Мы вернёмся (Фронт без флангов) - Семён Цвигун

Когда раздается телефонный звонок, Крюге поспешно снимает трубку, глядит на генерала и отчетливо произносит фамилию позвонившего. Чаще всего командующий чуть заметно отворачивает голову, не отрываясь от картины. Крюге отвечает в трубку сухим, официальным тоном:

– Генерал фон Хорн в войсках.

Иногда командующий, не поворачивая головы, протягивает левую руку. Крюге бегом подносит к нему телефонный аппарат. Генерал нетерпеливо выслушивает, отдает короткое приказание, бросает трубку на аппарат. Адъютант бегом относит телефон на место, на столик.

– Зер гут! – произносит фон Хорн, когда решает оставить картину для себя, не для продажи. Если раздается короткое "шнелль", адъютант передает картину ефрейтору, тот относит ее в другую комнату.

Неудовольствие генерала вызвала картина, названная художником, как, запинаясь, пояснил адъютант, "Неравный брак": невеста напомнила фон Хорну его Эльзу – такая же молоденькая, тоже красавица. Да и жених неприятно напомнил, что у него, у фон Хорна, такая же лысина, такой же длинный и красноватый нос, такие же дряблые щеки…

– Шнелль, шнелль!

Еще большее раздражение вызвала картина "Богатыри", хотя Крюге и попытался робко пояснить, что это шедевр мирового искусства, что написал картину знаменитый художник Васнецов еще в XIX веке, до советской власти.

Нет, нет! В его доме не должно быть русского духа!..

Картина напомнила генералу сообщение воздушной разведки, что в тылу его армии, в лесу, обнаружена какая-то крупная часть Красной Армии с артиллерией, и настроение совсем испортилось: ведь он уже послал победную реляцию!

Адъютант показывал все новые и новые картины, и все чаще фон Хорн выкрикивал: "Шнелль!"

Стал раздражать генерала и адъютант.

Майор Крюге был молод, услужлив без назойливости. Высокий блондин с чертами лица, отвечающими стандартам "нордической расы". Это нравилось генералу.

Это нравилось и супруге генерала – Эльзе.

Фон Хорн взял ее из семьи крупного финансиста и считал удачным союз меча и чековой книжки. Это накладывало определенные обязательства, поднимающиеся над чувствами. Правда, слишком соблазнительна и сама неравнодушна к красивым офицерам, но прежде всего – карьера, упрочение своего положения в высшем обществе, и фон Хорн держался лояльно.

Закончив отбор картин, генерал отпустил адъютанта, позвонил начальнику охраны и приказал никого не впускать к нему до особого распоряжения.

Фон Хорн открыл сейф и извлек оттуда драгоценности: колье, браслеты и кольца, усеянные бриллиантами, ожерелья из белого и розового жемчуга, золотые мужские и дамские часы = различных марок, золотые кресты. Он составил опись всех этих вещей и, уложив в металлическую шкатулку, упаковал все в чемодан.

Не спеша вложил в конверт заранее приготовленное письмо и один экземпляр описи, заклеил, поставил фамильную печать и положил конверт в чемодан. Второй экземпляр в сейф.

Крюге он сказал отечески:

– Мой мальчик, этот чемодан и ту прелесть, – генерал показал пальцем на комнату, где стояли отобранные им картины, – передадите Эльзе в собственные руки. Полетите самолетом, который идет завтра на рассвете с почтой для генштаба.

– Слушаюсь, господин генерал!

Крюге удалился. Генерал вызвал начальника оперативного отдела полковника Глобке. Вошел высокий, седой, по-военному подтянутый офицер.

– Прошу доложить обстановку в районе дислокации нашей армии.

Полковник тщательно протер белоснежным платком пенсне, водрузил его на мясистый нос, подошел к висевшей на стене оперативной карте и монотонно начал:

– Господин генерал! В течение истекших суток наши войска оказывали давление на русских. Разведка продолжала искать наиболее слабый стык между частями противника, но…

– Мне это известно, – прервал фон Хори. – Доложите о частях Красной Армии, оставшихся в котле.

– Они уничтожены или взяты в плен.

– У вас совершенно точные сведения?

Полковник замялся.

– Господин генерал, вы подписали приказ: пленных не иметь. Они расстреляны на месте пленения. Раненых, обнаруженных в госпитале, мы вывезли за город и…

Генерал прошелся по кабинету, положил на плечо полковника кончики пальцев.

– Зер гут, – произнес он одобрительно. Побарабанил пальцами по плечу. – Дорогой мой, поверьте мне, старому солдату лучшей в мире прусской военной школы. Только полное уничтожение русских, белорусов, украинцев и прочих славян обеспечит великой Германии жизненное пространство.

– Так велит наш фюрер, – согласился полковник.

– Господин Глобке, – также вкрадчиво продолжал генерал, – если все окруженные части, как вы изволили доложить, уничтожены, на кого в таком случае наш доблестный генерал Шранке сегодня обрушил бомбовый удар? Да, да, в лесу!

Глобке неуверенно ответил:

– На разный сброд.

Фон Хорн почти выкрикнул:

– Потрудитесь уничтожить этот сброд, полковник! Немедленно! Об исполнении доложите лично!

– Слушаюсь!..

3

Капитан Серегин задумался: кого же послать с пакетом через линию фронта?

Он хорошо знал лишь бойцов своего батальона, но их осталось всего двое: сержант Бондаренко да рядовой Иванов. Отличные люди. Жалко расстаться с ними, а что поделаешь!

Серегин прислушался. Звуки, долетавшие из леса, напомнили грустную песенку, которую пела ему в детстве мать. Под эту песню он засыпал. Вот и сейчас у него слипаются глаза, страшно хочется спать. Голова тяжелая-тяжелая. В висках – словно молот о наковальню: тук, тук, тук… Где сейчас мать? Где отец? Где младшие братья? Что с ними? Живы ли?..

Крикнул проходившему мимо красноармейцу:

– Передайте по колонне: сержанту Бондаренко и рядовому Иванову явиться к капитану Серегину!

Отдал команду – натолкнулся на матросов. Вакуленчук словно прочел мысли, спросил:

– Может, указания какие будут, товарищ капитан?

Узнав, что нужен смелый и надежный человек в разведку, предложил матроса Потешина. Бывал в этих местах.

Тут же Потешин получил задание: выяснить расположение немецких войск на левом фланге, а если там имеются какие-либо части Красной Армии – связаться с ними и сообщить командованию о местонахождении отряда.

Потешин передал мичману документы, заготовленную записку для матери – мало ли что может случиться, – распрощался и растворился в темноте…

Разговаривать с Бондаренко и Ивановым Серегину было очень тяжело. Кто знает, может, последний раз видит их…

– Доставить в штаб армии любой ценой, – сказал Серегин, передавая пакет Бондаренко. – От этого во многом зависит судьба нашего отряда. Ни при каких обстоятельствах пакет не должен попасть к врагу. Вы поняли это, друзья?

– Так точно, товарищ капитан, поняли. Разрешите исполнять?

– Счастливого пути вам, дорогие мои, – напутствовал Серегин. В горле что-то давило, во рту пересохло.

Из-за туч на короткое время показалась луна. "К удаче бы", – подумал Серегин.

Крепко сжимая трофейный автомат, обходя лесные поляны, Потешин шел на юг. Как ни старался ступать неслышно, по-кошачьи, попадалась сухая ветка, раздавался треск, казалось, очень громкий. Потешин замирал на месте, всматривался в темноту, напрягал до предела слух, но, кроме обычного лесного шума при ветреной погоде, ничего подозрительного не улавливал. Идти стало тяжелее: разведчик понял, что поднимается на вершину холма. Значит, курс верный. Потешин знал, что несколько лет назад здесь вырубили лес, холм порос небольшими редкими кустами, на которые он то и дело натыкался. Далеко на юге виднелось мигающее зарево. Огненными языками оно лизало тяжелые черные тучи.

Ноги подкашивались, и Потешин решил передохнуть. Забрался под раскидистые молодые побеги орешника, с удовольствием лег на сухие листья, взглянул на светящиеся стрелки часов. Три часа. Минут десять можно полежать…

Проснулся на рассвете, ругая себя, что заснул. Вокруг тишина. В лучах восходящего солнца на листьях кустарника и на траве сверкала роса. Метрах в пяти, поставив передние лапки на пенек, насторожив уши, сидел заяц и носил вправо.

Треснула сухая ветка. Заяц подпрыгнул и, петляя в кустах, исчез. Показались солдаты в серо-зеленых шинелях, с автоматами, прижатыми к животу. Они шли медленно, полукольцом. Потешин похолодел. Снял с предохранителя пистолет, ощупал торчавшие за поясом гранаты. Оставаться было нельзя – немцы обязательно обнаружат. Осторожно освободился от гибких ветвей орешника, по-пластунски пополз в густые кусты терновника. Острые колючки цеплялись за бушлат, раздирали до крови руки и лицо: Потешин буквально втискивал себя в середину кустарника.

Через несколько минут к зарослям терновника подошли солдаты. После отрывистой команды свинцовыми струями полили кустарник. Затем двинулись дальше. И опять слышались автоматные очереди.