Хроники ускоренного сердцебиения (сборник) - Валерий Шитуев

Что долго будешь мыкаться со мной,

Как я хотел в людском житейском сраме

Сродниться навсегда с твоей душой.

Стирать, готовить и взбивать подушки —

Куда как проще этот вариант.

Сгодится борщ хохлушки-хохотушки,

Уже я бы вырвал у судьбы сей грант!

А мне узнать одну во всей вселенной

И сделать верный выбор на земле,

Но как расслышать голос сокровенный

И облик разглядеть в кромешной мгле?

К чему писать? Как озаренья свыше

Я ждал тебя: «Люблю – и под венец!»

Как я метался, мне сводило крышу —

И вдруг во сне: «Промедлишь и конец!»

Сто лет прошло, как мы с тобою вместе,

Все так же взгляд я трепетно ловлю,

Пусть нет борща, но снова честь по чести

В душе звучит: «Люблю тебя, люблю!»

Люблю за все, как божий дар поэта,

Люблю за все, не ведая кручин,

Как царственно танцует, как одета,

Как сносит крышу у других мужчин!

Но ей давно сказал, что я, наверно, гений,

Она лишь улыбнулась: «…не смеши!»

Потом разделась, показала вены,

Мы в голубом плескались от души.

Летние посиделки

Ой! Девчонки мои вы зазнобушки,

На скамейке, как стайка птенцов.

Дорогие, родные воробушки,

Как вам хочется белых венцов.

Лейтенант холостой и невенчанный,

Средь садов деревенских гулял.

Красно солнышко грело застенчиво,

И петух своих клушек гонял.

Ну а вы же стреляли глазенками,

Поправляли волнительно грудь,

Все мечтали о люльках с пеленками

И ко мне вам хотелось шагнуть.

Гнал пастух свое стадо в ночлежницу,

Семенил рядом важный щенок,

Закрывалась напротив лечебница,

Где-то в кузне стучал молоток.

А из клуба неслись звуки музыки,

Приглашая к себе молодежь,

И шагнул лейтенант к юной публике

И спросил: «Ты Иришка пойдешь?»

«За тобой на край света, мой суженый,

Хоть сейчас я готова умчать

А пока, лейтенант мой заслуженный,

Ты веди меня в клуб танцевать!»

Женщине

Мы в крови потопили знамена

И дыханьем согрели мы павших,

Мы молитвы железом каленым

Выжигали на лозунгах наших.

Кто попросит за нас Божью матерь

Сохранить наши жизни и души?

Кто пойдет на Голгофу и паперть,

Кто окликнет внутри и снаружи?

В полутемном расписанном храме

Мы очнемся, крестясь на закате,

Божья Матерь в серебряной раме

И красавица в скромном наряде.

Что-то женщина молит сквозь слезы,

Что-то просит дочурка у Бога,

Где-то вновь распускаются розы,

А ведь надо совсем нам немного.

Только Женщина знает Мужчину:

Сына, брата, любимого мужа.

Только в ней я обрел половину,

Только ей распахнул свою душу.

И затеплилась вера во взгляде,

Словно синее небо во храме…

Плачет Женщина в скромном наряде,

Божья Матерь в серебряной раме.

Наши руки (Ирине)

Мы держались за руки и грелись

Средь горгулий на старой стене;

Мы крестились со всеми и спелись

С римским папой в чужой стороне.

И в мечеть мы, обнявшись, проникли,

Где мулла совершал свой намаз,

Молча слушали, но не постигли

Этой музыки странной для нас.

Мы не знали, что делать в Париже

На богемной толкучке мирян,

Лишь глаза опускались все ниже

На беспечной тусне парижан.

Даже Рим не казался нам вечным,

Ватикан – с поголовьем крестов —

Только руки сжимались все крепче

Неразрывною связью мостов.

Мы в пещерах загадочных пили

Ледниковую воду с вершин,

Мы ладони сплетали и плыли

По морям без особых причин.

И вставали заморские Луны

В непроглядных просторах зари,

И звенели испанские струны,

И манили к себе пустыри.

Что о жизни земной и небесной

Мы узнали с тобой невзначай?

Каково на чужбине чудесной,

Что открыли мы – ад или рай?

Никому не разжать эти руки,

Но припав лишь к родимой земле,

И дороги, и крестные муки

Отзовутся в намоленной мгле!

Абордаж

Нужна ли мне смирительная блуза

Иль шутовской раскрашенный колпак?

Кого ласкает трепетная муза,

Когда в душе полнейший кавардак?..

Плясала ночь, разнузданно и смело,

Когда искал я истину в вине,

А седина, как моль, виски проела

И больше не летаю я во сне.

Вцепился в якорь, словно в гвоздь картина,

И заслонил мой парус такелаж…

И только мачты спящей бригантины

Вдруг позовут… на новый абордаж!

Солнышко

Светит солнышко, ласково греет.

Светит солнышко свет свой храня.

Кто-то бегает, кто-то потеет,

Я руками встречаю тебя.

Жест оправдан и ласково принят,

Мне морозно и ясно в душе.

Своим Богом я вновь не отринут –

Я как перст у восточной глуши.

Светит солнце, совсем не другое,

Светит девушка – сердце моё,

Из татар, из древлян и изгоев

Но и солнышка нет без неё.

Я поймаю два солнечных блика,

Я скрою их в родную модель –

У меня проросла земляника,

Дело солнышек – ты мне поверь!

Падение

Рожденный падать – не летает,

Рожденный ползать – не бежит.

Рожденный гавкать – не залает,

Хвостом виляя всех смешит…

Он не успел отплыть,

Хоть он и ждал момента

И много дней провел

Там где шумит прибой.

Он сразу утонул,

Без всякого абсента,

А нужен был глоток

Для храбрости земной.

Он не сумел взлететь,

Но долго в стае грифов

Руками взмахи крыл

Прилежно повторял.

Упал с простой скалы –

Как продолженье мифов,

И вряд ли кто смотрел,

Как падает «Икар».

Он не успел сказать

Всей правды для народа,

В полете же постиг

Он истину одну

Бывает в жизни так,

Что лишь одна природа

Оценит подвиг твой,

Когда идешь ко дну!

Вожак

Мы схватились с мохнатою псиной,

Обнажая клыки на отвес.

Так сцепились собака с мужчиной

В быстротечный кровавый замес.

Шерсть вздымалась от боли и срасти,

И в глазах отражались нули,

Все смешалось – и глотки и пасти

На утоптанных комьях земли.

Два самца из единого круга,

Живота своего не щадя,

Долго рвали на части друг друга

За высокое званье вождя.

Два бойца бились в яростной сече

Под прищуром коварной луны,

В этой спорной дилемме извечной,

Выгрызали подарок судьбы.

И рубились, решая все время

Кто из нас в грозной стае чужак,

Кто сумеет нести это бремя

Под коротким названьем «вожак»…

Подлетали хвосты при ударах

У столпившихся самок вокруг,

И в зрачках бесновато упрямых

Отражался косматый их друг.

Полукругом, обнявшись руками,

Так, что ногти впивались в ладонь,

Наши женщины дико кричали

А в глазах тот же адский огонь…

Где-то звезды в тумане мерцали

В дальних водах Вселенской реки,

Их проблемы Земли не смущали —

Есть над ними свои Вожаки.

Не поэт

Я думал он поэт… Он не писал стихов,

Но как любил вино, каких имел врагов,

А сколько женских глаз грустили по утрам,

И сколько женских тел легло к его ногам.

Я думал он поэт… Ведь он любил рассвет,

Купался в свете звезд уже немало лет,

Встречал весною птиц и в стае на пари,

Не напрягая грудь, держал октавы три.

Я думал он поэт… Каких он знал друзей!

Из них с мадам Тюссо он мог создать музей,

Ведь так удобно вверх скакать по головам,

А грязный старый шлам сдавать в утиль к «мадам».

Я знаю почему он не писал стихов…

Ведь он любил себя. Любил – и был таков!

А в сердце пустота, и на душе замок,

И ангел бился зря – ключ подобрать не смог.

Нельзя родить ручей, не проливая слез,

Нельзя поэтом стать, когда в душе мороз,

Нельзя писать стихи без крови, не спеша,

Нельзя дарить любовь, когда молчит душа…

Тироль

Тихо дремлют Тирольские Альпы

Отдыхают от вечного бега,

Натянув на лесистые скальпы

Одеяло из белого снега.

Чуть расслабив бугристые спины

И гранитные острые плечи,

Ждут весну под лебяжьей периной

Каменистые, горные свечи.

Вновь изрезали спящие склоны

Сноуборды и лыжные трассы.

И ночами ретраков[4] колонны

Топчут плотные снежные массы.

Нарастает в толпе нетерпенье

У подъемных машин в тесной давке,

В беготне с первых дней от рожденья

Словно делаем первые ставки.

А с вершины, затерянной в тучах,

И вонзившей свой пик в бесконечность,

Примостился на каменных кручах

Одинокий старик, глядя в вечность.

Все внизу так смешно и ничтожно,

Все замедлено маревом зыбким.

Даже время течет осторожно,

Как столетний коньяк из бутылки.

Только сверху, окинув земное,