, без сомнения, Брайони унаследовала фигуру от нее, но ростом дочь значительно выше, чем мать, около ста восьмидесяти сантиметров, и двигалась с какой-то величавой медлительной грацией, которой позавидовала бы Юнона. Но в наше время мужчины предпочитают женщин, похожих на худощавых мальчишек, и тут уж ничего не поделаешь. Возможно, и есть где-то мужчина для нее, но здесь ей трудно найти жениха, а покинуть свой дом и своего отца — на это Брин никогда не пойдет.

— Обед готов!

Заслышав призыв с кухни, Сэм и Билл, сидевшие в полном молчании, тут же вскочили. Типичные йоркширцы, подумал Джон, осторожно вставая с кресла и направляясь вслед за ними. В свои шестьдесят два года он чувствовал себя лет на двадцать старше — болезнь сильно донимала его. Заняв свое место во главе стола, он вспомнил о письме, хрустящем в кармане рубашки, но ничего не сказал о нем дочери, оттягивая неизбежный момент.

Работники нетерпеливо ждали, пока Брин доставала дымящееся мясо из огромной кастрюли на плите и выкладывала его на блюдо. Без долгих церемоний она разрезала мясо на шесть равных кусков и разложила их по тарелкам. Добавила вареную картошку с капустой, и все принялись за еду. Жевали молча, полностью сосредоточившись на еде и смакуя каждый кусочек. В особенности близнецы набросились на тушеное мясо, как голодные волки, под одобрительными взглядами других мужчин и самой хозяйки. Как и ее мать, Брин всегда старалась хорошенько накормить мужчин, ей нравилось смотреть, как они с аппетитом едят. В мире, где большинство людей гоняются за чем-то большим, она довольствовалась тем, что имела, — уютным домом, где сытно и тепло, своим простым, но надежным счастьем.

— Твоя Брин готовит не хуже, чем ее мать, — сказал Сэм, отодвинув пустую тарелку, и девушка, довольная, порозовела.

Поев, мужчины встали и гурьбой двинулись во двор к своим тракторам, а Брайони принялась мыть посуду. Погода к полудню начала наконец проясняться — первый робкий луч солнца проник в кухню сквозь окно. Вздохнув, Джон медленно достал из кармана рубашки письмо и положил его на край стола.

Брин взглянула на письмо и сразу же узнала знакомый штамп на конверте «Джермейн корпорейшн». Как по-американски звучит, передернула плечами она, и как отвратительно…

— Еще одно, — произнесла она подчеркнуто спокойно, и Джон понуро кивнул головой.

— Да. Еще одно. Я думаю, тебе лучше самой прочесть.

Губы Брин, похожие своими загнутыми уголками на лук Купидона, мрачновато скривились.

— Я прочту его потом, папа.

Джон снова кивнул и, застегивая молнию меховой куртки, вышел во двор. Брин видела в окно, как трактора выкатили за ворота, и, слушая тишину, установившуюся после этого, вдруг ощутила, что слезы наворачиваются ей на глаза. Вот еще! «Слезами горю не поможешь», — часто повторяла мать, и Брин навсегда запомнила эти слова. Сама она никогда не видела мать плачущей, даже в тот день, когда та узнала, что у нее рак. За все пять месяцев до самой смерти мать так и не проронила ни слезинки. Виттейкеры вылеплены из крепкого теста, и всегда были такими. Такими и останутся.

Она заставила себя вычистить всю кухню снизу доверху, прежде чем села за стол и ножом вскрыла письмо. Оно было адресовано мистеру Брину Виттейкеру. Поскольку отец чувствовал себя куда уверенней с тракторами и овцами, чем с письмами, Брайони вела за него всю переписку, а по стилю, сухому и ясному, в «Джермейн корпорейшн» ее приняли за сына, а не за дочь.

С отвращением, казалось пронизавшим ее до костей, она быстро пробежала глазами письмо. То же самое, что и раньше. Не считая того, что цена за покупку фермы поднялась еще на тысячу фунтов, плюс мистер Джермейн предлагал купить у них все стадо овец. «В целях достижения компромисса», — прочитала она последнюю фразу. И подпись: Кристофер Джермейн. Это имя, написанное смелым и решительным почерком, будто смотрело на нее с низа листа.

Брин гневно скомкала письмо в маленький шарик и бросила в печку. Но оно отскочило и упало на спину Вайлет. Старая собака подняла голову и словно бы с упреком взглянула на нее. Потом снова улеглась с долгим страдальческим вздохом.

Брин наклонилась вперед и обхватила голову руками. Как долго они еще смогут продержаться? Банк… ах, этот чертов банк. Там, конечно, хотят, чтобы долг был погашен, и потому быстренько прознают о предложении «Джермейн корпорейшн». Ну еще бы! Мистер Кристофер Джермейн ждет не дождется, чтобы обделать это дельце, и здесь их интересы сходятся.

В какой-то момент ей показалось, что отец сдался и готов уже все бросить, ведь ферма приносила одни убытки. Пять лет назад он был еще уверен, что они смогут выпутаться, но с резким сокращением субсидий, недавно установленным парламентом, и с нарастающей конкуренцией Европы дела их пошли совсем плохо. Брин знала все, но никогда не позволила бы себе сказать об этом отцу прямо.

Нет, она никогда не продаст ферму этому проклятому мистеру Джермейну!

Чтобы успокоиться, она заварила себе чашку крепкого горячего чая и, грея о нее пальцы, села за стол. Хорошо, что Кэти, по крайней мере, избавлена от этих проблем там, в Лондоне. Кэти всегда была умницей, хотя и училась в школе кое-как. А потом вообще бросила школу и уехала в Лондон, решив искать свое счастье там. А почему бы и нет? Что ни говори, она ведь красавица.

Подумав о сестре, Брин взглянула на ее фотографию, которая занимала почетное место на комоде в гостиной, и еще раз восхитилась, до чего же Кэти хороша. Это был отличный студийный снимок, сделанный очень хорошим фотографом. Кэти работала тогда регистратором в отеле, и один из постояльцев, стремясь познакомиться с ней поближе, предложил ее сфотографировать. Кэти, конечно, заслуживала это, подумала Брин о сестре с улыбкой. Мужчины всегда охотно болтали с ней и готовы были ради нее на многое. А этот к тому же был еще и честный — он и вправду оказался фотографом, а в доказательство сделал снимок. В отличие от Брин, сестра унаследовала от отца голубые глаза и светлые волосы, да к тому же имела гибкую фигуру, придававшую ей изящный вид феи. Когда в детстве Брин читали сказку о Спящей красавице, она всегда представляла ее похожей на Кэти, такой нежной, изящной, словно тростинка, и с тонкими чертами лица, как у принцессы.

Поэтому, когда в девятнадцать лет сестра решила уехать в Лондон и попытаться стать фотомоделью в столице, Брин нисколько не удивилась. Ведь Кэти настолько же терпеть не могла жизнь на ферме, насколько сама Брин любила ее. Отец спорил, возражал, особенно боясь, что и младшая дочь, вслед за старшей, может уехать в столицу, но Кэти всегда поступала как хотела. Она могла быть очень решительной и в конце концов настояла на своем.