Спутники Волкодава - Павел Молитвин

Кое-кто из малышей начал оборачиваться, глядя на юношу сердито и непонимающе, однако большинство не отрывало глаз от лежащей на ладони колдуна змеиной головы.

— Зачем же мне ее убивать? — мягко возразил Тилорн. — Я никогда никого не убиваю даже ради еды. А уж лишать жизни для забавы или из-за предрассудков?.. Что может быть отвратительней убийства живого существа? Подумай сам, достойно ли разрушать то, что не нами создано и что создать мы при всем желании не способны?..

Колдун перевел взгляд своих странных, темно-фиолетовых, чуть светлевших к зрачку глаз с Ваниваки на окруживших его ребятишек, и те, не сговариваясь, расступились, открывая проход к Красной гряде.

— Почет и уважение будущей мамаше! — провозгласил чужак и опустился на одно колено. Лонгаола соскользнула с его руки на пеструю гальку и, плавно извиваясь, заструилась к гряде невысоких красных скал, не обращая внимания на стоящих вокруг малышей. Едва заметно изменив направление, она обогнула оказавшегося на пути Ваниваки и скрылась под ближайшим нагромождением камней.

— Колдун, колдун, покажи еще что-нибудь! Преврати камень в жемчуг! Вызови из моря черепаху! Преврати вечер в утро! — загалдели малыши, но Тилорн, скорчив страшную рожу, издал вдруг резкий, пронзительный свист, от которого даже у Ваниваки заложило уши. Ребятня присела от неожиданности и бросилась врассыпную, вереща то ли от страха, то ли от восхищения. Юноша тоже попятился. На миг ему показалось, будто изо лба колдуна растут рога, изо рта лезут клыки, а глаза разгораются ужасным красным огнем.

Он сделал охранительный знак скрещенными пальцами — и наваждение рассеялось. Перед ним снова стоял прежний Тилорн — светлокожий человек лет двадцати — двадцати двух с добрым и умным лицом; на губах — улыбка, а в глубине глаз — смешливые золотистые огоньки.

— О, богобоязненный юноша, что хочешь ты сказать чужаку, осквернившему себя прикосновением к ядовитой посланнице Панакави и не убившему ее? — спросил Тилорн, видя, что Ваниваки еще не вполне пришел в себя.

— Ты колдун, и тебе виднее, осквернило тебя прикосновение к лонгаоле или нет. Ты колдун и умеешь говорить с благодатным Тиураолом, тебе лучше знать, что угодно, а что не угодно Дневному богу, — промолвил юноша, собравшись с мыслями. — Я искал тебя не для того, чтобы спорить о скверне и благости. Меня интересует, готов ли ты отправиться со мной на Тин-Тонгру в канун праздника Ланиукалари?

— Я понял, зачем ты здесь, и помню, что обещал обдумать твое предложение и дать ответ, — кивнул колдун. Лицо его стало серьезным. Он подождал, не добавит ли Ваниваки еще что-нибудь, и нахмурил брови. — Уверен ли ты… Можешь ли ты поклясться, что если мы не придем на помощь Вихауви, его ждет смерть? Я слышал, негонеро, так же как и мекамбо, подвергают неудачливых похитителей невест испытаниям, пройдя которые те могут жениться на избранных девушках и стать полноправными членами их рода.

— Это так. Но праздничные испытания мало чем отличаются от жертвоприношений, и участник их заведомо обречен. — Ваниваки почувствовал колебания колдуна, но вместо заготовленной речи неожиданно для самого себя сказал, прижимая ладонь к сердцу: — Призываю в свидетели Тунарунга — Строителя миров, Вихауви не выдержит испытания, которому подвергнут его негонеро. Его ждет смерть, если мы не придем на помощь и не увезем его до начала праздника с Тин-Тонгры. Вспомни, он был твоим другом. Он учил тебя языку и обычаям мекамбо. Он поручился за тебя своей жизнью, когда ты в очередной раз нарушил наши обычаи.

Тилорн кивнул и, отвернувшись от Ваниваки, уставился на садящееся в море солнце, словно спрашивая у него совета.

— Ты знаешь, что вот уже полгода я живу в доме Маути. Что будет с ней, когда мы уплывем на Тин-Тонгру? — спросил он немного погодя потерявшим звучность голосом.

— Свадьбы не было. Маути тебе не жена. Ты можешь уйти без ее согласия или, если она захочет, взять ее с собой, — ответил юноша, чуть заметно пожав плечами. — Дом ее после твоего ухода не обеднеет, а женщине, жившей с колдуном, легче найти себе мужа, чем безродной девице.

— Хорошо, — согласился Тилорн, помолчав. — Я готов плыть с тобой на Тин-Тонгру и сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Вихауви.

2

Покопавшись полдня на огороде, Маути дождалась отлива и, прихватив с собой полную бамбуковую трубочку в три локтя длиной и плетеную корзинку, отправилась на южный берег острова. Здесь, за огородами, разбитыми позади поселка, было лучшее место для ловли спрутов, обитавших под обнажавшимися в отлив плоскими серыми валунами.

Скинув плетенный из травы передник, Маути, оставшись в чем мать родила, вошла в воду и побрела между камнями, поросшими длинными, похожими на спутанные космы водорослями, терпеливо тыкая трубочкой во все щели и пещерки, где, по ее мнению, могли ютиться спруты. В отличие от других женщин поселка, она нисколько не боялась этих пугливых тварей, блюда из которых считались изысканным лакомством на ее родном острове. В охоте на осьминогов девушка достигла большого мастерства, а сегодня ей еще и повезло — вскоре она ощутила, как конец трубочки вошел во что-то мягкое, словно прилип к чему-то. Маути подергала трубочку и, уверившись, что спрут легонько тянет на себя, достала из корзины флакончик из обожженной глины. Откупорила зубами и вылила треть содержимого в трубку — спруты не выносят, когда в глаза им попадает винный уксус.

Сначала осьминог отпустил трубочку, потом из расщелины показалось одно щупальце, за ним второе, третье… Маути склонилась к воде, и когда спрут вынырнул из расщелины, ухватила его за туловище. Хитроумная тварь выпустила в воду черное облако; длинные, сужающиеся к концам щупальца обвили левую руку девушки до самого плеча, вцепились в корзинку. Маути несколько мгновений пристально вглядывалась в бугристую извивающуюся массу, а затем прокусила хрящеватое темечко спрута. Оторвала от себя разом ослабевшие присоски, успевшие оставить на руке десятки красных кружочков, и, бросив обмякшего головоногого в корзину, двинулась к берегу.

Выйдя на сушу, она принялась шваркать со всего размаху осьминога о камни — лучший способ сделать его мясо мягким, и, надев передник, отправилась домой.

Хижина Маути, сплетенная пять лет назад ее отцом из вымоченных в морской воде прутьев чика-чика и крытая пальмовыми листьями, внешне напоминала остальные дома поселка. Разница была лишь в размерах: хижина предназначалась для одной семьи, в то время как в длинных домах мекамбо жило от пяти до пятнадцати семей, входивших в род.