Код да Винчи - Браун Дэн

Лэнгдон не отрывал глаз от снимка, и на смену возмущению пришел страх. Зрелище отвратительное, но дело тут не только в этом. У него возникло тревожное ощущение déjà vu.[5] Чуть больше года назад Лэнгдон получил снимок трупа и аналогичную просьбу о помощи. А еще через двадцать четыре часа едва не расстался с жизнью, и случилось это в Ватикане. Нет, этот снимок совсем другой, но, однако же, явное сходство в сценарии имело место.

Агент взглянул на часы:

– Мой капитан ждет, сэр.

Но Лэнгдон его не слышал. Глаза по-прежнему были устремлены на снимок.

– Вот этот символ здесь, и потом то, что тело так странно…

– Он отравлен? – предположил агент.

Лэнгдон кивнул, вздрогнул и поднял на него взгляд:

– Просто представить не могу, кто мог сотворить такое…

Агент помрачнел.

– Вы не поняли, мистер Лэнгдон. То, что вы видите на снимке… – Тут он запнулся. – Короче, месье Соньер это сам с собой сделал.

Глава 2

Примерно в миле от отеля «Ритц» альбинос по имени Сайлас, прихрамывая, прошел в ворота перед роскошным особняком красного кирпича на рю Лабрюйер. Подвязка с шипами, сплетенная из человеческих волос, которую он носил на бедре, больно впивалась в кожу, однако душа его пела от радости. Еще бы, он славно послужил Господу.

Боль, она только на пользу.

Он вошел в особняк, обежал красными глазками вестибюль. А затем начал тихо подниматься по лестнице, стараясь не разбудить своих спящих товарищей. Дверь в его спальню была открыта, замки здесь запрещались. Он вошел и притворил за собой дверь.

Обстановка в комнате была спартанская – голый дощатый пол, простенький сосновый комод, в углу полотняный матрас, служивший постелью. Здесь Сайлас был всего лишь гостем, однако и дома, в Нью-Йорке, у него была примерно такая же келья.

Господь подарил мне кров и цель в жизни.

По крайней мере сегодня Сайлас чувствовал, что начал оплачивать долги. Поспешно подошел к комоду, выдвинул нижний ящик, нашел там мобильник и набрал номер.

– Да? – прозвучал мужской голос.

– Учитель, я вернулся.

– Говори! – повелительно произнес собеседник.

– Со всеми четырьмя покончено. С тремя sénéchaux… и самим Великим мастером.

В трубке повисла пауза, словно собеседник возносил Богу краткую молитву.

– В таком случае, полагаю, ты раздобыл информацию?

– Все четверо сознались. Независимо один от другого.

– И ты им поверил?

– Говорили одно и то же. Вряд ли это совпадение.

Собеседник возбужденно выдохнул в трубку:

– Отлично! Я боялся, что здесь возобладает присущая братству тяга к секретности.

– Ну, перспектива смерти – сильная мотивация.

– Итак, мой ученик, скажи наконец то, что я так хотел знать.

Сайлас понимал: информация, полученная им от жертв, произведет впечатление разорвавшейся бомбы.

– Учитель, все четверо подтвердили существование clef de voûte… легендарного краеугольного камня.

Он отчетливо слышал, как человек на том конце линии затаил дыхание, почувствовал возбуждение, овладевшее Учителем.

– Краеугольный камень. Именно то, что мы предполагали.

Согласно легенде, братство создало карту clef de voûte, или краеугольного камня. Она представляла собой каменную пластину с выгравированными на ней знаками, описывавшими, где хранится величайший секрет братства… Эта информация обладала такой взрывной силой, что защита ее стала смыслом существования самого братства.

– Ну а теперь, когда камень у нас, – сказал Учитель, – остался всего лишь один, последний шаг.

– Мы еще ближе, чем вы думаете. Краеугольный камень здесь, в Париже.

– В Париже? Невероятно! Даже как-то слишком просто.

Сайлас пересказал ему события минувшего вечера. Поведал о том, как каждая из четырех жертв за секунды до смерти пыталась выкупить свою нечестивую жизнь, выдав все секреты братства. И каждый говорил Сайласу одно и то же: что краеугольный камень весьма хитроумно запрятан в укромном месте, в одной из древнейших церквей Парижа – Эглиз де Сен-Сюльпис.

– В стенах дома Господня! – воскликнул Учитель. – Да как они только посмели насмехаться над нами?!

– Они занимаются этим вот уже несколько веков.

Учитель умолк, словно желая насладиться моментом торжества. А потом сказал:

– Ты оказал нашему Создателю громадную услугу. Мы ждали этого часа много столетий. Ты должен добыть этот камень для меня. Немедленно. Сегодня же! Надеюсь, понимаешь, как высоки ставки?

Сайлас понимал, однако же требование Учителя показалось невыполнимым.

– Но эта церковь как укрепленная крепость. Особенно по ночам. Как я туда попаду?

И тогда уверенным тоном человека, обладающего огромной властью и влиянием, Учитель объяснил ему, как это надо сделать.

Сайлас повесил трубку и почувствовал, как кожу начало покалывать от возбуждения.

Один час, напомнил он себе, благодарный Учителю за то, что тот дал ему возможность наложить на себя епитимью перед тем, как войти в обитель Господа. Я должен очистить душу от совершенных сегодня грехов. Впрочем, сегодняшние его грехи были совершены с благой целью. Войны против врагов Господа продолжались веками. Прощение было обеспечено.

Но несмотря на это, Сайлас знал: отпущение грехов требует жертв.

Он задернул шторы, разделся донага и преклонил колени в центре комнаты. Потом опустил глаза и взглянул на подвязку с шипами, охватывающую бедро. Все истинные последователи «Пути» носили такие подвязки – ремешок, утыканный заостренными металлическими шипами, которые врезались в плоть при каждом движении и напоминали о страданиях Иисуса. Боль помогала также сдерживать плотские порывы.

Хотя сегодня Сайлас носил свой ремешок дольше положенных двух часов, он понимал: этот день необычный. И вот он ухватился за пряжку и туже затянул ремешок, морщась от боли, когда шипы еще глубже впились в плоть. Закрыл глаза и стал упиваться этой болью, несущей очищение.

Боль только на пользу, мысленно произносил Сайлас слова из священной мантры отца Хосе Мария Эскрива, Учителя всех учителей. Хотя сам Эскрива умер в 1975 году, дело его продолжало жить, мудрые его слова продолжали шептать тысячи преданных слуг по всему земному шару, особенно когда опускались на колени и исполняли священный ритуал, известный под названием «умерщвление плоти».

Затем Сайлас обернулся и взглянул на грубо сплетенный канат в мелких узелках, аккуратно свернутый на полу у его ног. Узелки были запачканы запекшейся кровью. Предвкушая еще более сильную очистительную боль, Сайлас произнес короткую молитву. Затем схватил канат за один конец, зажмурился и хлестнул себя по спине через плечо, чувствуя, как узелки царапают кожу. Снова хлестнул, уже сильнее. И долго продолжал самобичевание.

– Castigo corpus meum.[6]

И вот наконец он почувствовал, как по спине потекла кровь.

Глава 3

Бодрящий апрельский ветерок врывался в открытое окно «Ситроена ZX». Вот машина проехала мимо здания Оперы, свернула к югу и пересекла Вандомскую площадь. Сев на пассажирское сиденье, Роберт Лэнгдон рассеянно следил за тем, как мимо него проносится город, и пытался собраться с мыслями. Перед уходом он на скорую руку побрился, принял душ и внешне выглядел вполне презентабельно, но внутреннее беспокойство не улеглось. Перед глазами все стоял страшный снимок, тело на полу.

Жак Соньер мертв.

Лэнгдон воспринял его смерть как большую личную утрату. Несмотря на репутацию человека замкнутого, едва ли не затворника, Соньер пользовался огромным уважением как истинный ценитель и знаток искусства. И говорить с ним на эту тему можно было до бесконечности. На лекциях Лэнгдон мог без устали цитировать отрывки из его книг о тайных кодах, скрытых в полотнах Пуссена и Тенирса. Лэнгдон очень ждал этой встречи с Соньером и огорчился, когда куратор не объявился.