Вторжение из ада - Юрий Петухов

Но было поздно. Сам Булыгин стоял у стеночки, скрестив на груди огромные, сросшиеся с биопротезами руки и смотрел зло, с прищуром. «Малыши», достигшие роста десятилетних мальчуганов, угомонили смельчаков в мгновение ока — опрокинули их на пол, подмяли, свернули шеи и вскочили в ожидании новых жертв. Вялость и хилость пропали, будто их и не было. Но и с лежащих начинало сходить оцепенение. На минуту всех подавила безумная, гнетущая тишина. А потом мрак прорезал хриплый, оглушительный вопль. Вслед за воплем в голове у Кеши и под сводами пещеры прогремел голос карлика Цая: «Не надо! Не делай этого!» Кеша скривился.

Раньше следовало предупреждать. Четыре совершенно одинаковых подростка, полусогнув в коленях ноги, вызверившись как-то не по-человечески, стояли посреди взбудораженной, поднятой на ноги толпы. «Убейте их! Убейте!!! — завизжал кто-то извне, сверху. — Убейте во имя Черного Блага!!!» Дьяволопоклонники разом, будто подневольные, управляемые кем-то зомби бросились на троггов, это была уже не людская сообщность, это была неисчислимая, огромная, тысячная стая человекообразных злобных шакалов. Кеша ударился спиной в холодную, сыроватую стену, выставил вперед свое запрещенное и беспощадное оружие, изготовился. Даже ему, ветерану самой страшной войны, повидавшему такое, что невыносимо для обычного смертного, стало неуютно в этом подземелье. Троих, подлетевших с боков он сбил точными ударами ног. Еще двоим Хар перегрыз глотки.

Больше на них никто не кидался. Но что творилось в шевелящейся, орущей, визжащей, кровавой куче-мале, понять было невозможно. Временами из нее вываливались или вылетали отдельные истерзанные тела с переломанными костями, захлебывающиеся в собственной пене, издыхающие. Но все новые и новые сатанисты бросались в кучу. Нет, это были уже не люди. Это были управляемые звери. Теперь и самые жалкие, крохотные остатки былого человеколюбия и сентиментальности покинули Кешу. Их надо убивать! Правильно сказал Иван перед уходом: «Не дай им выползти на свет Божий! Ни одному не дай! Хватит цацкаться! Мы не воспитатели в интернате для выродков!» И сжал Кеше руку чуть выше локтя.

Правильно он сказал, все точно, не воспитатели. Всему есть предел. И никакие это не собратья-земляне, не люди. Это нечисть! Враги рода человеческого! Кеша приготовился их резать — всех, до последнего. Но Хар вновь замотал головой. «Надо подождать!» — прогнусавил он.

Ждать пришлось недолго. Огромная куча вдруг, в один миг рассыпалась на сотни извивающихся, хрипящих, орущих, дико хохочущих и рыдающих тел и на сотни изуродованных трупов. И открылись взору три могучих, дрожащих от напряжения фигуры. Три трогга, достигших своей убийственной мощи, стояли посреди пещеры и от них валил пар. Четвертый лежал рядом, с разодранной грудной клеткой и свернутой набок головой. Он еще дышал. Но это был не боец. Затишье длилось недолго. И после него уже не было битвы. После него было истребление. Трогги-оборотаи не щадили никого, они не умели щадить противника. И не могли. Кеша дождался, пока все не было кончено. А потом изрезал убийц своим скальпелем — изрезал в лапшу, в капусту, чтобы наверняка. «Ты уж извини, — сказал он Хару со смущением, убирая сигма-скальпель подальше, во внутренние клапаны комбинезона, — я не имею права выпускать их наверх, прости!» Хар поглядел на него тоскливо и бессмысленно, по-рыбьи, как там, на Гиргее. «Все нормально», — сказал он. По дороге наверх пришлось убрать еще пятерых. Но малайца Кеша не стал трогать, тот выполнил наказ в точности — Крежень лежал за семью замками связанный и с кляпом во рту. Был он бледен, но жив. Гут не успел добить его, не успел, а может, и не захотел. Ну и ладненько, подумал про себя Кеша. На свежем воздухе ему стало лучше, еще бы часик-другой в подземелье, среди этих наркотов и их дурманящих свечей, и он бы не выдержал, загнулся бы, но пронесло!

Иван не знал, что там думал про себя Кеша. Но он знал, что тот сделал все как подобает, нечисть не выползла наружу. Этого, конечно, мало. Но это уже что-то! А Гут — старая, слезливая баба, ничего еще толком не понимающая.

— Это я дал команду, понял?! — сказал он резко, поднимая глаза на великана-викинга. — Война началась. И если тебе что-то не нравится, можешь идти… — он хотел сказать: «можешь идти к своей мулаточке под подол», но вовремя осекся.

— Ладно, ладно, — успокоил его Гут Хлодрик, — мне трудно привыкнуть к мысли, что они начали! Я, Иван, еще не верю в это до конца. В это трудно поверить!

— Мне не нужна твоя вера! — Иван обретал утраченную было твердость духа. — Не нужна! В каждом настоящем деле должен быть один главный, один командир. И его приказы должны выполняться. Если ты со мной, Гут, ты не должен сомневаться и спрашивать. Ты должен делать! Решай!

— Будь по-твоему, — лицо у Гута Хлодрика, набрякшее, тяжелое и измученное, окаменело. — После того, что они сотворили с моей Ливой, я… я с тобой, Иван. Мы все сдохнем, нечего себе мозги пудрить, но мы сдохнем не на коленях} Ты главный!

Иван облегченно, прерывисто вздохнул. Он знал, что если Гут принял какое-то решение, созрел, то это надежно и необратимо.

Высоко в небе, будто черная пуговица в вате, застрял среди клубящихся облаков дисколет — завис парящим коршуном. Ивану он сразу не понравился.

— Выслеживают, — заключил Гут.

— Давно уже выследили, — поправил его Иван. — И давно бы могли убрать. Но чего-то ждут. Я не понимаю их…

— Кого это их?

— В том-то и дело! Кабы знать! Мы воюем с тенями, гоняемся за невидимками, все пытаемся ухватить за хвост кого-то… а в кулаке остается пар, туман!

— Не прибедняйся, Ваня, кой-чего и нам нащупать удалось, точнее, тебе горемыке. Нельзя все время ходить вокруг! — Гут задрал голову вверх, прищурил слезящиеся красные глаза.

— Я знаю, к чему ты клонишь! — почти шепотом произнес Иван. — На это непросто решиться- Ох как непросто! Мы ведь не знаем истинных планов тех, кто наверху.

А вдруг они ведут сложную, не известную нам и непонятную игру… а мы влезем, все испортим?

— Они свою игру сыграли. Ежели я кому-то и не верю ни на грош, Ваня, так это им! — Гут прикрыл глаза ладонью. — Смотри-ка!

Дисколет снижался.

— Нет! Не могу решиться. Для этого надо переступить через что-то, через самого себя, через какую-то черту в своей душе… — Иван нервничал. Отчаянье корявой и грубой лапой сжимало его горло. Ведь он поставлен к стенке, он приперт, он лишен выбора.» но попробуй — сделай первый шаг, этот страшный, необратимый шаг — и может быть все, он погубит себя, друзей, всех, не потерявших души в этой всемирной клоаке, он погубит и тех, кого оставил вне Земли, это будет конец, без возрождения, без надежды на память… и позор, страшный, вековечный позор. Нет! Нельзя рубить с плеча!